В Одессе Мицкевич с Ежовским жили в здании лицея Ришелье и имели там бесплатный стол, хотя работать в лицее им так и не довелось: незадолго до их приезда власти изменили свое решение и не разрешили им преподавать «в южных губерниях».Поэтому у них было много свободного времени. Мицкевича охотно приглашали в светские салоны, которые принадлежали польской аристократии. Одним из них был салон Каролины Собаньской.

Родившаяся в 1794 году в Винницком уезде в магнатской семье Ржевуских (ее отец Адам был губернским предводителем дворянства в Киеве), она была младшей сестрой писателя Хенрика Ржевуского и старшей – Эвелины, ставшей во втором браке женой Оноре де Бальзака. Собаньская была официальной метрессой генерала, графа Ивана Витта. Он выполнял множество функций: был царским адъютантом, начальником военных поселений в Новороссийском крае, шефом тайной полиции и региональным куратором по делам просвещения. Собаньская, убежденная верноподданная царя, была тайным агентом своего властителя. Без колебаний она выполняла его поручения, часто реализуя их в спальне (и не только в своей).

* * *

Однажды вечером, когда поэт в очередной раз гостил у нее, Собаньская уселась рядом, коснувшись его бедром. Поэт вежливо поклонился, обращаясь к ней официально: «госпожа графиня».

– Адам, прошу тебя, называй меня по имени – она подала ему тонкую ладонь.

Мицкевич взял ее в обе руки и деликатно поцеловал.

– Не замедлю, пани графиня! – и тут же поправился: – Каролина.

– Мне очень жаль, что распоряжение по поводу вашей работы в лицее было изменено.

– Это так, и я остался без работы, сказал он огорченно. – Но я не складываю оружие, добиваюсь теперь места в московском Архиве иностранных дел.

– Оставь это, Адам. Предлагаю поискать тебе место в канцелярии московского генерал-губернатора.

– Я приму любое твое предложение, сказал он, обрадованный, зная, что благодаря  Витту она имела большие возможности решать важные дела. – Что мне теперь делать?

– Сперва напиши куратору заявление, что ты выражаешь желание служить в канцелярии московского генерал-губернатора. Получив согласие – на это понадобится несколько дней – напиши официальную просьбу генерал-губернатору. И не забудь во втором заявлении попросить куратора о материальном вспомоществовании высочайшей царской милостью.

– Велика твоя ласковость, Каролина – он крепко пожал ей руку. – Лицо его просияло радостью. Он был рад шансу получить помощь, потому что в последнее время деньгами от него и не пахло, а выручка за ранее изданные томики все не приходила.

– Оставим в покое служебные вопросы. Это так скучно… - Собаньская печально махнула рукой.– Мне интереснее твои дела на поле пегасовых сражений...

– Они тоже скучны. Последнее время я неустанно скольжу по рифмам, вписываемым в альбомы.

– А если я попрошу тебя сделать запись, тебе тоже будет скучно?

– Думаю, что – слаще всего остального.

– Мило слышать. Я попрошу тебя об этом, Адам. А что касается остального творчества… Лежит в сторонке? – полюбопытствовала она.

– Делаю наброски, заметки, какие-то рифмованные рассказы...

– Если это тебе не очень помешает, я была бы рада взглянуть на них одним глазком, потому что  processum возникновения нового произведения всегда меня захватывал!

– Наверняка какая-нибудь оказия найдется. 

Однажды вечером Собаньская посетила Мицкевича в его жилище. Они уже настолько сблизились, что по молчаливому уговору она читала черновики его стихотворений. Однако поэт, заметив излишнюю заинтересованность Каролины, скрыл от нее некоторые записки. Графиня думала, что найдет заметки, указывающие на какие-нибудь следы связей с врагами престола, но не нашла ничего подозрительного. Наверняка под ее влиянием генерал Витт доносил о филоматах царю Александру I (25 августа 1825 г.): «Я считал своей обязанностью установить над ними тайный надзор, но их поведение оказалось безукоризненным».

Лежа с ней в постели, поэт спросил «Джиованну» (таким именем он теперь ее называл) о судьбе своего письма генералу.

– Я не хотела тебя беспокоить раньше времени, чтобы не огорчать, но сейчас мне придется это сделать, чтобы дело приняло правильный оборот,– сказала она неуверенным голосом, гладя его густые волосы.

– А что случилось? – перепугался Адам.

– Не относись к этому как к желанию тебя обидеть…

– Говори смело и искренне, – попросил он.

– В последний раз, когда ты был у нас на приеме и пил кофе…

– О,да, – перебил он ее. – мое было с густыми сливками и толстым кожушком. Превосходное, – довольно сказал он.

– Позволь докончить. Так вот, пустую чашку ты отдал генералу, будто бы слуге, – закончила она, нахмурясь.

– Мне сказали после приема, что это был главный анекдот этого вечера, – поэт был в замешательстве.

– Прости, но в будущем так не поступай. Тебе, конечно, позволено гораздо больше, чем другим, и тебя всегда простят, однако помни, что твоя судьба как ссыльного находится в его руках.

– Куратор не любит, генерал уважает, губернатор ценит… – в шутку перечислял он функции Витта.

– Он, правда, воспринял это как шутку, которая, однако, слегка его задела.

Адам опустил взгляд, словно наказанный ребенок.

– С этого времени буду ползать молчком по вашим комнатам, - сказал он с обиженным выражением лица.

– По моим комнатам, – поправила она его. – Не ползай и не впадай в крайности, Адам. Все это лишь savoir vivre. Ты должен только…

– Я ничего не должен! – Повысил он голос. – Не хочу быть мотыльком, которому дорога его свобода, а вы его берете в руки, сдавливаете… А ему ведь хочется продолжать полет…» Он смотрел в даль отсутствующим взглядом.

После мучительной паузы графиня поцеловала его в щеку.

– У меня есть другая, более приятная новость. В конце августа мы предпримем ekskurs в Крым в самом избранном обществе. Ты воспользуешься приглашением?

– А Хенрик поедет? – спросил он таким тоном, будто его участие зависело от положительного ответа.

– Поедешь, увидишь, – ответила она равнодушно.- Даю тебе слово, жалеть не придется.

Мицкевич воспользовался приглашением. В более чем двухмесячную поездку, помимо Адама и Каролины, выбрались: ее номинальный муж Иероним (более чем на 30 лет старший ее), брат Хенрик Ржевуский, генерал Иван Витт, его агент Бошняк, притворяющийся энтомологом, и еще некий пан Калусовский, арендатор имения Собаньских. Ржевуский был знатоком шляхетских обычаев, душой общества и несравненным рассказчиком, которого поэт слушал, затаив дыхание. Его рассказы составили впоследствии две книги: «Дневники вельможного пана Северина Соплицы» и «Дневники старого шляхтича литовского», изданные (значительно позднее) по предложению Мицкевича.

Экскурсия поплыла к Севастополю, а оттуда – на север,к Евпатории. Там Собаньская осталась с генералом Виттом, а Мицкевич с Ржевуским, Калусовским и Бошняком отправились верхом на конях в глубь полуострова. Они посетили плосковершинный Чатырдаг, скалу Аюдаг и находящееся у ее подножия одинокое жилище польского графа Густава Олизара. Влюбленный в Марию Раевскую, дочь русского генерала, и получивший от него отказ при сватовстве, он устроил для себя возде Аю-дага убежище. Гости пробыли у него несколько дней. Мицкевич впервые встретился с ориентальной культурой, вдохновившей его на создание цикла «Крымских сонетов». Во время экскурсии Бошняк был одним из исполнителей «тайного надзора», установленного Виттом над филоматами. Генерал Витт вынюхивал, и не без успеха, следы будущих участников восстания декабристов на юге России.

Пребывание Адама Мицкевича в Крыму принесло плоды в виде двух циклов сонетов, опубликованных на польском языке в 1826 году в Москве. Крымские сонеты были первым в польской поэзии ориентальным произведением. А одесские – внесли в нее совершенно новый тон лирики – лирики любовной ласки, в которой нашли отражение, в том числе, и переживания Мицкевича в его отношениях с Собаньской.

Существует предположение, что во время этой поездки между ними произошла серьезная размолвка, приведшая к разрыву.

– Кому ты, в конце концов, принадлежишь? – у поэта сдали нервы.

– Иерониму. Ведь я его жена – отвечала она спокойным тоном.

– С ума сойти можно! – возразил он с иронией.

– Разве я разминулась с правдой? – она погрустнела.

– Из вежливости я не стану говорить о генера… 

– Оставь этот кабацкий тон! – прервала она. – Это недостойно поэта, который из поэтической лютни добывает нежнейшие звуки.

– Я хочу иметь тебя только для себя – сказал он умоляющим голосом. – А ты мне неверна… – Потом он задумался: «Я не хочу быть одним из ее многих трофеев. Хочу иметь уверенность, что меня любят, что я - любим. Уверенность? Я же полон неуверенности. Страсть затмевает мой взор. Ну и глупец же я… «Святоша пусть меня осудит, пускай развратник засмеет…» – закончил он самокритичные мысли.

Графиня глядела на него сочувственным взглядом. «Милый, но наивный лирик, – думала она цинично. – хочет овладеть мной исключительно для себя, словно молокосос, не знающий жизненных перипетий и тысяч разнообразных проблем, а ведь он не знает и знать не может, что у меня иные цели. Дружба – да, ласки – да, даже любовные восторги – да, но исключительность? – Ne jamais. Нет, никогда!

Послесловие

Мицкевич вскоре уехал в Москву, где издал «Сонеты» с таким посвящением «Моим спутникам по поездке в Крым». С Каролиной он встретился в России еще лишь раз – в 1829 году в Петербурге. Если верить воспоминаниям Пшецлавского, Адам пришел к графине с визитом вместе с другим ее старым поклонником – Александром Сергеевичем Пушкиным. Пушкин после этого пережил новую вспышку любви к Собаньской, он писал ей страстные письма, а в 1830 году вписал в ее альбом стихотворение «Что в имени тебе моем?», полное печали и затаенной любви. 

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…

1830

А Мицкевич так и не вписал в альбом Собаньской посвященного ей стихотворения. Однако многие сонеты одесского цикла посвящены некоей D.D. «Донна Джиованна» - так Адам называл тогда Каролину и, конечно, думал о ней, сочиняя эти стихи.

Именем Донны Джиованны Данте назвал героиню своей поэмы «Новый свет», и возможно, Мицкевич выбрал это имя для Каролины потому, что связывал с ней свои мечты о будущем. Мечты, которым не суждено было осуществиться.

Впрочем, сохранился еще один его сонет «Ястреб» (незаконченный, в нем не хватает последней строки), в котором Мицкевич прямо обращается к Каролине-Джиованне. В этом сонете проницательный автор выражает сочувствие своей спутнице и понимание того, в какой сложной ситуации она находится, сочетая свои любовные сети с другими сетями, в расстановке которых ей пришлось участвовать. 

ЯСТРЕБ       
(На высоте Кикинеиз, к D...)

Бедный ястреб, пришелец из дальнего края,
В небе схваченный тучей, вихрем унесенный,
От тумана промокший, ветрами плененный,
К нам на мачту уселся, крылья расправляя.

Ему рук нечестивых нечего бояться,
Так же здесь безопасно, как в лесу, на воле;
Он ведь гость, Джиованна! Гостя обездолить —
Значит, в страхе пред бурей по морям скитаться.

Вспомни нашу судьбину, жребий наш несчастный:
Ведь и ты в бурном море чудищ повидала,
И мои крылья мокры — буря их ломала.

Так зачем же надежды пробуждать напрасно
И свои сети ставить — ведь чужих немало!..
[ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .]

Перевод Анатолия Нехая

Любопытно, что же было в последней строке этого незаконченного произведения?

Источник: https://pisarze.pl/2022/07/26/franciszek-czekierda-adama-mickiewicza-czula-znajomosc-z-joanna-zaleska-i-romans-z-karolina-sobanska/