Повсюду благовест гудит,
Из всех церквей народ валит.
Заря глядит уже с небес…
Христос воскрес! Христос воскрес

Аполлон Майков.«Христос воскрес!» 1883 г.

 Пасха – особо почитаемый праздник христианской любви и человеческого братства. В старой России с ней были связаны традиции христосования и взаимного одаривания крашеными освященными яйцами, а также долгожданная трапеза со множеством яств и лакомств за красиво убранным столом. Неотъемлемой частью торжества было вручение милых подарков, как правило, пасхальных яиц, сделанных из шоколада, дерева, фарфора, камней-самоцветов, стекла, серебра, как символа Воскресения Христа, жизни, мира, плодородия и благодати.

Празднование Светлого Христова Воскресенья в дореволюционной России сохранилось в памяти ушедших поколений как одно из самых ярких и прекрасных впечатлений. В этот утраченный мир нам помогут погрузиться трогательные воспоминания О.А. Фаберже, князя Ф.Ф. Юсупова, М.Ф. Кшесинской, Ю.А. Бахрушина, П.А. Васильева, К.Г. Паустовского, К.Э. Левашовой-Стюнкель и других мемуаристов. 

 Олег Агафонович Фаберже (1923–1993), внук великого ювелира и основателя прославленной фирмы Петера Карла Фаберже, в книге воспоминаний «Блёстки» писал: «В старой, дореволюционной России существовало немало традиций и обычаев, которых нет больше ни в одной стране: многие из них были связаны с православной религией, церковными праздниками и обрядами. Конечно, Рождество, связанное с рождением нашего Господа, было важным праздником, но Пасха заслоняла собой всё. Считалось, что рождение Господа имеет меньшее значение для христианской религии, чем Его Воскресение из мертвых. Поэтому Пасху, завершение долгого поста, считали самым главным событием в жизни церкви за весь год и отмечали по всей стране как очень важный праздник. […] Одним из красивейших обычаев на Пасху был обычай христосоваться. Это непереводимый на другие языки глагол, происходящий от имени Христа. Когда друзья или знакомые встречаются после полночного пасхального богослужения или потом в течение праздника, один приветствует другого словами: «Христос воскресе!», после чего они три раза целуют друг друга. Если это добрые знакомые или близкие друзья, они дарят друг другу по красному яйцу. […] Красное пасхальное яйцо глубоко символично: само яйцо является символом жизни, а его красный цвет символизирует любовь и радость».

На Пасху украшали стол: на скатерть ставили праздничный набор посуды, хрусталь, яркие благоухающие первоцветы. 

Художник польского происхождения Станислав Жуковский, которого называли «певцом русской усадьбы», на картине «Праздник весны» запечатлел стол посреди освещенной солнцем гостиной в усадебном доме: горшки с розовыми гиацинтами и синими фиалками, кулич с глазурью, творожная пасха, фиолетовые и розовые яйца. Эта картина была воспроизведена на почтовых открытках в апреле 1916 года, доходы от продажи тиража шли в пользу Общины св. Евгении Красного Креста. Не менее живописен и натюрморт Александра Маковского «Пасхальный стол», написанный в 1916 году.

Юрий Алексеевич Бахрушин (1896–1973), потомок славной купеческой династии, сын известного коллекционера и основателя московского Литературно-театрального музея Алексея Александровича Бахрушина, ставший театроведом и историком балета, вспоминал, что самые важные праздники было принято отмечать в доме деда Александра Алексеевича:  «Особенно памятен мне дом деда в праздник Пасхи. По семейным традициям в этот день должны были собираться к деду все члены семьи. Начинался праздник, естественно, с пасхальной заутрени, к которой все съезжались в церковь Троицы в Кожевниках, где дед был старостой. Помню зябкое ощущение прерванного сна, разряженная в белое мать с шелковым пестрым ридикюлем, в котором помещались крашеные яйца для христосования, отца, облаченного в сюртук при белом галстухе, и себя самого в белой шерстяной матроске. [...]

Огромная церковь, битком набитая рабочим людом, сияет огнями в преддверии великого праздника. В церкви у каждого свое место — мы, потомство [деда] Александра Алексеевича, стоим налево от входа на местечке, обтянутом красным сукном […] С крестным ходом мы не ходили, а терпеливо ждали в церкви его возвращения. Сквозь окна на улице видны были пылающие плошки, прыгающие шутихи, рассыпающиеся ракеты, слышались отнюдь не благоговейные выкрики мальчишек и разухабистый звон колоколов. Пасхальная служба даже в малолетстве мне не была скучна — изобилие действий священнослужителей и постоянное пение увлекали невольно.

Когда кончалась заутреня, члены нашей семьи начинали ходить друг к другу с визитами — христосоваться. В этом занятии проходила половина обедни. Вторая половина также не была тягостна, так как протекала в предвкушении разговения. От обедни, уже при свете раннего весеннего рассвета все, то есть прямое потомство деда, ехали к нему разговляться, — остальные разъезжались по своим родоначальникам, чтобы днем снова наносить друг другу визиты. У деда все собирались в столовой и ждали его возвращения, — дело в том, что мы все с родителями,   молодое поколение, возвращались из церкви на лошадях, а дед, по раз и навсегда заведенной традиции, шел пешком. Когда он входил в столовую, все садились за стол и начинали разговляться. Многочисленная женская половина семьи дяди готовила несколько самостоятельных пасок и куличей по собственным рецептам, и необходимо было попробовать от каждой, чтобы не обидеть стряпух. Лишь часов в семь утра мы возвращались домой и ложились спать, а днем надо было обязательно снова нанести визит деду.

Несмотря на то, что после заутрени и разговления мы ложились спать под утро, долго спать не полагалось. Утреннее кофе подавалось в комнате матери — столовая же была занята сервированными столами для визитеров. Перед кофе вся прислуга собиралась наверху в буфетной. Все были одеты по-праздничному, женщины расфуфырены и завиты барашками, мужчины в новых рубашках, в белоснежных фартуках, с расчесанными маслом волосами. Отец, мать и я шествовали в буфетную, где стояло большое блюдо с покрашенными яйцами, а рядом горой лежали праздничные подарки. Начинался обряд христосования. Отец, мать и я троекратно целовали каждого, одаривая его яйцом и подарком. По окончании этой церемонии мы наскоро проглатывали свой завтрак и спешили в Кожевники к деду.

Принимал он в своем кабинете. Визит длился не более десяти — пятнадцати минут. В конце его дед говорил: «Ну, ну — у вас, наверно, свои гости, вам пора домой», — и затем лез в свой письменный стол и доставал оттуда запечатанные конверты. Один он передавал отцу, а другой матери — это были денежные подарки к празднику. Потом подзывался я, которому вручалась золотая монета десяти- или пятнадцатирублевого достоинства, извлекаемая из жилетного кармана деда.

Родителям действительно уже было пора домой, так как у нас в это время должен был уже начаться праздничный прием. В нашей большой столовой накрывались два длинных стола. На центральном, занимавшем две трети комнаты, располагалась всевозможная закуска, водки, вина. Перпендикулярно к нему ставился другой стол, меньшего размера, на котором сервировался чай со всякими вкусными вещами. За этим столом сидела мать.

Приезд визитеров начинался обычно часов с одиннадцати утра. Первыми являлись попы, которые служили молебен празднику,— приезжало несколько попов из приходской церкви, из Кожевников, где мы встречали праздник, из театрального училища, где отец был старостой […] Все они после отправления требы  приглашались закусить и выпить чаю. За попами следовали старшие приказчики с фабрики и из амбаров, затем появлялись ближайшие родственники, жившие неподалеку: дяди двоюродные, троюродные и родные. Часов с двенадцати и до пяти визитер шел густо. Каждые несколько минут сменялись люди, с которыми отец и мать встречались по делу службы или с которыми были просто знакомы. Все одеты были по-праздничному в сюртуках, фраках или вицмундирах, в орденах, а военные — в парадных формах. […]

К концу дня приезжали наиболее близкие знакомые, которые оставались и на вечер, не спеша попить чайку и пообменяться с отцом и матерью впечатлениями дня. Поздно обычно никто не засиживался, все разъезжались по домам часов в девять, так как на другой день прием продолжался, но менее многолюдный».

Писатель Иван Сергеевич Шмелев (1873 – 1950), также происходивший из купеческой семьи, в духовном романе «Лето Господне» описывал пасхальное угощение во дворе дома, приготовленное для работников отца: «Весело глазам: всё пёстро. Куличи и пасхи в розочках, без конца. Крашеные яички, разные, тянутся по столам, как нитки. Возле отца огромная корзина, с красными. Христосуются долго, долго. Потом едят. Долго едят и чинно».

Прима-балерина императорского Мариинского театра полька Матильда Феликсовна Кшесинская (1872 – 1971), чья семья жила в Санкт-Петербурге и исповедовала католицизм, писала: «К Пасхе отец сам готовил куличи. Он надевал белый передник и сам месил тесто, непременно в новом, деревянном корыте. Куличей по традиции пекли двенадцать – по числу апостолов. На пасхальный стол ставили сделанного из масла агнца с хоругвью. В Страстную субботу приглашали ксёндза благословить пасхальный стол».

Подробные воспоминания о подготовке к Пасхе и традициях празднования  оставила художник Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель (1896 – 1961), дочь торгового консула Эрнеста Стюнкеля: «Последнюю великопостную неделю говели, исповедовались, надо у всех было просить прощения […] Каялись священнику в грехах, и так делалось приятно, когда священник свою мягкую руку с епитрахилью положит тебе на голову и скажет: «И прощаются грехи твои. Иди с миром!» На душе легко!

Пасха! Мы очень любили праздник Пасхи. Любили покупать крошечные конвертики, на которых были красочно изображены зайцы с яичком, курочки, петухи, дети. Весело их было развертывать и высыпать порошок в стаканчики и затем горячие вареные яйца болтать в нем, пока они не получат должную окраску.

Мраморные яйца заворачивались в тонкую пеструю бумажку, затем в четырехугольную тряпочку, перевязывали ниточкой и опускали в горячую воду с уксусом. Красили всегда сотню, а всю Пасхальную неделю ели яйца, христосовались со всеми знакомыми, обменивались яйцами. Ходили к заутрене, а оттуда возвращались домой ночью, неся зажженную свечу. […] Папа с мамой открывают дверь, и ночью мы садились за Пасхальный стол. Последнюю неделю поста говели, не ели ничего мясного, молочного и яиц. Только рыбу, растительный мир, постный сахар и прочую постную еду.

А пасхальный стол уже накрыт: нарядная, белая, прекрасно отглаженная полотняная скатерть. На столе: окорок, красивая миска вроде гнезда, из светлой глины, полная цветными и мраморными яйцами, сыр, колбаса, всякие закуски. Гора тарелок и салфеток. Садились за стол. Папа разбивал «освященное яйцо», разделял его на равные доли, и мы, проглотив кусочек, ели всё, что нам хотелось, пили душистый чай с лимоном из блестящего шумевшего самовара, который папа сам ставил к нашему приходу. Нам очень нравилось в семейном кругу так нарядно и празднично встречать светлый праздник Пасхи. […]

После завтрака мы с азартом принимались катать яйца на ковре. […]

На улицах люди христосовались, все ходили нарядные, какие-то обновленные весной и праздником, и до чего же было хорошо! […] В христосовании был какой-то братский обычай – это было наше русское, так же, как и пасхальная ночь с ее фейерверками, звоном и перезвоном сотен церквей, с крестными ходами. […] Сколько во всем этом было какой-то внутренней красоты, которая всегда совмещалась с пробуждением природы, с весной, и было в этом какое-то обновление духовной жизни и какой-то всенародной радости!»

Небезынтересным представляется фрагмент из дневника Мечислава Лепецкого, адъютанта главы Польской Республики Маршала Юзефа Пилсудского (1867 – 1935), записавшего воспоминания своего начальника. «У нас в Литве, в Зулуве, – говорил как-то мне Маршал, –  пасхальный обед должен был  быть очень обильным. Необходимо было приготовить больше еды, чем могли съесть все домочадцы вместе с гостями. Вы не представляете себе, сколько там всего было. А прежде всего – целый поросенок, индейки, телятина, ветчина, колбасы. Отдельное место занимали бабки и мазурки. Бабки были, естественно, покрыты глазурью и разноцветным маком. […] Скатерть должна быть украшена травой, называемой вилколаком, ветчина – гвоздиками, а фигурка агнца стоять на тарелке с нежными побегами пророщенного овса или же сердечника. Яйца дворцовые девушки раскрашивали в самые разнообразные цвета, используя для этого какие-то чудодейственные способы». Лепецкий свидетельствовал, что Маршал имел привычку «делиться пасхальным яйцом, […] он любил и соблюдал эту невинную традицию».

В автобиографической повести «Далекие годы» Константин Георгиевич Паустовский (1892–1968) рассказывает о пасхальных приготовлениях в доме  бабушки-польки Викентии Ивановны Высочанской в Черкассах.  Она происходила из католической шляхетской семьи, после разгрома польского восстания в 1863 году постоянно носила траур, совершала паломничества в Ясногурский монастырь в Ченстохове и подмосковную Троице-Сергиеву лавру. В ее комнате рядом с иконой Ченстоховской Божьей матери висели портреты Пушкина и Мицкевича. Паустовский писал: «Я любил пасху, но боялся предпасхальных дней, потому что меня заставляли часами растирать миндальные зерна или взбивать ложкой белки. […] Кроме того, перед пасхой в бабушкином доме начинался беспорядок. Женщины в подоткнутых юбках мыли фикусы, рододендроны, окна и полы, выбивали ковры и мебель, чистили медные ручки на дверях и окнах. […]

После уборки происходило священнодействие – бабушка делала тесто для куличей, или, как их называли у нас в семье, для «атласных баб». Кадку с желтым пузырчатым тестом укутывали ватными одеялами, и пока тесто не всходило, нельзя было бегать по комнатам, хлопать дверьми и громко разговаривать. Когда на улице проезжал извозчик, бабушка очень пугалась: от малейшего сотрясания тесто могло «сесть», и тогда прощай высокие ноздреватые куличи, пахнущие шафраном и покрытые сахарной глазурью! Кроме куличей бабушка пекла множество разных «мазурок» – сухих пирожных с изюмом и миндалем».

В мемуарах театрального режиссера Петра Павловича Васильева (1908–1994) также находим яркие впечатления, связанные с праздником Пасхи. Его небольшие по объему воспоминания опубликовал в 2019 году в книге «Фамильные ценности» племянник – историк моды, просветитель и коллекционер Александр Васильев.

«Пасха… Шесть недель Великого поста, Страстная неделя, заутреня и наконец Пасха. Особенно трудна Страстная неделя: есть дают мало, рано будят идти в церковь, а там долго стоять […]

Заутреня, светлая… Вечерня – плач, а заутреня – ликование… В раннем детстве, родители, возвратясь из церкви от заутрени, вытаскивали нас из кроваток и, обдавая запахами весны, холодом, целуя и радостно восклицая: «Христос воскрес!», тащили в одеяльцах к столу. Лет в пять  –  шесть нас брали в церковь, и мы с зажженными свечками отстаивали службу и вместе со всеми переживали взрыв радости, пели […]

В гостиной столовый стол, раздвинутый до предела, покрыт белой крахмальной скатертью. На нем куличи с головами, украшенными сахарной поливой и цветным, как бисер, просом, и сырная пасха. В глубоких блюдах на черной-черной земле выращен изумрудный овес, а из него выглядывают крашеные яйца и писанки. Ножки запеченного окорока, жареных гусей, индеек, кур, обвязанных гофрированной белой бумагой. Пахнет вербой и гиацинтами. Гиацинты (любимые цветы мамы) – белые, сиреневые, лиловые, розовые – в глиняных горшочках на столе и подоконниках […] Три раза поют «Христос воскресе из мертвых» и т.д. Потом христосование всех с каждым. Бой и обмен крашеными яйцами. Чарка. Первое опробование кулича и сырной пасхи. Похвалы бабушке. Байки, хохот, песни… Запевает отец… Земля у южных стен и заборов подсохла, и можно играть в козны… катать яйца…»

Этот обычай описан и Ксенией Левашовой-Стюнкель: «Дети и молодежь по всей земле русской катали яйца. Все увлекались этой игрой. В городах – в квартире на ковре, а то и просто на полу ставили каток. Их продавали везде – в игрушечных лавках, на рынках. Коробка с дюжиной деревянных крашенных ярко яиц, дополнительно брались крутые яйца, которыми обычно наделяли детей. Надо было сбить большее количество яиц, чтобы быть в выигрыше. Тут помогали глазомер, сообразительность и ловкость. В деревнях места битвы были вытоптанные площадки около дома, если яиц не хватало, выдували осторожненько внутренность и пускали в ход пустую скорлупу».

Семьи, покинувшие Россию после большевистского переворота, свято сохраняли традиции в эмиграции. Олег Фаберже, живший с родителями в Финляндии,  вспоминал, что во время пасхальной недели его мать всегда носила ювелирные яйца-кулоны, подаренные ей супругом в России.  В архиве Владимира и Веры Набоковых, переданном швейцарским фондом семьи в Пушкинский Дом в 2021 году, сохранился листок с рецептом  пасхального кулича.

Князь Феликс Феликсович Юсупов (1887 – 1967) писал: «Пасха для нас, русских, всегда была источником всяческих утех, а потому в эмиграции в пасхальные дни мы особенно остро ощущаем горечь изгнания. Так и видится Москва с иллюминированными тысячами свечей церквями, так и слышится звон кремлевских колоколов во славу Воскресения Христова! А в церквях пасхальная всенощная и поразительной красоты пение. И после службы перед тем, как идти разговляться, народ трижды целуется со словами «Христос воскресе!» Многие наши соотечественники приходили на пасхальную ночь к нам в Булонь. […] Вечером в Страстную субботу с одиннадцати часов полковники-гвардейцы, царские кузены и прочие вельможи стекаются со всех концов, из всех пригородов ближних и дальних, из Кламара, Аньера, Версаля, Шантийи и окружают плотным кольцом церковь на улице Дарю. Пришли они к пасхальной службе, ведомой пастырями, архипастырями и даже лично митрополитом […] После службы, трижды поцеловавшись в уста и свечи в руке задув, устремляется крестный ход разговляться на Монпарнас или на Монмартр и отмечать Воскресение Христа».

На Пасху часто (но не всегда) дарили сувениры и изделия в виде яйца или с его изображением. Ксения Левашова-Стюнкель вспоминала: «Утром обыкновенно [дети] просыпались поздно и искали в гнездышках себе подарки. Гнездышками были гимназические фуражки, где лежали всем по шесть яиц крашеных, записная книжечка, ножичек и еще какой-нибудь сюрприз».

Иван Шмелев в романе «Лето Господне» описывает полученные им в детстве в подарок пасхальные яйца: «Вот хрустальное-золотое, через него – все волшебное. Вот – с растягивающимся жирным червячком: у него черная головка, черные глазки-бусинки и язычок из алого суконца. С солдатиками, с уточками, резное-костяное… И вот – фарфоровое – отца. Чудесная панорамка в нем…»

Как пишет Олег Фаберже, в качестве подарка нередко преподносили писанки – «деревянные яйца, разрисованные зачастую с использованием пасхальных мотивов». В семьях с традициями девочкам с самого рождения было принято дарить миниатюрные яйца-подвески «Фаберже» и других ювелирных фирм, покрытые эмалями разных цветов, иногда с инкрустациями, которые к их восемнадцатилетию собирались в колье, или «яйца, выточенные из красивых ярких камней, особенно полудрагоценных – их носили на серебряной или золотой цепочке в качестве кулона». Такие кулоны на Пасху дарила своим дочерям и придворным дамам последняя российская императрица Александра Федоровна.  Состоятельные ценители изделий «Фаберже» приобретали в качестве пасхальных подарков «яйца, инкрустированные крохотными вкраплениями из бриллиантов или других драгоценных камней» или «безделушки в форме яйца, которые, открываясь, преподносили вам сюрприз».

В 1885 году фирмой «Фаберже» по заказу императора Александра III было создано первое пасхальное яйцо с сюрпризом («Курочка») для императрицы Марии Федоровны. Оно положило начало традиции в монаршей семье, продолженной его сыном императором Николаем II, который  после смерти отца заказывал «Фаберже» два пасхальных яйца в год – для своей матери и супруги. К примеру, в 1901 году вдовствующая императрица получила в подарок золотое яйцо, покрытое гильошированной эмалью молочного цвета, украшенное полосками жемчуга, двумя бриллиантами и росписью в виде цветочных гирлянд и бантов, с сюрпризом – не извлекаемой миниатюрной моделью любимого ею Гатчинского дворца. Фирма каждый год удивляла венценосных заказчиков очередным шедевром, «чудным яйцом», образцом совершенства ювелирного искусства, художественного замысла и механики.  Для императорской семьи фирмой «Фаберже» было создано пятьдесят уникальных пасхальных яиц.

Примеру монаршей фамилии следовали высшие аристократические семьи и купцы-миллионщики, богатые иностранные заказчики. Неповторимые ювелирные яйца с сюрпризом были созданы фирмой «Фаберже» для нефтепромышленника Эммануила  Нобеля, княгини Зинаиды Юсуповой, герцогини Консуэло Мальборо, семь роскошных экземпляров – для Варвары Кельх.

Среди пасхальных подарков могли быть запонки и броши, канцелярские принадлежности, настольные украшения, фигурки в виде зайчиков и птенцов, столовые приборы. Матильда Кшесинская в своих «Воспоминаниях» описывает «оригинальный подарок» своего будущего супруга Великого князя Андрея Владимировича: «На Пасху этого года, 10 апреля [1904],  Андрей […] прислал мне большое соломенное яйцо, дешевого вида, а в нем была уложена масса разных пакетиков, завернутых одинаково в бумагу. Среди этих пакетов были простенькие вещи, как то: карандаши, пепельницы и другие пустяки, а потом я нашла чудесные вещи от Фаберже и пару бриллиантовых пряжек для башмаков». Еще одно воспоминание относится к Пасхе 1912 года, которую Кшесинская с сыном и своим будущим мужем отмечала в Каннах. В тот день Великими князьями Сергеем Михайловичем и Андреем Владимировичем ей были преподнесены «очень красивые, зеленого хрусталя, стаканы в серебряной оправе и две серебряные вазы».

На рубеже XIX – XX веков стало модным дарить на Пасху цветущие растения в глиняных горшочках – розовые, голубые, сиреневые гиацинты, нежные нарциссы, а также тюльпаны, азалии и амариллисы.

Тем родственникам и друзьям, с которыми не могли встретиться или прийти в гости, отправляли поздравительные почтовые открытки. В моей коллекции эфемер есть немало прекрасных дореволюционных пасхальных открыток с благопожелательными надписями. В качестве примера приведу текст поздравления, отправленного из Тулы неизвестным лицом в конце марта 1912 года г-же Марии Николаевне Годовкиной, проживавшей в Москве на улице 2-й Мещанской в доме 21, квартире 3: «Дорогая Мария Николаевна! Христос Воскресе! Сердечно поздравляю Вас, Павла Николаевича и Шурика с Высокоторжественным праздником Светлого Христова Воскресенья и желаю Вам от души быть здоровыми, счастливыми и веселыми».

Дети также заранее готовили пасхальные подарки своим родителям, как правило, это были рисунки или поделки. К примеру, на Пасху 6 апреля 1914 года девятилетний цесаревич Алексей преподнес своим «милым Папá и Мамá» переписанное стихотворение Константина Случевского «Животворящий блеск весны»:

Животворящий блеск весны
Взглянул на землю с вышины;
Из-под разрыхленных снегов
Зеленый тронулся покров,

 Сквозь голубые полыньи
здохнули волны и струи,
И день намного стал длинней,
И небо дальнее синей…

И первый виден мотылек,
И первый беленький цветок,
И полон первых песен лес,
И солнце… и Христос воскрес!

Иллюстрации:

 1. Станислав Жуковский. «Праздник весны». Частная коллекция;

 2. Александр Маковский «Пасхальный стол». Тверская областная картинная галерея; 

3. Пасхальное яйцо для вдовствующей императрицы Марии Федоровны с сюрпризом – миниатюрной моделью Гатчинского дворца (ее резиденции), изготовленное фирмой «Фаберже» в 1901 году. Автор – Михаил Перхин. Из собрания Художественного музея Уолтерса (США).

 4.Почтовая открытка, изданная до 1917 г., из собрания эфемер Э. Гараевой;

 5. Открытка, подаренная цесаревичем Алексеем Александровичем родителям (ГАРФ).

 Библиография: 

А.О. Фаберже. «Блёстки». Издательство «Россия». Москва,

К.Э. Левашова-Стюнкель. «Воспоминания». «Издательство Ивана Лимбаха». Санкт-Петербург, 2021.

А.А. Васильев. «Фамильные ценности. Книга обретенных мемуаров». Издательство «АСТ». Москва, 2019. 

М.Ф. Кшесинская. «Воспоминания». Издательство «АРТ». Москва, 1992.

Д. и Т. Наленч. «Юзеф Пилсудский. Легенды и факты». Пер. с польского В. Воронкова, В. Светлова, В. Федоренко.«Издательство политической литературы». Москва, 1990. 

И.С. Шмелев. Сочинения в двух томах. «Лето Господне».Издательство «Художественная литература». Москва, 1990.

Ю.А. Бахрушин. «Воспоминания». Издательство «Художественная литература». Москва, 1994.

Ф.Ф. Юсупов. «Воспоминания». Издательство «Захаров». Москва, 2015.. Т.Н. Мунтян. «Фаберже». Пасхальные подарки». Московский Кремль. Москва, 2003.

«Пасхальные стихи русских поэтов». Издательство «Никея». Москва, 2017.

К.Г. Паустовский. «Повесть о жизни. Далекие годы». Издательство «Художественная литература». Москва, 1982.

Н. Шкуренок. «Возвращение». Журнал «Форум плюс» 01/2022.