Выпуск 29

Bilingua / Билингва

Новые переводы стихов М.Ю. Лермонтова

Анджей Левандовский

Лермонтов не так популярен в Польше, как Пушкин или Есенин, не говоря уже об Окуджаве. Возможно, на популярности поэта отразилось то обстоятельство, что некоторые его произведения, в частности поэма «Демон», оказались в Ватиканском списке книг, запрещенных для католиков, существовавшем до 1966 года.

Вспоминаю один из своих первых приездов  в Польшу в 1969 году. Я тогда поехал на пару дней в Краков, чтобы навестить своего приятеля Янека Тшопа, с которым до этого состоял в переписке. Янек был студентом теологии Ягеллонского университета и жил в монастыре Святого Тела в краковском районе Казимеж. В его келье стояла этажерка с книгами, на которой были и мои книжные подарки. – А где Лермонтов? – удивился я, не заметив там посланного ему недавно двухтомника. Янек потупился. – Знаешь… Лермонтова нам нельзя читать. (Дело в том, что во втором томе, с поэмами, был и «Демон»).

Книги Лермонтова в Польше – большая редкость, поэтому я очень обрадовался, увидев во время одной из поездок красивую обложку с надписью: «Michał Lermontow. Wiersze w przekŀadzie Andrzeja Lewandowskiego. Wydawnictwo Aksjomat, Toruń» и тут же купил эту диковинку. Книга была издана в 2009 году. Имя переводчика ничего мне не говорило. Однако, перевернув книгу, я с удивлением прочел его «послужной список», включавший стихи Петрарки, поэмы «Евгений Онегин», «Руслан и Людмила» и «Бахчисарайский фонтан» Пушкина, сборник стихов Есенина и «Итальянские стихи» Блока.

Еще больше меня поразил выбор стихов сборника. Я впервые увидел на польском языке такие стихи, как «На смерть поэта». «Корабль-призрак», «Тучки небесные…», «Когда волнуется желтеющая нива…» и много других прекрасных переводов. Тридцать три стихотворения, вошедшие в книгу, демонстрируют все разнообразие ритмов и размеров, свойственное зрелому Лермонтову. Помимо ямбов с мужскими окончаниями, в нем есть и дактилические  стихи, и амфибрахий, и написанный пеоном IV «Парус». Переводчик мужественно сражается с возникающими при этом трудностями и в большинстве случаев достигает необходимого результата. Только в «Молитве» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...») он капитулирует, отступает от дактиля и переводит стихотворение польским 11-сложником, теряя при этом мелодию.

Но это частности. В целом сборник производит самое благоприятное впечатление - и внимательным выбором стихов для перевода,  и попытками передать не только мысли и чувства произведений Лермонтова, но и неповторимую музыку его стихов

Я не могу отказать себе в удовольствии показать Вам, уважаемые Читатели, несколько стихотворений Лермонтова в переводе Анджея Левандовского. (АН)

ŻAGIEL

Samotny żagiel, pośród toni
Bieleje w niebieskawej mgle;
Za czym on w obcym świecie goni,
Czemu porzucił strony swe?

Wiatr poświstuje, pluszczą fale,
Ze skrzypem żagla maszt się gnie;
Za szczęściem on nie goni wcale,
Ani od szczęścia uciec chce.

Pod nim świetlisty lazur wody,
Nad nim słoneczny, złoty pył,
A on chce burz i niepogody,
Jak gdyby w burzach spokój był. 

ПАРУС

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

 

 

Czy ty pamiętasz, jak nad morzem
Żegnaliśmy się w zmierzchu porze?
Zagrzmiał wieczorny strzał wśród ćmy,
My słuchaliśmy ze wzruszeniem...
Gasły wieczornych zórz promienie,
Gęstniały nad wodami mgły.
Huk potężniejąc się przewalił
I nagle zamarł gdzieś, w oddali.

Często, gdy kończę dzienny trud,
O tobie tęskne myśli snuję
I błądząc nad brzegami wód,
Wieczornych strzałów oczekuję.
A kiedy morze głuszy je
Szumiąc falami spienionymi,
Ja płaczę, smutek dręczy mnie
I chcę zamierać razem z nimi. 

 

Ты помнишь ли, как мы с тобою
Прощались позднею порою?
Вечерний выстрел загремел,
И мы с волнением внимали…
Тогда лучи уж догорали
И на море туман густел;
Удар с усилием промчался
И вдруг за бездною скончался.

Окончив труд дневных работ,
Я часто о тебе мечтаю,
Бродя вблизи пустынных вод,
Вечерним выстрелам внимаю.
И между тем, как чередой
Глушит волнами их седыми,
Я плачу, я томим тоской,
Я умереть желаю с ними…

 

Spiesząc na północ, w stronę chłodu,
 Z tych ciepłych krajów, obcych mi,
Tobie, Kazbeku, stróżu Wschodu,
 Przynoszę pokłon pełen czci.

Od wieków trwasz w białym zawoju,
Którym ci głowę spowił śnieg;
Nie zmąci dumnego spokoju
Swym dumnym słowem żaden człek.

Lecz niechaj serca modły szczere
Uniesie stroma skała twa,
Wysoko, w ponadgwiezdną sferę,
Gdzie wieczny Allach tron swój ma.

Błagam, niech spłynie tu dzień chłodny,
Na znój doliny, na kurz dróg,
Abym w pustkowiu tym bezpłodnym
Odpocząć na kamieniu mógł.

I burza mnie tu nie zastała,
W której by grom za gromem bił,
W wąwozie mrocznego Dariała,
Gdy wiemy koń opadnie z sił.

Jest jeszcze jedno, lecz się wzbraniam
 Głośno pragnienie wyrzec swe:
By w czasie mojego zesłania
Nie zapomniano w kraju mnie.

Czy tam wygnańca powitają
Tak, jak obyczaj każe nasz,
A przyjaciele rozpoznają
Po tylu latach moją twarz?

A może w grobowcach kamiennych
Już tylko prochy dzisiaj są,
Druhów szlachetnych i płomiennych,
Dzielących ze mną młodość swą?

O, jeśli tak, błagam Kazbeku,
Byś mnie śniegami okryć chciał,
A proch bezdomnego człowieka
Bez żalu skrył w szczelinach skał. 

 

 

Спеша на север издалека,
Из теплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж Востока,
Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит,
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит.

Но сердца тихого моленье
Да отнесут твои скалы
В надзвездный край, в твое владенье,
К престолу вечному Аллы.

Молю, да снидет день прохладный
На знойный дол и пыльный путь,
Чтоб мне в пустыне безотрадной
На камне в полдень отдохнуть.

Молю, чтоб буря не застала,
Гремя в наряде боевом,
В ущелье мрачного Дарьяла
Меня с измученным конем.

Но есть еще одно желанье!
Боюсь сказать! — душа дрожит!
Что если я со дня изгнанья
Совсем на родине забыт!

Найду ль там прежние объятья?
Старинный встречу ли привет?
Узнают ли друзья и братья
Страдальца, после многих лет?

Или среди могил холодных
Я наступлю на прах родной
Тех добрых, пылких, благородных,
Деливших молодость со мной?

О если так! Своей метелью,
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью
Без сожаления развей.