«Единственное, что может как-то приблизить нас 
к непостижимому процессу творчества –  это рукописи».

Стефан Цвейг. «Вчерашний мир». 

В апреле 2014 года в Театральном музее Вены открылась выставка из собрания рукописей Стефана Цвейга. Я читала об этой огромной коллекции в его воспоминаниях и книге биографа Цвейга Дональда Пратера «Вчерашний европеец», к сожалению, до сих пор не изданной на русском языке. И вот мне представилась возможность увидеть литературную часть этой коллекции.

Выставка состояла из нескольких разделов. В первом зале были представлены личные документы и фотографии Стефана Цвейга эмигрантского периода. В  следующем в витринах, сделанных из огромных картонных коробок, экспонировались рукописи выдающихся  современников Цвейга из его собрания – Томаса Манна, Артура Шницлера, Альберта Швейцера, Ромена Роллана, Гуго фон Гофмансталя, Максима Горького, Герхарта Гауптмана, Франца Кафки, Йозефа Рота, Германа Гессе, Макса Брода и многих других. В одной из витрин можно было увидеть страницу из либретто самого Цвейга к опере Рихарда Штрауса «Молчаливая женщина».

Следующий раздел выставки был посвящен последнему трагическому периоду жизни писателя и произведениям, законченным им незадолго до ухода из жизни: «Шахматной новелле» и автобиографическому «Вчерашнему миру» – к этой книге на протяжении многих лет я постоянно обращаюсь. Здесь создателям выставки удалось воспроизвести гнетущую атмосферу конца тридцатых годов ХХ столетия, когда к власти в Австрии пришли гитлеровцы, а писателю пришлось уехать из страны. Он написал о том времени пронзительные строки: «Я родился в 1881 году в большой и могучей империи, в монархии Габсбургов, но не стоит искать ее на карте: она стерта бесследно. Вырос в Вене, в этой двухтысячелетней наднациональной столице, и вынужден был покинуть ее как преступник, прежде чем она деградировала до немецкого провинциального города. Литературный труд мой на том языке, на котором я писал его, обращен в пепел именно в той стране, где миллионы читателей сделали мои книги своими друзьями. Таким образом, я не принадлежу более никому, я повсюду чужой, в лучшем случае гость; и большая моя родина – Европа – потеряна для меня с тех пор, как уже вторично она оказалась раздираема на части братоубийственной войной».

В маленьком зале, отгороженном от основного экспозиционного пространства и призванном подготовить зрителей к следующей части выставки, на вешалке были развешаны зловещие черные и коричневые кожаные пальто, которые носили гестаповцы. Так был символически изображен рубеж жизни писателя. Доминантой большого мрачного зала являлся огромный макет роскошного венского отеля «Метрополь», в котором размещался штаб гестапо, контролировавшего все сферы жизни граждан. В номере этого отеля герой «Шахматной новеллы» провел несколько месяцев в полной изоляции и едва не лишился рассудка.

В выставочных витринах экспонировались фотографии, запечатлевшие Рихарда Штрауса репетирующим с дирижером Карлом Бёмом оперу «Молчаливая женщина» (1935) и сидящим в одном ряду с Йозефом Геббельсом на концерте в Берлинской филармонии (1934). Впрочем, Цвейг почитал Рихарда Штрауса и считал его аполитичным: «При всем его эгоизме в искусстве, проявляемом им открыто и последовательно, в душе ему был безразличен любой режим». Среди других документов на выставке были представлены написанный Цвейгом черновик некролога Зигмунду Фрейду (1939) и предсмертное письмо-декларация писателя, датированное 22 февраля 1942 года. Ковры, наполовину свернутые в рулоны, стали метафорой эмиграции писателя и его безвременного ухода из жизни в бразильском Петрополисе.

Прошло более семи лет, но я помню эту выставку настолько хорошо, словно посмотрела ее вчера.

Стефан Цвейг увлекся собиранием автографов в четырнадцатилетнем возрасте. К тому времени он уже серьезно интересовался театром, литературой, искусством, музыкой и сам много писал. Одним из первых, кого Стефан подстерег на улице Вены ради автографа, был Иоганнес Брамс. Во «Вчерашнем мире» (к этому тексту я буду многократно обращаться в статье) Цвейг вспоминал: «В ту пору погоня за автографами поэтов, актеров, певцов была в нашей литературной группе таким же повальным увлечением, как и сочинительство; но если большинство рассталось с этим вместе со стихоплетством сразу же после окончания школы, то моя страсть к следам земного существования  великих мастеров искусства усилилась и в то же время углубилась»  (здесь и далее перевод с немецкого Геннадия Кагана).

«На первых порах я, как всякий начинающий, гнался за именами, за громкими именами; потом собирал – из любопытства к психологии – только рукописи произведений, черновики или фрагменты, которые, помимо всего прочего, позволяли заглянуть в творческую лабораторию прославленного мастера».

Однажды кто-то подарил Стефану несколько рукописей, и с той поры он стал приобретать ценные манускрипты. От собирания автографов-подписей, писем и эфемер юноша отказался. «Просто подписи меня уже не интересовали, какой бы мировой известностью или признанием не пользовался подписавшийся, я искал теперь черновики или наброски литературных или музыкальных произведений, потому что больше всего меня занимала – и в биографическом, и в психологическом плане – проблема возникновения произведений искусства».

 Цвейга влекла тайна творчества. В этом он был последователем Гёте – считал, что для понимания великих творений нужно рассматривать их не только в завершенном виде, но и в становлении. К семнадцати годам он уже определился с концепцией своего собирательства – об этом мы узнаем из его письма знакомому коллекционеру Карлу Эмилю Францозу (1898), который был намного старше Цвейга: «Поскольку ваша репутация собирателя автографов скоро приблизится к вашей славе поэта я позволю себе послать вам одно-два довольно интересных письма, которые не представляют для меня ценности, так как я собираю исключительно рукописи или чистовые оригиналы стихотворений». Он попросил Францоза прислать взамен что-то из его собрания. К тому времени в коллекции Цвейга уже были автографы Гёте, Виланда, Анценгрубера и Бетховена.

Самым ранним приобретением Цвейга была рукопись драматурга Кристиана Фридриха Хеббеля. Одним из наиболее ценных автографов ранней коллекции стала корректура романа «Темное дело». «Корректурный лист с правкой Бальзака, где почти каждая фраза разорвана, каждая строка перерыта и поля черны от вычерков, значков, вписанных слов, позволяет мне осязать извержение человеческого Везувия, а когда я впервые вижу рукопись, первую земную форму стихотворения, которое любил на протяжении десятилетий, меня охватывает почтительно-религиозное чувство – я едва осмеливаюсь прикоснуться к ней».  (К слову, многие годы Цвейг работал над биографией Бальзака, но эта книга так и не была завершена). Другой ценнейший экземпляр его коллекции – стихотворение «Майская песня» Гёте,  «написанное его порывистым легким почерком». Это первое крупное стихотворение немецкого гения, шедевр зезенгеймского периода.

Как рождается произведение? Размышления о самой таинственной загадке бытия не оставляли Цвейга на протяжении всей жизни: «Непостижимая секунда, когда стих, мелодия, еще неведомые миру, только что схваченные интуицией гения, переступают порог небытия и, ложась записью на бумаге, начинают свой земной путь, –  где еще можно услышать и почувствовать ее, как не в перепаханных битвой, издерганных судорогой или возникших в едином душевном порыве черновиках мастеров?»

В 1906 году Цвейг четыре месяца провел в Лондоне. В отделе редких книг Британского музея он посмотрел книги, иллюстрированные произведениями Уильяма Блейка, и был восхищен его рисунками. Ему страстно захотелось приобрести страницу с автографом  «загадочного гения», но эта мечта казалась  несбыточной. И все-таки ему представился случай купить один из лучших его рисунков – «фантастический портрет Короля Иоанна». Это произведение сопровождало Цвейга на протяжении тридцати лет. «Из всего утраченного и оставленного  мной имущества этот рисунок – то, чего мне в моих скитаниях недостает больше всего», – написал он в воспоминаниях.

Стремясь постоянно пополнять коллекцию, Цвейг не только покупал ценные манускрипты у антикваров в Вене, Берлине, Париже, Лондоне, но и охотился за ними на аукционах. Вот, как он описывает одну из своих удач: «У меня была небольшая рукопись Моцарта, но радость обладания омрачалась тем, что одной нотной строки недоставало. И вот эта полоска, отрезанная пятьдесят или сто лет назад вандалом-обожателем всплывает на аукционе в Стокгольме, и можно снова представить арию точно такой, как написал ее Моцарт за полтора века до нас».

Цвейг обращался к своим современникам-литераторам, со многими из которых был хорошо знаком: «Я обложил данью всех моих друзей-писателей. Ролан отдал мне том «Жан-Кристофа», Рильке – самое известное свое произведение «Песнь о любви и смерти», Клодель – «Благовещение», Горький – большой очерк, Фрейд – монографию; все они знали, что ни один музей не сохранял их рукописей с большей любовью». Особый интерес представляли для него рукописи творцов, о которых он писал, среди них Байрон, Гёльдерлин, Ницше, Толстой,  Достоевский.

Со временем он стал относиться к собирательству, как к акту наивысшего творчества, он создавал свою коллекцию, как художники создают совершенное произведение искусства. По его мнению, только серьезный подход и настоящая страсть отличают подлинного коллекционера от любителя, а индивидуальность выбора и вкус – от артдилера. «Благодаря опыту, достатку и всевозраставшему увлечению затея пятнадцатилетнего дилетанта превратилась за эти годы из обыкновенного собрания в органичное целое, смею даже сказать – в истинное произведение искусства».

К 1930 году Цвейг собрал уникальную, исключительно ценную коллекцию. Кроме уже упомянутых, в  ней были рукописи Тассо, Лафонтена, Вольтера, Монтескьё, Руссо, Расина, Казановы, Шелли, Китса, Новалиса, Бодлера, Мицкевича,  Стендаля, Диккенса, Мопассана, Флобера, Франса, Леопарди, Метерлинка, Мюссе, Верлена, Рембо, Уитмена, Уайльда, Верхарна, Томаса и Генриха Манна, Верфеля, Ведекинда, Шницлера и многих других. Он обладал манускриптами Леонардо да Винчи и Микеланджело, Цвингли и Кеплера, Робеспьера и Наполеона Бонапарта. В его коллекции также были рисунки Гёте.

Последние десять лет (до 1940 года) он собирал в основном манускрипты композиторов. Ему удалось приобрести несколько ценнейших нотных записей, среди них  «К музыке» Шуберта, фрагменты «Эгмонта» и песня «Поцелуй» Бетховена, песня «Фиалка» и ария Керубино из «Свадьбы Фигаро» Моцарта. В итоге, в его музыкальную коллекцию вошли рукописи Баха, Чимарозы, Скарлатти, Генделя, Гайдна, Глюка, Моцарта, Бетховена, Вебера, Доницетти, Шуберта, Мендельсона, Мусоргского, Брамса, Вагнера, Дебюсси, Равеля, Малера, Стравинского, Берга, Р. Штрауса, Бартока. Со многими современниками из мира музыки Цвейг общался, сотрудничал, дружил, среди них Рихард Штраус, Ферруччо Бузони, Артуро Тосканини, Бруно Вальтер.

В докладе «Смысл и красота рукописей», написанном для книжной выставки в Лондоне в 1935 году, Цвейг делится своими наблюдениями: «Рукописи обладают магической силой, способностью вызывать в настоящее давно исчезнувшие образы людей. […] Вот крупный, размашистый серьезный почерк Генделя. В нем чувствуется могучий, властный человек и как бы слышится мощный хор его ораторий. […] И как приятно отличается от него изящный, легкий, играющий почерк Моцарта, напоминающий стиль рококо с его легкими и затейливыми завитушками, почерк, в котором ощущается сама радость жизни и музыка! Или вот тяжелая львиная поступь бетховенских строк. […] А рядом с ним – какой контраст! – тонкие, женственные, сентиментальные строчки Шопена или полные размаха и в то же время по-немецки аккуратные – Рихарда Вагнера» (перевод с немецкого Н. Бунина).

«Со временем тщеславие коллекционера завело меня еще дальше. Мне уже мало было просто владеть рукописным сводом всемирной литературы и музыки, зеркалом тысячи творческих методов. […] Последние десять лет моего собирательства прошли в том, что я без конца облагораживал ее. […] Со временем моей главной заботой стало представить каждого автора в минуту творческого счастья, в миг высочайшего взлета. Другими словами, теперь я разыскивал уже не просто рукопись стихотворения того или иного поэта, а рукопись одного из его прекраснейших стихотворений, а еще лучше – такого, в котором ощущалось бы вдохновение первого мига озарения, воплощенного в первых чернильных или карандашных штрихах, устремленных к вечности».

Каждая рукопись, не соответствовавшая этим перфекционистским требованиям, изымалась и впоследствии продавалась или обменивалась. «В результате набралась папка, а затем целый ларец, где, защищенные металлом и асбестом от порчи, лежали черновики и черновые фрагменты произведений, которые принадлежат к главнейшим достижениям человеческого творчества. […] Тут был лист из рабочей книги Леонардо, зашифрованные с помощью зеркала примечания к рисункам; обращение Наполеона к солдатам под Риволи, четыре страницы, исписанные в бешеной спешке почти неразборчивым почерком; тут были корректуры целого романа Бальзака. […] Здесь было «Рождение трагедии» – первый, неизвестный вариант, который Ницше написал задолго до опубликования и посвятил своей возлюбленной – Козиме Вагнер; имелась кантата Баха, глюковская «Ария Альцесты» и одна из арий Генделя, чьи рукописные партитуры встречаются реже всего. Я всегда искал и по большей части находил самое ценное: «Цыганские напевы» Брамса, «Баркаролу» Шопена, бессмертное «К музыке» Шуберта, неувядаемую мелодию «Храни, Господь» из «Императорского квартета» Гайдна.

Как всякий настоящий коллекционер Цвейг изучал объекты своей коллекции, область его интересов постоянно расширялась. На втором этапе он собрал, по его собственным словам, «не имевшую в мире равных» библиотеку справочной литературы и книг об автографах,  более четырех тысяч когда-либо выходивших каталогов.  «Пожалуй, я вправе сказать, на что я никогда не осмелился бы, если бы речь шла о литературе или любой другой области, – что за тридцать или сорок лет, что я собираю рукописи, я стал в этом деле крупным авторитетом […]; я был настоящим знатоком, умел с первого взгляда отличить подлинник от подделки и в оценках был опытнее большинства специалистов».

В 1933 году в Германии к власти пришли национал-социалисты. Цвейг уже тогда предчувствовал новую войну и понимал, что не переживет ее. «Когда наступила эпоха фашизма и я оставил свой дом, радости собирательства улетучились вместе с верой в возможность сохранить что-либо навсегда. В течение некоторого времени я хранил коллекцию по частям в банковских сейфах и у друзей, но потом – вспомнив бессмертные слова Гёте о том, что музеи, коллекции и арсеналы, прекратив движение, мертвеют, – предпочел навсегда расстаться с нею, раз уж не мог продолжить ее созидание».

В 1934 году Цвейг подарил ценную коллекцию писем, написанных ему известными современниками, институции, на основе которой впоследствии была создана Национальная библиотека Израиля. Часть своего собрания в 1936 – 1937 годах Цвейг продал через венского антиквара. К счастью, она не разлетелась по разным коллекциям, большую их часть приобрел Мартин Бодмер, и теперь они стали частью Бодмеровской библиотеки в Колоньи недалеко от Женевы. Около ста рукописей, в большинстве своем подаренных ему писателями-современниками, в конце 1937 года Цвейг передал создателю Театральной коллекции Венской национальной библиотеки Джозефу Грегору, с которым находился в дружеских отношениях. Он рассчитывал, что в этом собрании его коллекция будет в наибольшей безопасности после прихода к власти фашистов. Впоследствии фонд театральной коллекции стал частью Театрального музея Вены. Цвейг также расстался и с четырьмя тысячами каталогов. Более ста пятидесяти рукописей писатель увез с собой в Англию, которая стала его новой родиной – в 1940 году он получил британское подданство. И даже в этот период он продолжал приобретать интересные с его точки зрения рукописные экземпляры. Самыми ценными покупками этого времени стали два манускрипта Генделя. Большую часть оставшегося у него собрания (около двухсот рукописей) он разместил на хранение в банке Лондона. (Впоследствии наследники Цвейга передали ее в Британскую библиотеку). Уезжая в США, он взял с собой лишь несколько рукописей.

          Во «Вчерашнем мире» Цвейг написал: «Не создание, а созидание всегда радовало меня. И я не оплакиваю то, чем некогда владел. Ибо если уж нам, затравленным и гонимым, и суждено было в эти времена, враждебные искусству и собирательству, научиться еще чему-нибудь, так это искусству расставания с тем, что мы когда-то любили и чем гордились».

Список иллюстраций:

1-3. Залы выставки "Прощание с Европой" (2014)

4. Рукопись пьесы "Зов жизни" Шницлера;

В оформлении статьи использованы фотографии Эвы Гараевой и снимки из архива Театрального музея Вены, сделанные во время выставки «Stefan Zweig – Abschied von Europa» («Стефан Цвейг. Прощание с Европой») в 2014 году.

 Автор выражает восхищение конгениальным переводом Геннадия Кагана «Вчерашнего мира» Стефана Цвейга, цитаты из которого приводятся в этой статье.