Покинув Гатчину в ноябре 1919-го года и оказавшись в Эстонии, А.И.Куприн с женой Елизаветой Морицевной и 11-летней дочерью Ксенией из Ревеля выехали в Хельсинки. А с 4 июля 1920 года до 29 мая 1937 года они проживали в Париже, сменив несколько съёмных квартир. Так, с мая 1921г. Куприны жили в пригороде Парижа — в Севр Вилль де Авре.

Из книги воспоминаний К.А.Куприной «Куприн – мой отец» (М, 1979, с.133-134): «С самого приезда в Париж отец мечтал купить домик подальше от шумного города. Тишина и природа были ему необходимы. Но златые горы, которые ему сулила эмигрантская печать, оказались всего лишь жалким заработком. Решили А. И. Куприн. 1922г, Севр Вилль де Авре.снять дачу в пригороде до той поры, когда переведут на французский язык основные произведения Куприна. Отцу очень хотелось восстановить гатчинский образ жизни – покопаться в земле.Дачу сняли в Севр-Виль д,Авре. Как и Гатчина, она была недалеко от железной дороги и в получасе езды от города. Но на этом сходство с Гатчиной кончалось».

Из книги Б.М.Носика «Прогулки вокруг Парижа, или Французский Остров Сокровищ: Юг-Запад» (М., 2003, с.214): «<..> тогда, в 1921-м, он был ещё в здравом уме, принимал гостей, только просил их, если можно, не спорить о политике, а наслаждаться природою и покоем. Он даже повесил в столовой своего домика на видном месте отчаянный плакат: «Прошу в моём доме о политике не говорить».

Из книги К.А.Куприной «Куприн – мой отец»: «В 1923году, после неудачной попытки восстановить в парижском пригороде условия милой зелёной Гатчины, наша семья – отец, мать и я – переехали в Париж» «В конце 1922года мы наняли меблированную квартиру у некой мадам Chelat».
* * *
Согласно «Хронике жизни А.И.Куприна», 1922-й год не был для писателя плодотворным. На 52-м году своей, отнюдь не безмятежной жизни, имея и «букет» болезней, и нравственные страдания, он должен был обеспечить семью, беспокоился о судьбе двух дочерей, старшая из которых – Лидия, уже была замужем и оставалась в России. А Ксении (у которой «жиденькое здоровье») необходимо было дать образование, помочь обрести профессию.

6 апреля газета парижской эмиграции «Последние новости» (№608) сообщила о состоявшемся творческом вечере А.И.Куприна. Как публицист, Куприн сотрудничает с газетами русской эмиграции: «Общее дело» (Париж), «Последние известия» (Ревель), «Маяк» (Рига).

Из книги К.А.Куприной «Куприн – мой отец»(М, 1979, с.134-136): «Однажды к нам приехали русские кинодеятели, заполонившие тогда французское кино. Во главе прибывших был режиссёр Туржанский, с ним его жена, киноактриса Кованько, с огромными пустыми глазами, явно запуганная авторитетным супругом. Приехал к нам и Иван Мозжухин, пленивший миллионы зрительниц своим неподвижным светлым взором. С ним была его партнёрша и жена Н.Лысенко с болезненным острым личиком.

Кинодеятели хотели заказать отцу сценарий. <..> Мой отец взялся за сценарий довольно охотно. Ему давно нравилась библейская легенда о Рахили, неугасающая и всепрощающая любовь до смерти. Эту первую часть сценария Куприн писал вдохновенно. Но на дальнейших эпизодах застрял. Будучи реалистом, он не умел выдумывать фабулу, не пережив глубоко судьбы своих героев. Продолжение этого сценария сохранилось лишь в рукописи, весьма небрежной и неразборчивой. <..> По этому сценарию видно, насколько фантазия изменила отцу. Сценарий не имел успеха.

<..>Приезжал к Куприну и известный актёр Инкижинов, прославившийся в фильме «Потомок Чингис-хана», поставленном В.Пудовкиным. Инкижинов предложил моему отцу инсценировать для кино «Штабс-капитана Рыбникова». Для этого актёра с монгольским типом лица нужны были соответствующие роли.Но экранизация рассказа «Штабс-капитан Рыбников» не удалась».

Из письма А.Куприна в Москву дочери Лидии: «Ничего я не написал за эти три года, кроме газетных статей, которым грош цена. О прекрасном и не заикался: ни думать о нём некогда, ни печатать негде. Пробовал делать сценарий для кинема — неудача. Не по мне дело. Как живём? Как и все русские эмигранты (кроме спекулянтов и банкиров) — чудом, воздухом…»

Из книги К.А.Куприной «Куприн – мой отец» (М, 1979, с.137-138): «Люлюша, как её называли в детстве, — Лида (дочь Куприна от первого брака), когда-то часто приезжала в Гатчину. Я думаю, что отец любил её с большой затаённой болью. Он очень хотел, чтобы она осталась у нас в Гатчине, но Мария Карловна об этом и слышать не хотела.

Шестилетняя разница между Лидой и мною казалась тогда огромной. Она была очень хорошенькой девочкой – правильные черты лица, маленький, чуть с горбинкой носик, яркие зелёные глаза с чёрными бровями и ресницами, длинные чёрные волосы.
В доме своей матери Лида пользовалась полной свободой. <..>

Последний раз я видела Лиду в 1918 году. Ей было шестнадцать лет. Помню, она приехала в Гатчину в очень странном виде: отрезанная чёлка была мелко завита, лицо ярко накрашено. На ней была неимоверно узкая юбка и какая-то очень большая дамская шляпа.Отец возмутился. Лида ответила, что вышла замуж за некоего Леонтьева и вольна теперь делать всё, что хочет. Вскоре этот скоропалительный брак оказался неудачным, и уже через год Лида получила развод. В то время мы покинули Гатчину.

Отца всегда продолжала тревожить судьба Лидии. Он послал ей несколько писем в Петроград и наконец получил ответ от 14 сентября 1922 года: «Спасибо тебе большое, дорогой папа, за твою заботу… Много я слышала о том, что русским эмигрантам приходится плохо, особенно в Париже и Константинополе, но твой рассказ превзошёл мои самые худшие опасения и ожидания, и я была положительно подавлена твоим письмом. Получила твои письма третьего дня и до сих пор не могу опомниться…
Службу не могу найти вот уже больше полгода. Но нуждаюсь не особенно. Учусь я сейчас в балетной школе, говорят, подаю надежды. Выучила почти все характерные танцы, как, напр., матросский, восточный, русский, испанский и т.д. Может быть, через несколько месяцев мне удастся начать выступать где-нибудь в театрах лёгкого жанра или летних садах. Но не знаю, удастся ли мне это, — хотя увеселительных мест в Москве развелось за последнее время масса, но артисты даже государственных театров «халтурят» в них, и конкуренция очень велика. На днях думаю пойти с предложением своих услуг к твоему старому знакомому Кошевскому, который имеет здесь в Москве кабаре, которое называется «Не рыдай»…

Если бы ты выразил желание приехать обратно, — я думаю и даже имею веские основания утверждать, что большевики бы восстановили тебе твой дом и оплачивали бы хорошо твой труд. Об этом говорили несколько месяцев тому назад с Иорданским в Кремле… А так как ты ещё вдобавок знаком с Луначарским, то тебе стоит только написать ему… <..>Что касается мамы, то она с Иорданским последние два-три года живёт на редкость счастливо, гордится его политической карьерой, во всём с ним соглашается, бывает постоянно в Кремле… ругает белых, хвалит коммунистов. Живут они оба очень хорошо, ни в чём не нуждаются. <..>
Не помню, писала ли я тебе о судьбе твоего дома в Гатчине, о твоей обстановке и рукописях. На всякий случай вкратце повторю. Недели через три или через месяц после твоего отъезда из Гатчины, когда все немного успокоились, я была там. В твоём доме жили солдаты, в твоём кабинете помещался военком этих солдат, человек довольно интеллигентный, с которым я долго беседовала. Твои черновики и рукописи он намерен был сдать Народному комиссариату просвещения и обращался с ними бережно. Ничего из вещей мне взять на хранение не разрешили. Ты спрашивал – кто я – Куприна или Леонтьева? Я и Леонтьева и Куприна. Для удобства я сделала себе двойную фамилию, и где нужно – я Куприна, а где нужно говорить фамилию Леонтьевой – я Леонтьева. <..>
Пока всего доброго, мой дорогой папочка, поцелуй от меня Ксеничке и тёте Лизе. Ответь, пожалуйста, поскорей, буду ждать с нетерпением. Твоя тебя любящая дочь».

* * *
Архивные фонды А.И.Куприна имеются в Москве и Петербурге, исследованием жизни и творчества писателя занимаются купринисты – Т.А.Кайманова и Л.В.Рассказова (Пенза), В.Д.Миленко (Севастополь), Н.В.Юронен (Гатчина) и многие другие. Но всего лишь 10-томное Собрание сочинений является «полным» (М, 2006-2007). Дополнительный 11-й том этого издания составляют письма А.И.Куприна.

Публикация писем к А.И.Куприну стала возможной благодаря исследовательской работе купринистов. Например, два письма сестры Николая II Ольги Куликовской (1882-1960), переписка с которой проходила в 1922-1925г., опубликованы в журнале «Юность» (1991, №11, с.72-74).

В сборнике «Врут, как зелёные лошади… Куприн в воспоминаниях, письмах, документах» (Пенза, 2020, составитель Т.А.Кайманова) имеются тексты писем за 1922 год, адресованные к двум близким друзьям А.И.Куприна – В.Е.Гущику и Б.А.Лазаревскому.

Владимир Ефимович Гущик (1892-1947) — хороший знакомый Куприна, писатель и публицист, сосед по дореволюционному гатчинскому проживанию и житель Ревеля в эмигрантском последствии.

Из писем Куприна к В.Е.Гущику: «Если кто-нибудь будет в Гатчине, пусть зайдёт к П.Е.Щербову и спросит: не найдёт ли он возможным переслать мне через Ревель, а оттуда — с Вашей помощью — в Париж несколько своих картин для продажи? Я бы устроил маленькую выставку, позвал бы художников — Судейкина, Яковлева, Бакста, Гончарову, дал бы заметки в газетах. Глядишь — с Божией помощью — я скопил бы для него и его распоряжений несколько тысяч франков. <..> Скажу про себя. Вращаюсь в высшем свете — финансовом и аристократическом. Обеды, завтраки и чаи у принцессы де-Помоньяк, маркизы де-Лгод, графини де-Ноайль, баронессы де-Менашт, у редакторов и писателей и т.д. вплоть до обеда у великого всемирного короля жемчугов Л.М.Розенталя. Сколько надо храбрости, чтобы входить в салоны в моём костюме — на это во всём свете отважусь только я. Да ещё с независимым видом, да ещё с таким французским языком!
Костюм этот — смокинг. Купил я его за сто франков (на заказ 1000) в лавке подержанного платья. Относится его создание к тем временам, когда носили смокинги и груди открытыми в ширину до подмышек, в длину до пупка. Стало быть, ему уже лет 12-15. Днём я ношу его с длинным галстуком, и он — пиджак. Вечером узенькая ленточка под воротничком и вот вечерний шикарный костюм. Однако коленки, локти и отвороты блестят так, что можно в них смотреться. И ношу я его с честью, не снимая уже два года. Почему такая честь? Выпустили французские издательства три моих книги на французском языке. «Поединок», «Гранатовый браслет» и др. и «Суламифь». Приятно? Гм… Сначала да. Но выгоды очень мало. Рецензий масса, писателям интересно и оказать помощь голодающему брату из страны самоедов, и написать сотню умных строк этнографически-психологически-критического характера: о славянской душе, о восточном фанатизме, о русском мистицизме и русской меланхолии и т.д. Редкие люди подходят к нам с пониманием красоты и правдивости наших сочинений, но уж очень редкие. Публика же упорно нас не хочет читать, а стало быть, и покупать.
Отсюда и засаленные штаны, и две тёмных комнатушки, и суп на три дня, и звериная экономия на табаке, на трамваях… <..>
Послал фильму в Америку. Жду на днях ответа. Если получу письмо и в нём отказ, шлёпнусь на пол, как падающая статуя. Но, ничего, встану. Напишу ещё фильму, и ещё, и ещё. <..> Не теряйте и Вы головы. <…> Хотите писать по-настоящему — не страшитесь суровой школы у человека, Вас любящего» (20 июля).

«Мне живётся туго. Писать негде. Подходит трёхмесячный платёж за квартиру. Кроме того, началось мучительное воспаление нервных узлов. <…> Горячо прошу кого-нибудь из гг. членов правления С.Д.П. выдать подателю сего переведённую мною пьесу Шиллера «Дон-Карлос». Просто до зарезу нужно!!! Заела нужда» (10 августа).

«Книги наши не идут. Я должен в мясную, зеленную, молочную, булочную, колониальную. Чудо, которое всегда приходило мне на помощь в жестоких случаях, впервые отвернулось от меня.
Я скулю? Простите — невольно. Я хотел только сказать, что именно потому я так настойчиво приставал к Вам с «Дон-Карлосом», что на нём я строил радужные мечты разжиться тысячью франков. <…> Милый, успокойте меня. Я изнервничался как старая баба и поэтому написал кислое письмо. Простите». (без даты).

«Простите, что долго Вам не писал, дорогой дружище, Владимир Ефимович! Всё болен (какие-то у меня ночные боли между спиною и сердцем). Падаю и разлагаюсь душевно. Стал ворчлив. <…> А главное — хотите верьте, хотите нет — основная причина моего молчания была бедность: колебание — истратить полтинник на марку или на стаканчик вина?
«Карлоса» получил. Большое Вам спасибо. Сейчас его оттачивает и отшлифовывает один дока по немецкому языку (в смысле невольных ошибок). Затем пущу его в печать. <…>
Хочу домо-о-о-ой! Господи, какая тоска без языка. Ну, что это за <…> жизнь, когда ни кондуктор, ни извозчик, ни разносчик, ни швейцар, ни кабатчик, ни лакей не говорят на твоём языке. Ни пособачиться, ни отвести душу не с кем, и такая жуть без лёгкого, крепкого, меткого, летучего, оперённого словца. <….> Обнимаю. <….> Ваш сердечно А.Куприн (30 августа).

«Милый дружок Владимир Ефимович! <….> Ужасно жалко, что ничего не могу для Вас сделать, а сердцем хочется. У меня полно чертовских неудач. Кинопьеса в Америке молчит. Кинопьеса в Париже, кажется, неудачна. Переделал “Суламифь” в пьесу. На английский и французский языки. Пойдёт ли? В Париже я одичал от одиночества и общего звериного эгоизма. Привет М.И. и детям. Ваш А.К.» (18 сентября).

Борис Александрович Лазаревский (1871-1936), писатель, журналист; входил в число близких друзей Куприна. «Дорогой Боб!», «Милый Барбарис!», «Милый Бориска!», «Милый Борис Барбарисович!» — так в письмах обращался А.Куприн к Лазаревскому, который, проживал то во Франции, то в Чехии.

Так, 21 июня в письме к Б.Лазаревскому Куприн сообщал о выходе своих книг на французском языке — «Поединок», «Гранатовый браслет», «Суламифь»: «Ни одной книжки никто не покупает. <….> Моим именем пользуются, под меня [нельзя же обойти] берут деньги, а мне самому скоро предложат чьи-нибудь поношенные штаны, и ведь, чем чёрт не шутит, придётся взять. <….> Париж прекрасен? Прекрасен. Французы милы? Бесконечно. А вот эмиграция, да ещё в горьком парижском отстое.

Из второго письма 21 июня: «То, что ты видел в Батуме во сне, тоже правда. Комодами я не топил печей, а менял их на муку, крупу и соль. Зато срубил и распилил и порубил на щепы несколько тополей, берёз и лип из моего сада. Ах! Какой <..> собачий теперь хозяйничает в моём милом северном, ароматном саду?
<….> Мы так бедны, что сейчас Е<лизавета> М<орицевна> обстригла меня собственноручно ради экономии. Вышло нечто столь невероятно похабное, что придётся сидеть месяца три дома, никуда не выходя. Послал бы я Тебе один локон для вклейки в дневник, но — helas! — похоже на волчью шерсть».

Из августовских писем Б.Лазаревскому: «Вепкову при случае скажи, что все мы, русские писатели за границей, хотим писать коллективный протест против наглых переводов без спроса и без денег. Напечатаем его во всех мировых газетах. Обратимся в Лигу Наций. Заведём чёрную доску для пиратов»; «Мы живём всё там же, в двух комнатах, перегруженных мебелью, тряпками, подушками, всякой рухлядью. Темнота. Ссоримся помаленьку. Миримся. Изредка хожу с Ксенией в кинема. <..> Болеем понемногу, больше, конечно, от скуки и мнительности».

В ноябре Куприн писал другу: «Что перевели без спроса моих «Пегих лошадей», это гадкое, низкое, свинское свинство. Тогда скажи всем и покажи эти мои слова. У слепого нищего украли из деревянной мисочки гривенник!»; «Сделай, что хочешь и что можешь. Изнемогаю от нужды. Погода сопливая. Мои домашние злы. Некуда пойти, да и куда пойдёшь в лёгком сером полупердянчике. Д<он> Карлос опять вернулся ко мне. Хотел бы его пристроить корон за 500-300!.. Тьфу!»; «Господи! С какою радостью приехал бы я в Прагу! Хоть под мостом бы жить!!! Но я знаю, что помощи ни от кого не дождёшься. Таковы-то мы все беженцы. <..> Жить становится круче и гнуснее с каждым днём. Ежедневно оскорбляют жизнь и люди. А жаловаться некуда и некому»; «Однако в Париже больше нет житья. Упёрся в стенку лбом. Задыхаюсь от чужих — ненависти, интриг, подножек, заговоров. Мечтаю сорвать где-нибудь доллары и уехать к морю (напр. Дубровник), купить парусную лодку и сети. И тебя позвать. И Маженку, которой целую ручки».

* * *

Актуальный Куприн

В сборнике «А.И.Куприн. Голос оттуда. 1919-1934» (М, 1999) три небольших очерка датированы 1922-м годом. Это «Ландрю»; «Страшный суд»; и «В.Д.Набоков»

Из очерка «Ландрю»: «Если допустить, что толпа родит своих героев, то, наоборот, по героям можно судить о толпе. Главного – вот уже десять лет неизменного – героя современной всемирной толпы можно назвать безошибочно: это – тот человек, которого мы ежедневно видим на экране синема и у которого револьвер с взведённым курком служит как бы неизбежным продолжением правой руки, её естественным отростком. В каждой сильно драматической пьесе он появляется десять раз, и мы отлично помним его фигуру, всё равно в роли разбойника или сыщика: полшага вперёд, склонённое туловище, вытянутая шея и торчащее из правой руки, на высоте глаз, револьверное дуло. Мы знаем, какое огромное, но до сих пор ещё мало учтённое влияние приобрёл Великий Немой в нынешней общественной жизни. Кто попробует утверждать, что кинематографическая фильма не оказывает известного морального воздействия на характеры и нравы своей аудитории? Несомненно, и человек с револьверным наростом на руке имеет своё воспитательное значение».

Из очерка «Страшный суд»: «Через сто лет от большевиков останутся печатные декреты. <..> Никто через сто лет не докажет, какой ложью, каким сугубым надругательством была эта шутовская, бесплодная, проклятая болтовня, которой большевики кощунственно облекали крёстные муки великого народа, подобно тому как некогда Человека, ведомого на распятие, облекли в царственный пурпур.
И беспристрастный историк не найдёт ни одного серьёзного источника, откуда он мог бы почерпнуть правду».

Очерк «Паспарту» впервые напечатан в болгарской газете «Русское дело» (София, 1922, 22 января), а в СССР был опубликован в журнале «Слово» (1991, №3). В сборнике А.И.Куприна «Пёстрая книга» (Несобранное и забытое) (Пенза, 2015, сост. Т.А.Кайманова) – это единственный материал, имеющий авторскую пометку «1922г.». Публикация на 4 страницы посвящена размышлениям А.И.Куприна о русском народе. Приведу некоторые цитаты…

«Для ясности изложения моей мысли, я сначала должен уговориться, что под понятием русского народа я подразумеваю именно русского мужика, хотя бы уже ввиду того, что в численном отношении мужик составляет подавляющее большинство русского населения. К мужикам я причисляю и рабочих, потому что в никакой другой стране рабочий и крестьянский классы не были так тесно и неразрывно связаны множеством самых близких отношений. <..>
Ругая презренного мужика и разыгрывая в глазах Европы казанских сирот, вы никогда не устаёте тыкать ей в нос русским искусством: литературой, музыкой, балетом, живописью… Но вы точно или не хотите знать, или умышленно закрываете глаза на то, что русское искусство там, где оно не является жалким скворечьим пересвистыванием с иностранного, где оно самостоятельно и мощно, — там оно всеми корнями уходит в русскую музыку, сказку, пейзаж и в русский язык.

Я особенно настаиваю на русском языке, потому что только его неизмеримые богатства, его послушность, гибкость и выразительность дают и будут давать нашим великим писателям те безграничные возможности, которые делают слово почти ощутимым, почти видимым, почти весомым. И этот язык во всей его чистоте получили у мужика, и у него же ещё долго будем черпать. А разве язык народа — не мерило его души? Так неужели же народ, выковавший этот изумительный язык, всего только раб, подлец и нищенка? <..>

…Не напрасно ли и справедливо ли мы уж так заплевали нашу историю? Конечно, истории русского народа надо учиться не по Иловайскому, но — согласитесь — также и не по Шишко. Для меня здесь, как и во многих других случаях, лучшим судьей является светлый и всеобъемлющий ум Пушкина. Это ведь он сказал о Петре Великом, что его временные указы и постановления обличают жестокого человека, азиатского деспота, но законы, им составленные, обнаруживают великого государя и человека, глубоко любящего родину. И он же сказал, что ему всегда будет дорога история русского народа, его трудов и завоеваний, его царей и великих государственных людей.

Все мы знаем, что Россия много раз доходила до последней черты, за которой, казалось, ждала её неминуемая гибель. Татарское иго, страшная чума, истребившая треть Европы, смутное время, двенадцатый год… И всегда она вставала, вздыхала глубоко, точно после обморока, и опять начинала жить полной, широкой жизнью. Чудо? Но с массами чудес не бывает. Точно так же, как подъём многомиллионного народа никогда не может быть приписан отдельным личностям: Дмитрию ли Донскому, Ивану Калите, Минину и Пожарскому, или Петру — так и в его падениях всегда бывала причиной — стихия, а не отдельные люди: не Чингисхан, не Батый и уж подавно, в наше время, не Ленин с большевиками. Народ, умевший вставать с одра смерти своими собственными силами, вследствие жизнетворных способностей, такой народ, несомненно, должен заключать в своей вселенской душе добрые и крепкие, здоровые начала, необходимые и достаточные для его полезного существования на земном шаре.

Я никогда не скажу: «Я люблю мой народ». Русский глагол «любить» слишком растяжим, его относят и к родине, и к собачке, и к жареной колбасе, и к женщине.
Я просто верю в его творческую мощь даже во время его болезни. И за многое — я ему глубоко благодарен, даже в пору его обнищания. Благодарен мужику за ласку, за память, за дружбу, за гостеприимство, за всё, в чём остаюсь его неоплатным должником».

Следующий, после «Паспарту» очерк А.Куприна в сборнике «Пёстрая книга» (с.383-384) имеет название «Великая Русь», первая публикация которого была в парижской «Русской газете» 2 ноября 1924 года. Этот очерк – размышления А. Куприна в связи с публикацией в русской газете «За свободу» (Варшава) статьи М.П.Арцыбашева по «украинскому вопросу». Куприн-эмигрант и Куприн-публицист завершает свой очерк так: «Очевидно, русская, а не украинская Русь создала древнее величие Киева. Какие политические и военные причины заставили её переместиться на Север — об этом мы не будем говорить. Несомненно то, что эта Русь перенесла с собой свои творческие способности и свой язык – этот величайший залог мощи и жизнеспособности, не испорченный даже татарским игом, так же, как она сохранила в Рязанской, Новгородской и Владимирской губерниях, в Поволжье и Вятке крепкий тип величавой славянской красоты.Этот же первоначальный, прекрасный язык стёрся, обмелел, иссяк на Украине, попав, главным образом, под влияние Польши. Впрочем, почитайте об этом у Костомарова («Смутное время на Украине») и в переписке Гоголя с Данилевским».

P.S. Обширный и разнообразный фонд имеется в ЦГБ им.А.И.Куприна, который поможет Вам, уважаемые читатели, полнее ознакомиться с жизнью и творчеством нашего выдающегося земляка-писателя, уроженца села Наровчат Пензенской губернии и жителя Гатчины в 1911-1919г.
В сквере перед зданием библиотеки находится памятник А.И.Куприну (автор – гатчинский скульптор В.Шевченко), а в вестибюле – стенды и скульптурная композиция. На 2-м этаже библиотеки – макет гатчинской усадьбы семьи Куприных.

 Источник: https://gatchinka.ru/column/vesti-iz-kuprinki/aleksandr-kuprin-v-emigratsii.html