…С ксендзом Яном Твардовским судьба меня свела очень поздно, только теперь, когда ни времени, ни сил жить уже не осталось.

Я видела много добрых и прекрасных людей, но таких, кто бы верил в Бога, как дитя (он сам в этом признавался), верил не потому, что знал Библию от слова до слова, не потому, что с 33 лет проповедовал, а просто потому, что не мыслил свою жизнь без Него, всей душой сознавал себя твореньем Господа, не встречала.

Я всегда говорила, что лучшим человеком на свете была моя бабушка, и сейчас очень жалею, что мы не были знакомы с Яном Твардовским при ее жизни, они бы непременно нашли не просто общий язык, а общие порывы души […]

В моей жизни появился Ян Твардовский. Он сам пришел к нам домой в Варшаве. Есть люди, при одном взгляде на которых ты понимаешь: отмечен Богом. Ян Твардовский таков, с первой минуты мне показалось, что его глазами на меня смотрит Господь, словно в последние дни моего существования на Земле Он при­шел ко мне помочь достойно прожить эти дни.

До этого я карабкалась, пытаясь выбраться, выжить, цеплялась за любую возможность, почти кричала:

— За что?! Чем я заслужила такую кару?

Где справедливость, почему болезнь забрала, на­пример, Леонида Телигу? И вдруг...

Возблагодарить Господа за неравенство? Как за такое можно благодарить?

Но Твардовский убеждал (не настаивая, не давя своим авторитетом), что это божественный замысел, что будь все равны и имей все всё, никто никому не был бы нужен. Но в жизни у одного есть одно, у другого другое, я могу петь, а Збышек прекрасно разбирается в технике, мама знает несколько языков и может им научить, а врач прекрасно владеет скальпелем... И дело не в профессиональных умениях, кто-то хорошо плавает, а кто-то лазит по скалам, кто-то пишет стихи, а у кого-то отменное чувство ритма...

Одному дано одно, другому другое. Так задумано Им, наверное, для того, чтобы мы смогли делиться, помогать, дарить другим то, чем одарил Он каждого.

Но люди делают совсем иное, они решили, что не­равенство позволяет брать, а не давать. Если у человека есть одно, но нет другого, нужно либо взять недо­стающее, либо развить его у себя, а тем, что есть, мож­но гордиться, требовать себе что-то за Его дар.

Если бы люди отдавали другим то, чем их наградил Он, если бы не требовали за это платы, а щедро дели­лись своими способностями, своим даром, то у всех было бы все, но не из-за равенства, а из-за взаимопомощи.

Помню, я лежала совершенно потрясенная просто­той этой истины и ее светом.

Конечно, благословенно то неравенство, которое подвигает людей на помощь друг другу и на щедрый дар от одного к другому! Действительно, если бы каждый делился с другими тем, что получил в дар при рождении, у всех было бы все, но не завоеванное, не отнятое, не купленное, а полученное в дар теперь уже от людей.

Каждый знает, что дарить приятней, чем получать подарки, даже если дарил всего раз в жизни. Но толь­ко дарить нужно, не ожидая благодарности, просто от души, потому что у тебя есть, а другому нужно. Дар совсем не обязательно материальный, это может быть просто улыбка, добрый взгляд, благое пожелание. Ес­ли тебе пока трудно отдавать большее, дари хотя бы это. Только не жди ответного дара, потому что ожида­емый подарок не дар вовсе, а простая мзда.

Я привыкла, что любой священник твердит о смирении, о любви к нам Господа, о необходимости терпеть, ожидала услышать слова утешения, а услышала иное: достойно уйти не менее важно, чем достойно прожить жизнь.

Сначала была просто ответная благодарность: помочь достойно уйти — тоже задача не из легких и как раз для ксендза. Но потом услышала:

— Слава Богу, есть смерть, чтоб мы могли узнать больше.

Ян Твардовский день за днем, встреча за встречей внушал мне, что не наказание это вовсе — физическая боль и мои страдания, даже не испытание. Это отвлекает меня от суеты, заставляет думать о вечном, помогает прийти к Богу душой, а не потому что «так надо».

Не бывает неизбранных. Если мы живем на Земле, значит, мы избраны Им для жизни. Только нужно понять, к чему каждый годен, а еще научиться радоваться каждой малости.

Я жалела только об одном: что не встретила этого человека раньше.

— Если выздоровею, буду петь только в храме.

Отец Твардовский смотрел на меня теплыми, все понимающими глазами и привычно улыбался.

—        Пой сейчас.

Я горько усмехнулась:

—        Не могу, мне с постели не встать, сил нет.

—        Я не зову на сцену, пой для себя, душой пой.

—      А... что петь? — Я почувствовала, что ни одна пес­ня моего репертуара, как бы ни была проникновенна, не подходит.

—        Найди то, что тебя трогает, и напевай.

После ухода отца Твардовского на столике осталась лежать Псалтирь. Псалмы Давида... Я читала их бабуш­ке, когда она уже плохо видела, но читала глазами и языком, не душой. Об этом говорила и бабушка:

— Ты услышь, услышь, что читаешь.

Удивительно, но теперь, после бесед с отцом Твар­довским, псалмы «зазвучали», это вдруг оказались не просто буквы, собранные в слова, не просто слова, сложенные во фразы, а откровения, которые словно давались лично мне Им.

За псалмами последовал Гимн любви апостола Пав­ла, а потом молитва «Отче наш».

Я уже не могу сидеть у пианино, нет сил, не могу писать, а диктовать кому-то, даже Збышку, свои мыс­ли не хочется, это совсем не то, что доверять бумаге. Кажется, стоит произнести вслух, и что-то потеряется, исчезнет нечто неуловимое, но очень-очень важное.

Написала последнее письмо Анечке в благодар­ность за присланные кассеты с новыми песнями, на­писанными специально для меня. Понимает ведь, что не будет никаких новых песен, но на расстоянии под­держивает, как может.

Больше писем уже не будет, последние силы я луч­ше потрачу на то, чтобы поговорить с ней мысленно. У нас с Анечкой Качалиной незримая связь за тысячи километров, связь духовная, для которой неважны рас­стояния и невозможность обмениваться письмами.

Как бы мне хотелось рассказать ей о своих «открытиях», она бы все поняла. Но писать об этом нельзя, да и на бумаге не то, нужно глаза в глаза. Не смогу...

А вот о главном своем решении сообщила. Это ре­шение удивило маму и Збышека, но оно твердое. Я ре­шила креститься в бабушкину веру, она была адвентисткой Седьмого Дня. Адвентисты, в отличие от дру­гих христиан, принимают крещение взрослыми, после совершеннолетия. Человек не должен выбирать Бога разумом, это была бы не вера, а холодный расчет. Но и получать веру готовой, по решению родителей, тоже нельзя. К вере нужно прийти душой, и неважно, сколь­ко при этом будет лет.

Я пришла в сорок шесть. Печально, что уже совер­шенно без сил и в конце земной жизни.

Збигнев-старший —  католик, Збышек-младший выбе­рет сам, душой, а не родительской волей.

А еще я не боюсь оставлять своих любимых людей, я знаю — они справятся и без меня. Збышек сильный и умный, он вырастит хорошего сына и поможет маме. Господь их не оставит.

Еще год назад, услышав страшный диагноз, я готова была кричать от отчаянья, грозить небесам кулаками: — За что?!

За этот страшный год, лежа без сил, непохожая са­ма на себя, скрипя зубами от боли и бессилия, я мно­гое поняла. Эти новые знания о себе, дорогих людях, о жизни вообще разительно отличаются от всего, что знала прежде. Неужели нужно было остановиться на краю, чтобы понять самое важное? Тогда Ян Твардов­ский прав: «Слава Богу, есть смерть, чтобы мы могли узнать больше...»

Могу добавить другое:

— Дай Бог остальным понять самое важное задолго до края.

Благословляю остающихся. Мне будет нетрудно уйти, я готова...

По материалам книги: Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой. — М. : Яуза- пресс, 2013. — 256 с.