Павловские прогулки

И на пышных парадных снегах
Лыжный след, словно память о том,
Что в каких-то далеких веках
Здесь с тобою прошли мы вдвоем.

Анна Ахматова (1922)

 Николай Недоброво был адресатом многих стихов Ахматовой, нередко — первым их читателем и суровым критиком. Он умер в возрасте 37 лет на Кавказе, где в течение нескольких месяцев 1919 года находился вместе с женой, пытаясь излечить или, возможно, хотя бы немного смягчить проявления неизлечимого уже туберкулеза. Можно сказать, что, собственно, он ничего не успел, хотя современники считали его человеком весьма выдающимся, одаренным необычайным умом, личным обаянием и разнообразными талантами. Он не успел издать книги своих стихов. Печатался лишь на страницах журнала «Русская мысль». Не успел закончить начатой и уже значительно продвинутой работы по ритмологии. Не успел стать тем, кем его считали друзья: выдающимся поэтом, теоретиком искусства, драматургом, переводчиком. Недоброво действовал по наитию, он прекрасно умел оценивать начинающих поэтов и писателей, предвидел также свою смерть. За несколько недель до кончины он рассказывал друзья о посещающих его снах. Сны эти были из пограничья между поэзией и сказкой, страшные и прекрасные одновременно. Ему снились умершие, стоящие над его собственным открытым гробом и ищущие в нем тела, и он сам, стоящий неподалеку, будто посторонний наблюдатель. При этом он говорил: «скоро меня уже найдут».

Он был другом многих поэтов, а для некоторых, например, Ахматовой, был попросту вдохновением. На его фотографии видно прекрасное задумчивое, деликатное лицо. Белый аккуратно застегнутый воротничок придает этому лицу вид воспитанного мальчика из хорошей семьи. До того как начать свое путешествие по различным санаториям в горах, он жил в Царском Селе и в Петербурге.

Многие стихи, собранные во втором томе Ахматовой «Четки», изданном в 1914 году, были написаны для него и по его поводу. Наверняка не по поводу Александра Блока, самого славного поэта тех времен, с именем которого связывали много любовных стихов Ахматовой. Она всю жизнь протестовала против легенды об ее романе с Блоком. Это были такие, по ее словам, «народные надежды». Говорила, что насколько любовные письма Блока часто бывали благородными, настолько большинство любовных его стихов поражает отсутствием любви. «Я чувствую искушение тебя обидеть», — писал Блок. «В этом искушении нет любви», — отвечала Ахматова. Среди многих стихотворений из «Четок» мое внимание с особой силой привлекло одно, в котором, помимо эмоции и нежности, было больше, чем в других, отчаянного отречения. Именно это стихотворение было написано в июле 1913 года в тверской губернии, в Слепневе. 

… В моем тверском уединенье
Я горько вспоминаю вас.

Прекрасных рук счастливый пленник,
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы…

  («Покорно мне воображенье…», 1913)

 Это стихотворение, адресатом которого предполагался Александр Блок, в действительности было написано для Николая Недоброво. Слова «Мой знаменитый современник...» на сегодняшний взгляд, могли быть отнесены только к Блоку — знаменитому и признанному поэту. Но в те времена в кругах петербургской, как сегодня сказали бы, литературной молодежи Недоброво был восходящей звездой, кем-то в самом деле необычайным. Он был гораздо ближе Ахматовой и в большей степени заслуживал звания «современника», чем Александр Блок. К тому же в стихотворение оказались вплетены «прекрасные руки», «счастливым пленником» которых оказался его герой. У Ахматовой были прекрасные маленькие руки, красота которых часто упоминалась в стихах и изображалась на портретах. Кто-то из ее знакомых сказал в абстрактном восторге, что такие руки могла бы иметь Анна Каренина. Но все восторгались также и прекрасными ручками жены Николая Недоброво, часто упоминаемыми как особенность ее красоты. Недоброво можно было бы назвать пленником этих прекрасных рук, его преданность и покорность по отношению к жене были хорошо известны. Поэтому в устах влюбленной поэтессы эти слова прозвучали как-то особенно печально и горько. Ведь «счастливый пленник» часто называл свою жену в полу-шутку императрицей, королевой. Поэтому встречи Ахматовой и Недоброво могли быть трудными для обоих. Но встречались они почти ежедневно: в Царском Селе, в Петербурге, в редакции «Аполлона», на прогулках в Павловске.

По воспоминаниям их общих знакомых, восхищение Недоброво Ахматовой не заканчивался только на стихах. Его поведение по отношению к ней всегда было особенным, в нем проявлялись восхищение, нежность, преданность. Говорят, он становился на колено, чтобы снять ее туфли и надеть на стопы тапочки. Он говорил по обычаю той эпохи: «я Вас обожаю». Но была ли это лишь условность, риторическая фигура? Это взаимное восхищение, это неисполненное любовное желание, с котором Ахматова в 1913 году старалась справиться и в жизни, и в стихах (она все же верила в профетическую силу поэзии), продолжалось наверняка еще несколько лет, вероятно, до конца жизни Николая Недоброво и позднее. В поэтических воспоминаниях. Его образ еще вернется к Ахматовой в новогоднюю ночь 1940 года, когда в Фонтанном доме к ней пришла, как она сама напишет, «Поэма без героя».

Но уже в мае 1915 года в Петербурге Ахматова написала стихотворение с очевидным посвящением: М.В.Н., содержание которого было мало сентиментальным, зато в нем необычайно проницательно, всего в трех строфах, передана психология чувства, которое не может быть реализовано.

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, -
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою. 

Май 1915

Всего лишь за несколько месяцев до этого, осенью, Ахматова и Недоброво убегали из Петербурга и Царского Села на продолжительные прогулки в Павловск, где поэтесса прохаживалась с другом по дорожкам своего детства. Ребенком она приезжала в Павловск с матерью, братьями, сестрами и друзьями на знаменитые тогда концерты. Позднее на лыжные прогулки тоже с Николаем Недоброво. Павловские концерты были сильным переживанием для Ани Горенко, большим выездом, хотя Павловск был удален от Царского Села всего на четыре километра. «Царское Село — это будни, потому что это дома. Павловск — это всегда праздник, потому что нужно туда ехать, это далеко от дома» — напишет она в воспоминаниях. И еще о запахах Павловска: «Первый запах — дым допотопного маленького паровозика, который туда везет, парк, salon de musique, другой — натертый паркет, потом повеяло чем-то из парикмахерского салона; третий — клубника (павловская!) в лавке у вокзала; четвертый — резеда и розы (холодок среди жары). Свежие влажные бутоньерки, продаваемые в киоске с цветами (слева), потом сигара и жирный ужин в ресторане. И еще — тень Настасьи Филипповны».

Из последней фразы следует, что одиннадцатилетняя Аня Горенко была уже знакома с Достоевским, а демоническая Настасья Филипповна, проживающая в Павловске героиня «Идиота», разжигала воображение будущей поэтессы своей необузданной, декадентской личностью. Трудно сказать, что она тогда понимала в любовном треугольнике, вершинами которого были князь Мышкин, прекрасная Анастасия и грубиян Рогожин. Что одиннадцатилетняя девочка могла понять из этой драмы, заключенной между любовью, которая переходит в ненависть, стремящуюся к самоуничтожению? Наверное, она больше предчувствовала, чем понимала, а, может быть, даже предчувствовала все. Книги, которые она читала, всегда были серьезными, a более поздний, глубокий и очень неблагоприятный для Толстого анализ «Анны Карениной», или проницательные замечания о «Докторе Живаго» Бориса Пастернака, а также о многих романах ценимого ею Достоевского свидетельствуют о том, что ее ранние чтения вовсе не были преждевременными. Этот взгляд на Павловск, с возникающей на его фоне тенью Настасьи Филипповны, был взглядом насквозь женским .

Наибольшее впечатление в нынешнем Павловске производит не столько возвышающийся на крутом берегу реки Славянки желто-зеленый дворец в форме полукруга, и даже не его богатые, чрезвычайно изысканные интерьеры, а сам парк. Если дворец в Павловске значительно меньший, более интимный, чем царскосельский, то парк здесь поистине императорский.

Когда я была в Павловске, то вошла в парк через огромные чугунные ворота, описываемые в стихах Ахматовой, увидела нескончаемую аллею, усаженную серебряными елями, а вокруг темный лес. День был облачный, моросил дождь, и очень немного посетителей вошло вместе со мной. Павловск так огромен, что невозможно осмотреть его за один день. В этом ничего удивительного, ведь кто-то подсчитал, что длина всех аллей и дорожек в парке, вместе взятых, равняется расстоянию между Москвой и Петербургом. Это настоящий шедевр пейзажного искусства. Расположенный на холмах и в долине реки Славянки, волнистый, он полон мостиков, павильонов, взгорий, упорядоченных террасами, и романтических руин.

Когда я взобралась на взгорье, где расположен дворец и посмотрела вниз, я увидела нескончаемые пространства и великолепные пейзажи очередного духовного наследства Ахматовой. Дворец запущен, а перед ним царят киоски с дешевыми разноцветными сувенирами. Как и повсюду в России, на солнце разлеглись коты и собаки, покой которых нарушают запряженные каурыми лошадьми брички, везущие по парку заграничных туристов. Мне припомнилось замечание Ярослава Ивашкевича о патриархально-сельском характере здешних резиденций. Западное великолепие, поднятое до восточного уровня, и какая-то свойская неряшливость, беспорядок, попросту заброшенность, лишающую резиденцию всего ее величия. Бричками правят мальчики, одетые в орталионовые куртки и цветные рубашки, часто перевозящие на козлах своих бойких, крикливо одетых, дородных девиц.

Я погрузилась в роскошь серебряных елей, белых берез и вековых дубов, посаженных так, что солнечный свет в разное время дня и года создает все новые художественные эффекты. Парк спроектировал архитектор Чарлз Камерон и расширил художник и декоратор Пьетро Гонзаго, главные сценографы природы Павловска, которые использовали разнообразие рельефа, то бурную, то тихую речку и старый лес таким образом, чтобы меняющиеся сочетания деревьев создавали необычные сочетания форм и цветов, чтобы павловские луга казались особенно тихими, а старые дубы — поразительно мощными.

Минуя очередные мостики и руины, я все глубже погружалась в мрачнеющий парк, и меня сопровождали лишь темно-серые белки, а дорогу показывала очаровательная, присаживающаяся каждую минуту на мраморные и бронзовые статуи либо на ветви вековых деревьев, серая птичка в красном жабо. И это была моя частная прогулка с дýхами.

Ахматова сумела сохранить в стихах не только эмоции своих любовных встреч, но также их более земную оболочку. Для нее любовью были не только сентиментальные вздохи, но и тело, запах, прикосновение — чувства, обостряющие видение мира.

Николаю Владимировичу Недоброво, товарищу павловских прогулок, посвящен стих, написанный Анной Ахматовой в 1915 году, в котором она увековечила павловские пригорки, описала чугунные дворцовые ворота и обессмертила серо-красную зарянку:

Всё мне видится Павловск холмистый,
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый,
Ведь его не забыть никогда.

Как в ворота чугунные въедешь,
Тронет тело блаженная дрожь,
Не живешь, а ликуешь и бредишь
Иль совсем по-иному живешь.
(…)
И, исполненный жгучего бреда,
Милый голос как песня звучит,
И на медном плече Кифареда
Красногрудая птичка сидит.

 Царское село, 1915

Перевод Анатолия Нехая