Сережки из листьев

Бронислава Вайс (1908=1987), известная под цыганским именем Папуша — знаменитая цыганская поэтесса. С детства она писала стихи. выучившись грамоте самостоятельно.

Важную роль в ее жизни сыграла встреча с польским поэтом Ежи Фицовским (1924-2006), скрывавшмся после войны от властей и в течение двух лет, с 1947 по 1948 гг.., жившим в цыганском таборе.Там же жила и Папуша со своим мужем, Дионизием Вайсом, арфистом и сыном Тарзаном

Ежи Фицовский получивший от Папуши ее стихи, перевел их на польский язык и очень способствовал росту ее популярности в Польше. Сборник стихов «Песни Папуши» издавался там более 25 раз. Судьба же самой поэтессы оказалась несчастливой. В 1950 году в ПНР началась кампания по переводу польских цыган в оседлое состояние. Это нравилось далеко не всем… Возникли разногласия между Папушей и табором, ее обвинили в нарушении цыганских обычаев, запрещающих замужним цыганкам писать письма мужчинам, и в итоге объявили нечистой и изгнали из табора. Этой драмы Папуша не перенесла и закончила жизнь в психиатрической лечебнице…

Предлагаем нащим читателям одно из стихотворений Папуши «Сережки из листьев» и отрывок из книги «Папуша» современной польской писательницы Анжелики Кужьняк в переводе Елены Поткиной (Екатеринбург).

Фрагмент из книги Анжелики Кужьняк «Папуша»

…Фицовский быстро учился таборной жизни.

Каждый окурок папиросы (а курил он много) он старательно втаптывал в землю и присыпал песком. Он знал, что «огонь в лесу нужно держать на привязи, как собаку. Нужно тушить костры на время ночного сна. Не ждать, что это сделает дождь».

Он играл с детьми: вливал себе воду из бутылки в ухо и выпускал через рот.

Тарзан не отступал от него ни на шаг. Дыжко он обыгрывал в карты.

Папуша в первые дни держалась от него на расстоянии. Она наблюдала из укрытия, как Фицовский каждое утро вставлял зеркало между ветвей. Он точил бритву на ободе колеса. Потом он вырывал волос с головы. Он держал его в двух пальцах. И в воздухе, на свету, он его рассекал. Он брился, снова мылился и снова брился. А кровь он останавливал чем-то вроде кристаллика

Она обыскала его сумку. Несколько карандашей, ручка. Блокнот. Ничего интересного. Только томик его стихов «Оловянные солдаты» (он опубликовал его в 1948 году) она перелистывала долго

Он не раз слышал, как Папуша пела. В лесу. О том, как красиво огонь блестит. Как кони с топотом идут. Как цыгане спят.

Дыжко отчитывал её тогда: «Что ты поёшь для деревьев, как ребёнок?».

Цыгане начали доверять Фицовскому. А когда узнали, что он убежал от службы безопасности, стали уважать его ещё больше.

Они просили даже, чтобы он подделал свидетельства для лошадей («Раз уж сам книжки пишет»). Потому что в таборе всё вращалось вокруг них. А без свидетельства коня не продать. Это как регистрация для автомобиля. Всё в нем есть: масть, возраст, откуда появилась лошадь. Не всегда ведь она была куплена. Фицовский никогда не признавался, выполнил ли он просьбу цыган. Зато Чарнецкий с гордостью рассказывал, как он выстругивал из дерева официальные печати.

Ну, и не одного коня омолодил… Потому что каждый может это сделать. Седую шерсть вокруг глаз можно закрасить хной, а копыта окунуть в густое масло или расплавленное кожное сало, гриву и хвост обрезать, как у молодого. Обязательно подпилить зубы. Если лошадь была слишком худой, цыгане за несколько дней до продажи подсыпали ей в корм негашеной извести. (Позже она подыхала, но уже в руках нового владельца). Если она хромала на переднюю левую ногу, ранили её в правую. Болели две, так что в течение некоторого времени она не хромала совсем. Если конь был норовистый, поили его денатуратом (техническим спиртом). Он успокаивался после двухсот граммов.

Поляки на ярмарках не глупые, они знали эти трюки. Но не один, так другой поддавались обману. Цыган на лошадях всегда заработает.

* * *

По вечерам они сидели возле палатки Фицовского. Папуша, Дыжко, Чарнецкий. Несколько цыган укладывались на землю, опираясь на локти. Поручик рассказывал истории о слепых украинских гуслярах, о пороховых королях. О том, как они бродили из деревни в деревню, прося миску супа или кусок хлеба. Никто им не отказал. Считалось, что их «действия» были от Всевышнего.

В тот же вечер (он уже две недели был в лагере) Ежи Фицовский читал стихи. Он объяснил, как он их пишет. И откуда они берутся.

Вдруг заговорил Тонек, брат Дыжко:

– Пане! Да у нас есть такая поэтесса в таборе! – Он указал на Папушу. – Так она красиво слагает из головы песни, что мир по сравнению с ними кажется маленьким

– Какие там песни! Я слышала, что русалки слагают песни, а не люди. Так, может, я русалка из леса?

Дыжко заиграл на арфе. Женщины напевали. Старые цыганские песни. О повозках и колёсах, скрипящих во время езды.

Папуша снова заговорила:

– Я очень люблю, как поют колёса, когда мы едем, и как дождь стучит в кибитку, когда я не сплю. Это и есть моя музыка и иногда слова сами складываются для неё… Иногда, когда лучше ехать почему-либо в этом месте потихоньку, оси смазываются. Когда у нас было нечем, то смазывали грибами, этими маслятами, и уже колесо вращалось как ошеломлённое.

Моя песенка – это тихая слеза. Я пою себе, не кому-нибудь. Со мной с детства что-то было не так. Я боялась, потому что не знала, откуда такие слова берутся, кто научил меня. Мы говорим «лист», «птица», «трава», а правда ли то, что мы говорим? Может быть, это Бог сделал, что мы с такой речью встретились?

Фицовский обратился к Дыжко:

– У вас жена – поэтесса.

Цыгане начали смеяться.

– И теперь смеются, – говорит Папуша. – «А что это такое, – поэтесса?», спрашивала я тогда. Я даже не знала. Взаправду, нет. И до сегодня толком не знаю.

Закончился август, когда Фицовский уезжал. Он спрашивал Папушу, где её песенки.

– Запели и как птицы полетели.

«Он попросил, чтобы я их поймала, записала и прислала в Варшаву. Я обещала: напишу. Может, уже скоро…»

Перевод: Елены Поткиной

СЕРЕЖКИ ИЗ ЛИСТЬЕВ

Leśne dziewczyny biedne, młode, śliczne jak czarne jagody, chciałyby nosić kolczyki złote. Skąd je wziąć? Choć masz ochotę, nie ma złota, nie myśl o tem. Już przepadło, nie ma rady, nie ma z czego zrobić kolczyków pięknych, bogatych.	Бедные, юные девы лесные, словно черничка, красивы,. серьги хотели б носить золотые. Где же их взять? Тут ведь нет золотых, даже не думай о них. Золото все подевалось куда-то, нет и сережек - красивых, богатых.
Cyganeczki biedne, młode, śliczne jak czarne jagody, zęby białe – podobne do pereł, oczy błyszczące jak złoto szczere.	Красота младой цыганки, как черничка на полянке, Жемчугам ее зубки подобны, очи – золото высокопробное.
Gdzież się kolczyki, kolсzyki podziały? Do wielkich lasów poleciały. Szły Cyganki do ludzi z prośbami, żeby kolczyki zrobili dla nich, ale nikt z tych ludzi nie chce zrobić kolczyków Cyganeczce.	Где ж сережки, куда подевались? В высоких лесах затерялись. Шли цыганки, людей просили, чтобы серёжки им смастерили, Но никто из людей не может для цыганочки сделать серёжек.
Cyganichy i dziewczyny, kiedy przyzła jesień, poszły nazbierać chrustu w lesie. Niedaleko ponad rzeką ogień roznieciły. o cygańskich kolczykach piosnkę zanuciły. Kolczyku mój bogaty – zaśpiewały o nim – ty dodasz nam urody, wszystkie serca do mnie skłonisz!	А старухи и девчонки, как настала осень, в лес за хворостом ходили вдоль просек. И неподалеку от речки костёр разложили, песню о серьгах цыганских заводили. – Щедрая серёжка, – пели в тишине – Ты красы нам добавишь, все сердца ты склонишь ко мне!
Kolczyki, kolczyki wspaniałe! Gdzieżeście się pochowały? Czarne oczy wypatrują, gdzie jesteście, waszą piękność chcą zobaczyć wreszcie. Gdzież są dzisiaj, w jakiej stronie, kolczyki moje ulubione?	Серёжки, сережки прелестные! Где ж теперь ваши кольца чудесные? Очи чёрные высматривают вас, красоту хотят увидеть хоть бы раз, Где ж теперь вы, в какой стороне, серёжки, так милые мне?
Ogień wygasać zaczyna, płakać chce biedna dziewczyna. I nie wiedzą, skąd i jak – zerwał się i powiał wielki wiatr. Nie wiej tak gwałtownie, wietrze! Daj do domu dojść bezpiecznie! Stare Cyganki z dziewczętami przestały śpiewać i śpiew zamilkł, aż dwie z nich nagle odbiegają, a lasy im odpowiadają. Ogień od wiatru się postrzępił, wysłuchała rzeka cygańskiej piosenki, i daleko poniosła ją w świat.	Вот в костре уже гаснут угли, слёзы у девушки смуглой. И не знаю, откуда и как – поднялся вдруг сильный ветер в ветвях. Не старайся, ветер, понапрасну! Дай до дома дойти безопасно! Старые цыганки и девчонки смолкли, и напев не слышен звонкий Только две отбежали в сторонку, и леса отвечают девчонкам. И огонь на ветру угасает, звуки песни цыганской смолкают, а река понесла её в даль…
I nie wiedzą, skąd i jak – liść dębowy z dębiankami spadł, na kolana dziewczyn spadł za listkiem listek. Zrobią z nich dziewczęta kolczyki złociste. Opadł, opadł liść, na kolana dziewczyn opadł. Zrobimy z tych liści piękne kolczyki cygańskie, jak ze złota. Kolczyku z listka, jak pięknie błyskasz! Dębianki się na tobie mienią podobne drogim kamieniom.	И не знаю, откуда и как – с желудями лист дубовый упал, на колени слетал лист за листиком. Из них сделать можно серьги золотистые. И слетал листок. и кружился, на колени девушкам ложился. Сделают из листиков крылатых для цыган серёжки, как из злата. Серёжка моя дорогая, как же ты ярко сверкаешь! А блеск желудей, без сомненья - словно драгоценные каменья.
Złoto w głębi ziemi się schowało, a drzewo liście wydało, żeby nie płakały, by cieszyły się, śpiewały, by wesela miały Cyganki bez liku, a oczy się będą rwały do liścianych kolczyków.	Золото земля в глубинах скрыла, ну, а листья дерево взрастило, чтоб не плакали, смеялись, напевали, чтоб цыганских свадеб куры не клевали, а листочки чтобы взгляды чаровали.
Cyganeczka biedna, młoda, śliczna jak czarna jagoda, zęby białe – podobne do pereł, oczy błyszczące – jak złoto szczere. Kolczyki z liści ma już oto piękne jak szczere złoto.	Красота младой цыганки, как черничка на полянке, Жемчугам ее зубки подобны, очи – золото высокопробное. У нее есть уж серьги из листиков, прекрасны, как золото чистое.

Перевод: Елены Поткиной и Анатолия Нехая