...Оба мы, я и жена, были нечеловечески измучены ужасами осады, и долгое время у меня не было ни малейшего желания выходить из дому. Я делал это только в случае большой необходимости. Моя врожденная подвижность явно затормозилась. Однако голод и холод не давали мне застыть в старческом оцепенении. Приходилось собственными силами добывать еду и топливо. Ограничений с каждым днем становилось все больше. Зато рос и процветал черный рынок. Вот парикмахер из Жолибожа предлагает масло, там сторожиха из Мокотова продает муку, в другом месте антиквар торгует мясом. А в открытой продаже становилось все меньше и меньше товаров. Всё – nur für Deutsche (только для немцев). Пожалуй, с 1914 года, во время памятного путешествия из Варшавы в Закопане через Гданьск и Сопот, не приходилось мне так много бегать, как сейчас. Нужно было постоянно выстаивать в очередях, рыскать по всей Варшаве в поисках продовольствия, потом переносить эту ценную добычу домой. На каждом шагу, на улице, в магазинах, в трамваях подстерегала опасность обыска. За килограмм мяса, купленный на стороне, – пуля в лоб. Однако вся Варшава, да что говорить, вся Польша постоянно рисковала. А что было делать? Риску подвергались все, рисковал и я. Мои домашние также не жалели сил, но мне как-то больше везло. Возможно, что мне помогали как моя популярность, так и солидный возраст. О, да! Теперь я его чувствовал. Восемьдесят пять лет давали о себе знать. О, если б я имел работу, мог играть и ставить пьесы, трудиться…

Польская культурная жизнь как бы перестала существовать. Театры были уничтожены. В Театре Польском, наименее пострадавшем из всех театров, немцы начали ремонт, стараясь приспособить здание для своих целей. Наше Объединение актеров по приказу оккупационных властей было распущено. Таким образом, перестала существовать та заслуженная профессиональная организация, которая в течении двадцати лет крепила узы актерского братства и налаживала наш быт. Ликвидированная официально, она ушла в подполье. Сначала там было тесновато, но потом, приспособившись к новым условиям, она продолжала свою работу. Постепенно вся общественная жизнь перешла в подполье. Мы стали жить, как во времена первых христиан, в катакомбах. Немцы, правда, усердно предлагали нам выступать на сценах, но мы отвечали им молчанием. Актеры работали в кафе и закусочных в качестве официантов, гардеробщиков и т.д. Некоторые мои коллеги, наиболее предприимчивые, и сами открывали кофейни. Я, к сожалению, не мог занять должности ни в одном из таких заведений – не хватало на это сил.

Повидимому, у оккупантов сложилось впечатление, что я не солидаризируюсь со своими коллегами, и вот я получил приглашение организовать театр. Пришлось отговориться, ссылаясь на преклонный возраст и плохое состояние здоровья. Мои близкие и друзья не покидали меня.

В конце 1940 или, кажется, в начале 1941 года я приехал с дочерью в Краков. Там меня пригласили на конференцию в Главный опекунский совет. Снова предложили руководить театром. Чтобы как-нибудь затянуть дело, пришлось попросить время на размышление. О создавшемся положении я рассказал нескольким коллегам работавшим в это время в различных городских учреждениях – на электростанции, газовом заводе и т.д.  Выяснилось, что сделанное мне предложение являлось инициативой не Опекунского совета, а немецкого Управления пропаганды, использовавшего своих людей в совете. Эти люди старались втолковать, что нельзя, мол, допустить, чтобы умолкло польское слово, что нашей обязанностью является поддерживать бодрость духа в народе, что мое возвращение на сцену кому-то и где-то в чем-то поможет, и даже апеллировали к моему патриотизму и чувству сострадания к узникам концентрационных лагерей.

Старейшины краковской сцены Тадеуш Бялковский, Юзеф Карбовский, Вацлав Новаковский раздумывали, как бы выйти из создавшегося положения, чтобы  не вызвать репрессий ни по отношению ко мне, ни к предполагаемым актерам будущей труппы. Выбраться из этой переделки снова помог мне мой девятый десяток. Я прикинулся немощным, дряхлым старцем, и в конце концов на меня махнули рукой и оставили в покое. Друзья из Театра имени Словацкого помогли мне выдержать атаку и с честью выйти из затруднительного положения; в Варшаве меня выручил из аналогичной ситуации Гжимала-Седлецкий. Во время пребывания в Кракове я узнал ужасную правду об Освенциме. Особенно много рассказывал мне об этом Тадеуш Бялковский, который десятки раз рисковал жизнью, оказывая помощь заключенным в тюрьме на улице Монтелюпих и Освенциме. Я не буду здесь повторять рассказы о всех этих ужасах. Позднее они стали известны всем. К сожалению, ныне многие начинают забывать об этом вкладе «культуртрегеров» в историю человечества.

Однако никакие преследования не смогли остановить борьбу за свободу. На место погибших деятелей подполья становились новые. Сопротивление в стране усиливалось. Польша боролась! Нашу веру поддерживали славные победы польских летчиков, героически сражавшихся вместе с нашими британскими союзниками. Их героизмом восхищался весь мир.

 Перевод с польского С.С. Игнатова и В.М. Борисова

Материал подготовила Эва Гараева