Шоана

Все перепуталось и перемешалось. Христиане прибегают к языческим
обрядам, особенно в случае свадеб и похорон. Наподобие мусульман,
они стали брить себе головы и совершать омовение. В свою очередь,
мусульмане едят свинину и пьют вино, явно пренебрегая традициями.
Зато язычники следуют многим христианским заповедям: соблюдают
Великий пост и чтят Матерь Божию, называемую здесь Мади-Майрам.

Гедеон, митрополит Ставропольский и Бакинский, 1960

В Ставрополе я опоздал на автобус. Следующего не было. На такси денег не хватило.

Чтобы странствовать по России, нужно много денег либо много времени. Если есть деньги, без труда найдешь шофера, который повезет тебя хоть в Уфу, в горах наймешь вертолет, а на большие расстояния полетишь самолетом. Если есть время – всюду доберешься поездом. Можно взять самый дешевый, плацкартный вагон, в котором нет купе, а складываемые на ночь столики образуют добавочные спальные места. Можно поставить кондуктору бутылку и занять место в его узеньком купе.

Я предпочитаю второй способ путешествия, даже когда не испытываю недостатка в деньгах. Когда едешь поездом, чувствуешь, что на самом деле перемещаешься. Видишь каждый преодоленный километр, обозначенный табличкой на путевом столбе. Поглощаешь в неспешном ритме пейзажи, типы домов и черты людей. В России люди кажутся дополнением к окружающему их пространству: одни — в подмосковных поселках, другие — в окрестностях Орла и Тамбова, третьи — в степных черноземах. В поезде знакомишься со всеми. Разговор начинается сам собой, не будешь ведь молчать сорок часов. Кто-то вытаскивает бутерброды и угощает попутчиков, тогда разговор начинается с этих бутербродов, что, мол, вкусные, потом говорят о детях, дескать, Сашенька не любит джема, а Оленька его обожает, потом о политике, а к вечеру обычно — о религии и вечности.

В Ставрополе единственным выходом оставался автостоп. Я подъехал на троллейбусе к рогатке. Как и во всех российских городах, там был пост дорожной милиции — ГАИ. У круглого остекленного строения крутились четверо сотрудников, снабженных полосатыми жезлами, с помощью которых они останавливают автомобили.

Я подошел к седенькому сержанту в расстегнутом мундире и тапочках на босу ногу.

— Друг, — сказал я, — мне нужно добраться до Карачаевска.

Милиционер поглядел на мой фотоаппарат и спросил совершенно серьезно:

— А что, там снова толкотня?

Это было за несколько лет до республиканских президентских выборов, когда карачаевцы и черкесы брали друг друга за грудки, и дело чуть не дошло до войны. Бòльшие и меньшие стычки возникали, впрочем, уже давно. Сержанту не пришло в голову, что журналист может интересоваться чем-либо иным, кроме взрывов, покушений и кровавых столкновений.

Я сказал, что еду на праздник святого Георгия.

— Но это не в самом Карачаевске, а в Хумаре, в пятнадцати километрах ближе, — объяснил сержант.

Неожиданно он полез в карман и вручил мне комок свернутых в рулон рублей.

— Поставь за меня свечку в Шоанинском храме. Меня зовут Володя.

Мне пришлось ждать не более трех минут. Первый же автомобиль — здоровенный камаз, нагруженный яблоками, — ехал в нужном направлении.

Помимо денег и времени, в России нужна еще и удача.

За Черкесском шоссе прижалось к Кубани и пролегало по дну невысокого каньона, раз с одной, раз с другой стороны реки. От Усть-Джегуты пейзаж снова стал волнистым. Появились скальные образования — вначале одиночные и невысокие, затем все более массивные, сплетающиеся в километровые цепи. Каньон сузился и углубился. На очередном вираже панорама Большого Кавказа исчезла.

Мы остановились у киоска, чтобы купить сигарет. На хозяйстве был малолетний карапуз. Убедившись, что мы точно подождем, он бегом отправился за мамой. Я посмотрел ему вслед и чуть не свалился с ног от удивления. На отлогом в этом месте берегу Кубани стояли два девятиэтажных дома. Между балконами домов были протянуты шнуры, на которых сушилось белье. По двору крутился на лошадке джигит лет пятнадцати, загонявший стадо овец в обнесенный проволокой загон. Это было горное селение в советском варианте.

На лавочке за киоском сидел сгорбленный старичок. Мама все не появлялась, поэтому я подошел поздороваться:

— Салам алейкум!

— Алейкум салам, сынок! – ответил он.

На дедушке был потертый пиджачок с несколькими медалями за Отечественную войну. Он жил с детьми и внуками на верхнем этаже. Каждое утро зять спускал его вниз, а вечером забирал назад. Лифт не работал. В поселке давно уже не было электричества. Не было и других удобств: зимой лопнула газовая труба, проложенная вне строения, а водопровод испортился еще осенью. К счастью, река была рядом.

Старик грелся на солнышке и вспоминал давние времена. Работал в колхозе, был пастухом. Все директора крали. В особенности последний, приобретший себе «мерседес». Так уж устроен мир, объяснил он мне без всякой зависти: те, что наверху, всегда крадут. Тут еще крадут немного, в Черкесске — гораздо, гораздо больше. А в Москве — о, вот там-то самый крадеж! Ничего не поделаешь. Пусть крадут, лишь бы нас не обижали.

Лишь бы не унижали.

До цели оставалось уже немного. Вскоре мы обогнали первых паломников. Они шли группками, таща корзины, одеяла и набитые сумки. Из сумок мужчин выглядывали горлышки бутылок. Выглядели мужчины так, будто собирались на маевку. По мере приближения к Хумаре число паломников все увеличивалось. Они уже не умещались на обочине и понемногу захватывали проезжую часть дороги. Перед самой Хумарой толпа полностью заблокировала проезд.

Я попрощался с водителем и дальше пошел пешком.

Дорога в храм начиналась в центре поселка. Широкий, утоптанный тракт поднимался кверху плавными излучинами. На склонах росли рододендроны и барбарис, несколько выше начиналась зона букового леса. Кое-где еще лежали полосы снега.

После получасового марша я увидел выступающую из-за деревьев гору Шоана. Храм стоял на ее вершине. Он был классически красив — квадратная глыба с тремя устремленными на восток абсидами, увенчанная пузатенькой шестигранной башней. Он наводил на мысль о греческих храмах в Малой Азии.

У подножья Шоаны простиралась просторная поляна, заполненная теперь паломниками. Отсюда открывался вид на окрестности: близлежащие двухтысячники и мощные массивы Главного хребта.

Далее, через Теберду и Клухорский перевал, ведет пешеходная тропа в Абхазию. Это старая трасса, протоптанная ногами множества народов. По ней двигались скифы и аланы, везли свои товары купцы из Милета и ремесленники из Хорезма. Их караваны задерживались в Хумаре, где безотказных в степи верблюдов заменяли на мулов. Перейдя Кавказский хребет, путешественники пересаживались на корабли. Черноморский порт в Себастополисе (нынешний Сухуми) в начале нашей эры давал работу переводчикам с двадцати пяти языков.

Во времена изаурийской и македонской династий сюда прибыли византийские монахи, обращавшие кавказские народы в христианство. Именно они на грани девятого и десятого веков воздвигли Шоанинский храм и много других церквей.

Основанные монахами христианские общины сохранялись в продолжение сотен лет.

Со временем от христианских наук остались только обряды, сплетающиеся все сильнее с древней языческой традицией. Позднее другие миссионеры принесли сюда религию Пророка.

Горцы не смели касаться греческих храмов. В первые декады девятнадцатого века кубанские казаки, покоряющие Западный Кавказ для матушки-России, с изумлением открывали их в горных урочищах.

В 1895 году церковь на Шоанинской горе была отреставрирована и заново освящена. Опеку над ней приняли братья из Александрийско-Афонского монастыря в Зеленчуке, построившие для себя небольшой скит, монашескую обитель. Годом ранее была обновлена тропа через Клухорский перевал. Теперь ее назвали Военно-Сухумской дорогой. День памяти патрона этой церкви, святого Георгия, привлекал массу паломников. Среди них были и православные: русские и греки, а также недавно крещеные осетины, заглядывали сюда также отдельные адыги и кавказские турки. Трудно сказать, почему святой Георгий пользовался на Кавказе таким уважением. Не потому ли, что был рыцарем? A может быть, оттого, что убил гадину? Или из-за того, что напоминал другого, языческого бога Уастырджи?

Сейчас на Шоанинской поляне собрались три тысячи паломников: радостных, взволнованных, но не имевших праздничного вида. Мало кто носил на себе крестик, пожалуй, ни у кого не было иконы. Все высматривали знакомых, а, обнаружив, махали руками и проталкивались к ним через толпу. В буковой роще дети играли в прятки.

Вскоре приехал отец Василий, православный администратор Черкесии и Карачая. Батюшка вышел на середину площади, встал на первый попавшийся камень и быстро прочел молитву. Минуту спустя молодой диакон из свиты отца Василия притащил откуда-то блеющую овечку. С помощью двух крепких осетин связал ее постромкой и повел в сторону храма. За ним двинулась небольшая процессия, несколько одетых по-деревенски бабушек и дедушек. Старички тащились в гору с величайшим трудом, спотыкались о камни, но не сдавались. Сердясь на собственную слабость, на отказывавшие в послушании ноги, они продолжали карабкаться в гору, любой ценой стремясь доказать, что они еще полны сил. Я примкнул к ним. Никто не обратил на меня внимания, хотя я и отличался от них одеждой и цветом лица. Мы троекратно обошли церковь, а потом вошли вовнутрь.

Внутри был мрак и полная пустота: голые стены, покрытые вульгарными надписями и грубыми граффити. Одна из стен целиком была черной от дыма. Ввиду отсутствия подсвечников верующие прикрепляли к ней зажженные свечи. Я добавил свою, купленную еще в Хумаре у случайно попавшейся торговки — чтобы выполнить просьбу милиционера Володи.

Тем временем диакон произнес молитву и вывел овечку наружу. Ожидавший перед церковью мужчина уверенным движением перерезал животному горло.

Это был сигнал. Сигнал к началу пиршества.

Теперь мне видна была вся поляна. Повсюду раскладывались одеяла, газеты и полиэтиленовые мешки. Из сумок вытаскивалась приготовленная снедь. Началось ритуальное пиршество.

— Сынок, иди к нам! – услыхал я голос за спиной. Передо мной стояла маленькая женщина в цветастой косынке. – Я тетя Зоя из Хумары. Садись и ешь. В день святого Георгия никто не может быть голодным.

Я присел на корточки посреди осетинской семьи, составленной из многих поколений. На разогрев пошли огромные треугольные пироги с сыром.

— Мы этими пирогами молимся, во имя Отца и Сына и Святого Духа — перекрестилась Зоя. — Важно, чтобы в доме всегда было хотя бы три пирога для нежданного гостя. Гость — это посланник Бога.

Потом мы ели бараний шашлык и пили мягкое домашнее пиво.

Она не выглядела на свои восемьдесят лет. Ловко делила мясо, разливала алкоголь и присматривала за тучей детишек, возившихся в близлежащих зарослях. Рот у нее при этом не закрывался:

— Я не скрываю, что верующая, а, впрочем, что тут скрывать, теперь уже можно не скрывать. Знаю молитвы и читаю Писание. Всегда хожу в церковь, это мое утешение. Вот только детей плохо воспитала, мои сорванцы не любят служб. — Она показала на пятидесятилетних лысеющих мужчин и погрозила им пальцем. — Но на святого Георгия они приезжают!

Пожилая женщина начала посещать Шоану еще в двадцатые годы. Приходила с родителями. В церкви тогда был иконостас, а пилигримов приветствовал звон колокола. У монахов в их ските была трапезная, и однажды они пригласили ее на обед. Ей запомнилось, что все было деревянное: столы, лавки и даже ложки. Он ела с ними грибы и картошку в мундире.

В тридцать седьмом власти уничтожили скит и закрыли храм, вывезя перед этим колокол и все иконы. Монахи разбрелись по Советскому Союзу — кто-то поехал в Киев, кто-то в Загорск, другие укрылись в диких горах. Жили в выкопанных своим промыслом землянках, дуплах и пещерах. Питались корешками, иногда пробовали возделывать землю. Попавшиеся в милицейских облавах отправлялись либо в лагеря — за нарушение паспортного режима, — либо в психушку с диагнозом «религиозное помешательство».

Но люди не прекратили ежегодных паломничеств. Ежегодно 6 мая они взбирались на Шоану. Власти мешали им, как только могли. Если праздник святого Георгия приходился на будний день, не давали увольнительных. Если в воскресенье – организовывали воскресники. Поэтому самые упорные из верующих приходили ранним утром, перед работой. С этим тоже велась борьба. Однажды милиция попросту перекрыла дорогу и никого не пропустила. В другой раз стражи порядка отобрали у паломников обувь. Преследования прекратились только в 80-е годы.

Тетя Зоя заканчивала свой рассказ, убирая после еды и одновременно пытаясь сосватать за меня младшую из своих внучек. На Северном Кавказе, несмотря  на замысловатые традиции и запутанные обычаи, отношения между людьми остаются простыми и естественными.

Мои осетины встали в круг и начали танец, ритмично хлопая в ладони. Другие группы тоже образовали кружки, спонтанно слившиеся с нашим кругом. Вся поляна завибрировала от хороводов. Зазвучал аккордеон, тут и там раздавались старые кавказские песни. Я заметил, что некоторые мужчины покачиваются.       

Христианство снова переплелось с язычеством.

Отец Василий сидел вместе с диаконами за столом, установленным на фундаменте скита. Рядом догасал костер: на треножнике висел большой котел, в котором варился жертвенный ягненок. Старик с бородой до пояса как раз просил батюшку, чтобы тот прислал на Шоану хоть несколько икон. Обещал, что будет охранять вход, что устроит себе коморку и будет тут жить.

— На Кавказе нет языческих народов, — сказал мне один из священников. – Кроме одиночек, нет зарегистрированных язычников. Можно говорить об элементах язычества в кавказском христианстве и кавказском исламе. Эти элементы заметны и в обычаях, и в системе ценностей. Кавказцы не желают создавать какой-либо особенной религии или церкви. У них есть церковь и мечеть. Они считают себя настоящими христианами или настоящими мусульманами, с тем, однако, что для них это означает: во всем следовать обычаям своих отцов и дедов.

— Неважно, — вмешался отец Василий, — что люди здесь пьют и танцуют. Важно, что у них чистые души, что они чтят своего святого Георгия, что они пришли на Шоану и здесь молятся. Господа можно славить разными способами. Ведь в это же время в той же Карачаево-Черкесии сколько-то молодых людей приняло наркотики, или украли что-нибудь, или кого-нибудь побили...

Батюшке не мешало то, что я католик:

— Разница между нами невелика. Мы все, прежде всего, христиане, а потом уже католики или православные. Свое решение вступить в Семинарию я принял в Польше. Я увидел там полные костелы и людей, действительно верующих. И понял, что возрождение России нужно начать с исцеления ее больной души.

Я спросил, когда он был в Польше.

— В сорок четвертом и сорок пятом. Я освобождал Варшаву.

Возвращаясь в Ставрополь, я зашел на пост ГАИ и нашел там Володю. Милиционер обрадовался, что я добрался до Шоаны и поставил за него свечку в церкви. Он мне показал карманную иконку со святым Георгием: похоже, она приносила ему счастье. Раньше, вспоминал он, ему приходилось бывать на Шоане очень часто…

Может быть, это он отбирал обувь у паломников?

 Перевод Анатолия Нехая