Внук декабриста князя С.Г. Волконского, правнук шефа жандармов графа А.Х. Бенкендорфа, Сергей Михайлович Волконский окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Разносторонне образованный, он отказался от высоких государственных должностей, посвятив жизнь уездному земству и кругу своих интересов – театральной и просветительской деятельности, усадебному хозяйству, публицистике. Лишь недолгое время он был директором Императорских театров, проведя, по его собственному признанию, «два неприятных, тяжелых года в близком соприкосновении со сферами чиновничьими, артистическими, газетными».

Высокая придворная должность, возбуждавшая зависть царедворцев-интриганов, тяготила князя. Много позже он удивлялся: «Как мог я два года продержаться на такой горячей сковороде и уйти, не поступившись своею личностью, это для меня загадка». Сергей Михайлович признавался, что «ненавидел службу и соединенную с ней официальность, официальное времяпрепровождение, официальные с людьми отношения, официальность речи и образа мыслей», но «имел склонность к вопросам искусства и художественного воспитания».

Круг его интересов был необычайно широк. Он писал критические статьи и сочинял музыку, собрал исключительную по полноте театральную библиотеку; являлся увлеченным популяризатором системы музыкально-ритмического воспитания Эмиля Жак-Далькроза и метода выразительных жестов Франсуа Дельсарта; создал в своем имении Павловка Музей декабристов; выступал с докладами и лекциями на разные темы; представлял Россию на Конгрессе религий в Чикаго (1895) и совершил турне по городам США с лекциями по русской истории и литературе на английском языке.

Владимир Теляковский, сменивший князя на посту директора Императорских театров, писал о нем: «Он довольно хорошо был знаком с театром, как зрелищем; сам он не раз выступал в любительских светских спектаклях и недурно играл роль Иоанна Грозного; играл на рояле, много читал, знаком был с русской и иностранной театральной литературой, хорошо владел языками, часто бывал за границей и вообще был человеком светским, европейски образованным». Теляковский сохранил о князе «наилучшие воспоминания, как о человеке любящем театр, как о чуткой художественной натуре, свободной от всякой рутины и условности […] всегда искренне радующейся успеху других».

Сергей Михайлович был сторонником умственной дисциплины, сумев «вкусы своего отдыха превратить в предмет своей работы».  Он не любил праздности и дурных пристрастий: «Никогда не чувствую бесполезность своего земного существования, как когда вхожу в комнату, где играют в карты». Актер Александринского театра Николай Ходотов писал: «Он был большим эстетом и в высшей степени культурным человеком». Балерина Тамара Карсавина вспоминала: «Во всей его тонкой и стройной фигуре было что-то стремительное. Элегантный облик, блестящие волосы, разделенные «по-английски» пробором, привели меня в восхищение».

Сергей Волконский был собеседником выдающихся современников, среди которых были Владимир Соловьев, Александр Бенуа, Сергей Дягилев, Иван Ильин, Константин Станиславский, Марина Цветаева. Двадцатилетняя разница в возрасте не помешала ему подружиться с замечательным интеллектуалом бароном Николаем Врангелем. Их  общение продолжалось в течение пяти лет, до скоропостижной кончины Николая Николаевича.

Много сил Сергей Михайлович отдал земскому служению, благоустройству земель и лесонасаждениям вокруг родового имения Павловка в степной области Борисоглебского уезда Тамбовской губернии: «Когда родители купили [его] в 1863 году, все было в запустении. […] Не было ни одного хвойного дерева; первые две елки приехали с нами в корзинках на крыше кареты. […] Моя мать не прекращала сажать, я продолжал. […] Борьба с пустыней была деятельностью моей матери в Павловке, и, конечно, не одну природную пустыню тут следует понимать, но и ту пустыню, которую люди в природе делают, и ту пустыню, которая в самих людях», – писал Сергей Михайлович.–  Рощи, целые леса мы развели, и хвойных столько, что вечером иногда пахнет сосной, и грибы пошли такие, каких прежде в нашей местности не было. И с горечью замечает, что «пятьдесят лет любовного отношения к дереву не заразили местных крестьян; у них не только любовь, у них ненависть к дереву, […] крестьянин смотрит на дерево, как на материал».

Сергей Михайлович пользовался авторитетом у  местных крестьян, постоянно обращавшихся к нему по делу, приходивших за советом или помощью. Размышления о крестьянской психологии и ментальности нашли отражение на страницах воспоминаний: «Бездонность всякой помощи крестьянину тем определяется, что его интересует только – получить, он не понимает, что значит вложить. […] Губительный принцип единовременного пособия въелся в крестьянина, сидит глубоко».

Мемуары князя восхищают меткими характеристиками и точными оценками. Большой интерес представляют его впечатления о последнем российском императоре: «Николая II я знал довольно хорошо […] я имел возможность за два года своего директорства изучить его характер. […] Николай II любил театр, часто ездил. […] Удивительную черту я подметил в нем: чем дальше разговор уходил от вверенного мне дела, тем проще и непринужденнее он был. […] Я не преувеличу, сказав, что прикосновение к делу вызывало в нем прямо какую-то враждебность. Зато на почве безразличного разговора он мог быть обворожителен. […] Я знал людей, выходивших из его кабинета на седьмом небе; каждому казалось, что из всех ста восьмидесяти миллионов подданных он самый любимый. […] Император Николай II не только умел,  – он любил быть обворожительным, он не любил быть неприятным. […] Когда обстоятельства требовали неприятного от него лично, он это неприятное откладывал до самой последней минуты и здесь, как часто бывает с характерами слабыми, в одну секунду совершал такую операцию, которая от более сильного человека потребовала бы часового разговора. […] Понятно, что при этом не могло быть столкновений, –  не может быть столкновений с тем, что уклоняется, убегает. […] Неприятное замалчивалось, виновник неприятного обстоятельства удалялся. Тут проявлялась и еще одна черта характера – страшное, трагическое безразличие. […] Совершенно непонятно, как такой характер, казалось, созданный для того, чтобы быть конституционным монархом, мог с такой цепкостью держаться за самодержавие».

Небезынтересны воспоминания князя об императрицах. Супруга царя Александра III названа им «милой и приветливой»: «Главная прелесть Марии Федоровны была та детская свежесть, которую она никогда не утрачивала; ни положение ее, ни претерпенные несчастия, ни возраст не сняли с нее яркость ее детской души».  Александра Федоровна, по мнению князя, напротив, «не была приветлива, обходительность не была в ее природе». «Кроме того, она была до мучительности застенчива. […] Явное от природы нерасположение к роду человеческому, огульное недоверие к людям лишили ее всякого ореола популярности. […] Ее обхождение было отбыванием официальной повинности, из нее ничего не излучалось».

Спустя столетие поразительно звучат наблюдения Сергея Михайловича за общественными настроениями в начале Первой мировой войны: «Тогда уже просыпались дикие инстинкты, только они облекались в одежду патриотизма. Это были первые признаки того хулиганства, которое лишь ждало, чтобы ему кто-нибудь сказал […],  что можно просто, откровенно зверинствовать и зверствовать. […] «Союз русского народа» собирал под свое знамя всякое отребье, которое, драпируясь в «православие и самодержавие», пробуждало худшие инстинкты того, что Владимир Соловьев назвал «зоологический патриотизм». […] Доносам на почве «немецкого засилия» не было конца. Все, что было подлого, что хотело подслужиться, уходило под благовидную сень патриотизма».

Том «Родина» охватывает шестьдесят лет жизни князя.

Первая глава посвящена «дивному Фаллю», замку под Ревелем в Эстляндии, первым владельцем которого был прадед князя – А.Х. Бенкендорф. В этом доме, обставленном готической мебелью, из окон которого было видно море, Сергей Волконский родился в 1860 году, с ним были связаны его самые ранние воспоминания, «расцвет детской души». В описании уклада фалльской жизни Волконский приближается к поэтическому уровню повествования.

Во второй главе изображается пребывание в семейной усадьбе «Павловка» в Тамбовской губернии.  С 1868 года, уточняет автор, семья проводила одно лето в Фалле и два в Павловке. Домашней библиотеке, насчитывавшей свыше двадцати тысяч томов, Сергей Михайлович был обязан своим превосходным образованием.

В третьей главе князь подробно описывает этапы полученного образования. Он был убежден, что «в смысле приобретенных знаний и методов мышления» ему более дала гимназия, нежели университет, который стал для него «какой-то повинностью», которую он отбывал «без всякого внутреннего влечения». В этой же главе обрисована гнетущая атмосфера 1880-х годов, когда произошла «утрата национальной объективности в суждениях», на смену ей пришла «националистическая субъективность» и «сформировалась идея «народа-богоносца». Речи были пропитаны неискренностью, вызванной необходимостью «быть одобренным, чтобы выделиться, чтобы попасть в число «кандидатов». «Критиковать было невозможно. […] Угождение стало нервом деятельности». Читая эти строки, ловлю себя на мысли, как поразительно актуально они звучат.

В четвертой главе Волконский рассказывает о друзьях и университетских товарищах. К ним он относил П.П. Извольского, Э.Э. Ухтомского, А.П. Саломона, М.Д. Ершова, А.А. Ливена, В.С. Соловьева и своих братьев – Петра, Александра и Владимира. «Озираясь на наше поколение, изумляюсь бесплодности его. Это были ненужные люди. Их мысли – это была живая вода, но они падали и уходили в песок […] их дарования были неприложимы. […] Не нужна ясность умственная там, где царствует туман, где начеку стоят оглядка и расчет; не нужна искренность там, где награждается лицемерие», – беспощадно резюмирует Сергей Михайлович.

Пятая и шестая главы представляют собой вставки с размышлениями о чиновничьей службе, бюрократии и вопросах свободы совести. Приведя несколько красноречивых примеров, Волконский приходит к выводу, что необходимо «заставить людей ощутить болезнь своего миропонимания».

Седьмую главу Сергей Михайлович посвятил рассказу о богословских трудах  матери княгини Елизаветы Григорьевны Волконской. Первый – «О Церкви» –  был издан в Берлине в 1888 году и вызвал негодование в среде чиновного православия. Нападки вынудили ее заняться написанием второго труда, более значительного по объему,  насчитывавшего пятьсот восемьдесят страниц. Елизавета Григорьевна настолько хорошо владела греческим и латинским языками, что могла сверять оригинальные тексты с русскими переводами, в которых обнаружила много умышленных искажений. Напряженная работа продолжалась в течение семи лет, но книга не была опубликована при жизни княгини. Подготовкой ее к изданию занимался Сергей Михайлович. Труд «Церковное предание и русская богословская литература. Критическое сопоставление» вышел в 1898 году во Фрайбурге, через год после кончины Елизаветы Григорьевны. Вскоре князь получил аудиенцию Папы Льва XIII.

В восьмой и девятой главах («Сферы» и «Фижмы») Волконский описал период своего пребывания на посту директора Императорских театров, начав с назначения и закончив отставкой. Он подробно изложил суть своей работы и осветил нашумевшие инциденты с Сергеем Дягилевым и Матильдой Кшесинской.

В главе «Глушь» представлены зарисовки уездной жизни, наблюдения, полученные во время посещения соседей, съездов мировых судей, заседаний дворянских собраний. «Странно жили наши помещики. Никакого стремления к благоустройству. […] Жизнь их давала зараз впечатление и убогости и довольства, и культурности и дикости», –  замечает Сергей Михайлович.

В одиннадцатой главе изложены размышления князя о зарождении в России нигилизма, почвенничества, кратко освещены взгляды и идеи В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Некрасова и их пагубное влияние на молодежь. «Удивительна была в этой молодежи атрофия чувства красоты. […] Это были люди, неспособные не только восхищаться, но даже просто – видеть. […] Они не только подвергали издевательству предмет чужого восхищения, они плевали в самый источник его». Здесь же Волконский вскрывает суть ставшего в то время модным «хождения в народ»: «На самом деле это было только увлечение отвлеченной идеей. […] Да, они шли в народ, к народу, но двигала ими не столько любовь к народу, сколько ненависть к тому, что не народ».

 Период Первой мировой войны описан князем в двенадцатой главе. К его изумлению, она «была встречена с каким-то восторгом, опьянением». В самом начале войны Сергей Михайлович устроил  в своем доме в Борисоглебске лазарет на четырнадцать коек и выделил на содержание каждого раненого по пятнадцать рублей в месяц. Кроме того, в Павловке поселилось более ста человек пленных, которых он охарактеризовал, как «хороший народ»: «Не могу не сказать, что в нашей глуши, при нашей неряшливости, при нашей лени и недобросовестности в работе, эти люди являлись носителями культуры. […] Они были живым примером того, чего нашим не хватало. […] Пленного на работу ставят и уходят, а над нашим – всегда приказчик или объездной стоит. Какие мастера хорошие были между ними: столяры, шорники, машинисты. Многому бы могли наши научиться, если бы захотели».

Завершив двенадцатую главу упоминанием о первых погромах усадеб в соседнем уезде, следующим главам Сергей Михайлович дал название «Развал» и «Озверение». Если в середине войны он почувствовал, что «с низов пропасти стало подниматься нечто отвратительное», то летом 1917 года ему пришлось столкнуться с «ехидным, ползучим прониканием в частную жизнь». Революция застала его в Павловке.

Понимая, что все пропадет, Волконский поступил, как дальновидный хозяин. Тогда еще можно было продавать, имущество еще не было полностью учтено. «Был продан хлеб, кое-какие запасы материала, быки и  автомобили». Было принято решение устроить в Борисоглебске базар и распродать ценные тропические растения из павловской теплицы, а вырученные средства передать на нужды ремесленного училища для девочек. В конце 1917 года оставаться в Борисоглебске и имении уже было опасно,  некоторое время князю пришлось скрываться. «Я ощутил беспощадность того рубежа, через который большевики заставили людей перешагнуть: ни малейшей, даже самой тонкой связи с тем, что удерживало человеческую совесть». В мае 1918 года Волконский перебрался в Тамбов, а осенью – в Москву.

Последняя, пятнадцатая глава воспоминаний («Разрушение») охватывает три года жизни Волконского в столице. Здесь он занимался преподавательской деятельностью: читал  лекции о законах речи и вел занятия по мимике и ритмике в нескольких учебных заведениях и театрах – его знания оказались весьма востребованными в большевистской стране. Один из его студентов, впоследствии известный артист Михаил Жаров вспоминал: «Слово преподавал нам бывший князь С.М. Волконский. Седой, высокий, очень худой человек, он и потрепанную шинель носил, как фрак. Влюбленный в слово, он уверял, что о человеке можно судить по одному тому, как он разговаривает». В Москве Сергей Михайлович узнал о разграблении Павловки и Фалля – «остались одни голые стены». Более всего он горевал об утрате огромной павловской библиотеки и разорении созданного им Музея декабристов.

В тот последний московский период ему пришлось многое испытать. Чудовищный коммунальный быт, отсутствие самого необходимого, арест, болезнь, выселение из комнаты, но Сергей Михайлович не унывал.  Окрыляло общение с Иваном Ильиным: «Вспоминаю с благодарностью и восхищением то внимание, которое он мне подарил». Помогала дружба с Мариной Цветаевой. В письме приятельнице поэтесса писала: «Это моя лучшая дружба за жизнь, умнейший, общительнейший, стариннейший, страннейший и – гениальнейший человек на свете».

Девять глав «Родины» были написаны князем в голодной Москве в комнате коммунальной квартиры с марта по сентябрь 1921 года. В декабре того же года, потеряв надежду получить легальный документ на выезд, он покинул Отечество с чужим паспортом. В десятой главе мемуаров Сергей Михайлович написал: «Я […] оставил за собой границу, отделяющую мрак советской России от прочего мира божьего. Стоны, скрежет и плач остались там, во тьме, за теми болотами и обгорелыми лесами, в которых слилась последняя картина поруганной родины; там же позади остались насилие, наглость и зверство – за линией жестких, неумолимых чекистов, за жалкой линией оборванцев-красноармейцев».

За рубежом князь Волконский сначала жил в Италии, а в 1926 году обосновался в столице Франции, где стал влиятельным театральным критиком и педагогом, профессором и впоследствии директором Русской консерватории. Он много писал, опубликовал несколько книг, выступал с лекциями в Париже, Берлине, Брюсселе, Лондоне. В 1936 году Сергей Михайлович женился на американке Мэри Фэрн Фрэнч, но их брак оказался недолгим. В октябре 1937 года во время лечения на горном курорте Хот-Спрингс Сергей Михайлович Волконский скоропостижно скончался в возрасте семидесяти семи лет и был похоронен в Ричмонде, столице штата Виргиния. В русской католической церкви Св. Троицы в Париже 30 октября 1937 года прошла панихида, на которой собрался весь цвет русской эмиграции. Г.А. Адамович в некрологе написал: «Это был один из самых одаренных, самых своеобразных, живых и умственно-отзывчивых людей, которых можно было встретить в нашу эпоху… Князь Волконский ни на кого не был похож, и в каждом своем суждении, в каждом слове оставался самим собой».