ВСТУПЛЕНИЕ

Сейчас, когда мне скоро исполнится 94 года, возникла мысль обратиться к воспоминаниям о пережитом. В этих воспоминаниях главное — попытка рассказать о том, как нашло меня дело моей жизни, каким испытаниям оно подвергало своего избранника, чтобы узнать, правильно ли сделан выбор, и, думаю, что знакомство с такой повестью будет полезно для многих, ищущих свое «место под солнцем», затрудняющихся отдать постоянное предпочтение тому или иному занятию. Тут основное значение имеет бескорыстная целеустремленность, наполняющая мысли силой и свежестью. Тот, кто эту целеустремленность сделает святыней своей жизни — обязательно победит, перед такими людьми препятствия бессильны.

Естественно, сказанное относится, прежде всего, к молодому поколению, вступающему в движение «сквозь тернии к звездам». Что касается старшей части общества, то ее представителям, быть может, будет любопытно вспомнить либо впервые узнать о событиях лет своей юности, свидетелем или непосредственным участником которых мне довелось быть.

Мимолетные ли, долгие беседы с памятью... Во множестве мозговых клеток под плотным покровом времени таятся светлые лица дорогих мне людей, давние мои мысли, памятники свершений, осуществленных, несмотря на препятствия. Рядом — лица верных друзей, чье доброе участие в моей судьбе, шествие по жизненному пути увеличивало во мне жизнестойкость. Всем им я и хочу посвятить строки своих воспоминаний.

Знание — о чем ли, о ком — никогда не имеет предела. Возможно, следующие страницы принесут новые либо пополнят старые представления о том, что и как было не только в одной моей жизни.

Осень 2002 г. Санкт-Петербург

ШУША

Спасаясь от бедствий Первой мировой войны, мои родители с четырьмя сыновьями, старшему из которых было 13 лет, в 1913 году переехали из Украины в Закавказье. Отец – Адам Викентьевич Шумовский, мать Амалия Фоминична, в девичестве Каминская, выбрали для проживания город Шуша в Нагорном Карабахе.

Самое раннее воспоминание моей жизни: большая комната, два окна; у простенка между окнами — рояль, на нем играет мама; ее лицо, обрамленное волнистыми черными волосами, сосредоточено, а глаза светятся — так бывает всегда, когда она предается музыке. Трехлетний мальчик, я стою рядом, вдруг за окном зазмеилась молния, прозвучал гром. Я испуганно уткнулся и мамины колени, она сняла руку с клавиш, положила ее на мою голову, сразу перестало быть страшно.

Мама каждое лето, преодолевая опасения перед кипевшей войной, ездила на Волынь, чтобы навестить своего отца. В 1918 году, отправившись в очередной раз, она не вернулась. Наш папа послал запрос на имя тестя. Письмо вернулось с надписью «не доставлено за смертью адресата». А мама, как стало известно много позже, в числе беженцев оказалась в Польше.

Непостижимым образом она разыскала нас в 1926 году, когда мы уже давнo обретались вдали от Шуши. Завязалась переписка, в ходе которой выяснилось: мама добывает средства к существованию уроками музыки в частных домах Варшавы. Потом уроков не стало, она переехала в Лодзь, где пришлось работать ткачихой. Наши (старшего брата Иосифа и мои) помыслы были направлены к тому, чтобы организовать ее переезд к нам и создать условия для отдыха после пережитых тягот. Весной 1932 года, будучи в Москве, я сделал ради этого все, что мог. Осенью мама приехала в Советский Союз, разбитая двусторонним параличом. Она лежала в московской коммунальной квартире у доброй Веры Моисеевны, о которой будет сказано позже, затем в больнице. Я только что стал первокурсником петербургского института и смог повидаться с матерью лишь в праздничные дни 7-8 ноября 1932 года. Свидание оказалось последним. 1 февраля 1933 года мамы не стало. Она прожила всего сорок восемь лет. Отправляясь па каникулы в Закавказье, я привез туда не ее, как первоначально предполагалось, а урну с ее прахом.

После маминого отъезда в 1918 году, из которого ей не довелось вернуться, в пашей семье произошли перемены: отец вторично женился, появилась мачеха. В 1919 году первенец моих родителей 17-летний Станислав ушел добровольцем в Красную Армию, стал коммунистом, даже секретарем партячейки. Довольно быстро он продвигался вверх: в середине 1920-х годов прислал фотографию, на которой он был изображен в мундире с тремя ромбами на отвороте воротника. Тогда погонов не было; достаточно было к трем ромбикам получить четвертый — и ты уже высший чин, «член Реввоенсовета». Потом Станислав окончил Московское высшее техническое училище (МВТУ имени Баумана), а в 1930 году в составе группы коммунистов-инженеров был послан совершенствовать свое образование в Массачусетском технологическом институте США. Закончив последний, работал в советско-американском учреждении (Амтор) и впоследствии сделал большую карьеру в нашем авиапроме.

 Карабахский город Шуша, который развел полковника Шумовского с родителями и братьями, помнится мне еще несколькими именами: плотник Сарухан, домохозяйка Шушаник, солдат Яковенко, священник Феофилактов, знакомые отца Назаревичи, воинский начальник Рачковский. Судьба последнего была ужасной: в годину революции какие-то люди ночью проникли в его квартиру, зарезали его и всю мирно спавшую семью. Был серый дождливый полдень, когда притихший мальчик, я, смотрел сквозь окно на мерио колыхавшуюся похоронную процессию и слышал едва доносившиеся из-за стекол звуки гимна «Сколь славен наш Господь в Сионе, не может вымолвить язык...»

В те беспокойные годы побывали в Шуше английские колониальные и турецкие войска. Рослые сипаи откуда-то таскали на плечах камни, чтобы замостить площадь перед казармой. Турки повесили пятерых спекулянтов, и цены в рассыпанных по городу частных лавочках сразу упали. Больно, конечно, что ради этого у людей пришлось отнимать жизнь, но ведь и спекуляция, попытка нажиться на людской нужде, есть порок.

ГОРОД НА ЧЕТЫРЕХ РЕКАХ

Эти слова звучат громко, так уж захотелось. А в действительности через азербайджанский городок Агдаш, куда мы переехали в начале 1920 года, протекали  четыре канавы. Полуденный летний зной загонял туда буйволов, они блаженствовали в прохладе желтой болотной воды.

Семья наша поселилась на втором этаже большого каменного дома; при доме были сад и просторный двор. По-видимому, некогда в здании помещалась гостиница: на это линский. Иногдуказывала металлическая вывеска с надписью «Росмия», укрепленная над въездом во двор. Теперь дом принадлежал азербайджанцу-извозчику Багишу и его жене Гюли. Кроме нас, комнаты у них снимала молодая красивая медичка Розалия Петровна, тайно влюбленный в нее врач Владимир Николаевич с женой Ниной Александровной и отцом Николем Николаевичем Николаевым. Поодаль во дворе стоял особняк, в котором проживал уездный начальник Шихлинский. Иногда к особняку подкатывал фаэтон, Шихлинский и его домочадцы отправлялись на прогулку.

В городе порой устраивались военные смотры. Солдаты выстраивались в линию, на переднем крае четко выделялись один в голубом мундире, другой - в красном, остальные были кто в чем.

Потом все изменилось. 28 апреля 1920 года российская Одиннадцатая армия во главе с Кировым и Орджоникидзе доставила в Азербайжан Советскую власть. Аглаш наполнили красноармейцы, четверых из них определили к нам на временный постой. Уездного начальника Шихлинского толпа горожан подняла на руки, раскачала и бросила в канаву.

Как и и Шуше, отец наш и мачеха и это время работали в местном казначействе,. В феврале 1920 года к ним присоединился мой старший брат Иосиф - в семье достаток был невелик.

Уходя на работу, взрослые оставляли меня, семилетнего, на попечение старшего брата, 12-летнего Казимира. Красивый мальчик с тонкими чертами лица, Казимир — мы звали его «Казик» — относился ко мне покровительственно, порой несколько властно. Однажды, в день моего рождения, он увидел за окном двух знакомых девочек, спешивших по двору к нам. «Лезь под кровать!» — скомандовал он мне. «Зачем?» — спросил я. «Мы живем бедно, — нетерпеливо ответил Казик, — ты ходишь в лохмотьях, девочки идут тебя поздравлять, но они не должны видеть виновника торжества, тебя, оборванным. Лезь!» Я повиновался и, лежа под кроватью, слышал, как нежданные гостьи вошли, спросили, где я. «Он ушел», — сказал брат. «Как жаль», — вздохнули девочки, затем вежливо, на «вы»), проговорили: «Скажите ему, что мы его поздравляем, и передайте в подарок вот это. До свидания». «Это» представляло собой книжку «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях».

Мы с Казиком иногда уходили за город, купались в «речке», то есть в канаве, протекавшей среди редколесья. Но больше этого мой брат любил театр. Он стал деятельным участником самодеятельной детской труппы, они ставили на сцене пьесу, в которой Казик часто повторял нравившиеся ему слова: «ведьма изжарилась и лопнула!» В Агдаше было довольно многочисленное русскоязычное население, поэтому образовался и самодеятельный театр для взрослых. Чаще всего там ставили спектакль «Иванов Павел». Речь шла о гимназисте-неудачнике, но, скорее, там высмеивались преподаватели не слишком высокой и достойной пробы.

Мать гимназиста просит: 

Павлик, Павлик, занимайся,
Даром время не теряй,
Для меня хоть постарайся
И в носу не ковыряй. 

Сын отвечает: 

Надоели мне науки.
Ни черта в них не понять.
Просидел насквозь я брюки.
Не в чем выйти погулять. 

Приходит время, ему устраивают экзамен. Учитель математики: 

И какие папиросы
Курил Фридрих Барбаросса?

Другие преподаватели своими вопросами такого же рода окончательно донимают несчастного Павла Иванова,  и тот  проваливается... под пол сцены. Смех и вздохи зрителей, они расходятся.

...Внсзапно Казик заболел: тропическая малярия. Сперва он лежал дома, потом брат Иосиф отвел его в больницу. Навещал, как только освобождался «и работы в казначействе, а однажды в слезах сообщил: Казик умер. Это было в пятницу 5 августа 1921 года. И вот у нас в комнате на двух стульях — гроб, в нем навеки смолкший худенький мальчик с восковым лицом и тонкими скрещенными пальцами.

Едва схоронили Казимира, заболел двухлетний сын отца от второго брака Антон. Вновь тропическая малярия, на этот раз – со стремительным развитием. Через неделю, 12 августа мы с отцом сидели у постели больного. Папа страстно молился, просил Бога сохранить жизнь маленькому, неподвижно простертому страдальцу. Антон скончался во время этой молитвы, у нас на глазах.

Отец попросил бакинское начальство перевести его по службе в местность с более здоровым климатом. Ему предложили на выбор два города в южных предгорьях Кавказского хребта, это были Нуха и Шемаха. Отец выбрал второй. В первые дни нового 1922 года мы двинулись из Агдаша к железнодорожной станции, оттуда поездом до станции Кюрдамир, где молоканин Василий Калмыков (оказавшийся счастливым молодоженом, как и его избранница Нюша) взялся довезти нас до места назначения. После ночевки в попутном селении Шарадиль 14 января 1922 года мы въехали в Шемаху, усталые кони и фургон остановились на длинной и узкой главной улице.

Продолжение следует

Источник: .Т.А. Шумовский. «Беседы с памятью». - СПб, Издательство Европейский дом, 2022