Встречи с Яцеком Денелем

Молодой, но уже хорошо известный польский писатель Яцек Денель побывал недавно с визитом в Петербурге и Москве. В Петербурге он встретился со своей родственницей по материнской линии Галиной Карнауховой. Ей восемьдесят лет. Ее мать, Ирэна Карнаухова, умерла в 1958 году и до конца жизни так и не подписала фотографии своего брата, кадета, расстрелянного в 1917 году. Ни разу не съездила в Киев, с которым было связано ее детство, боясь разоблачения своего происхождения, которое ей приходилось скрывать… Такие были времена.

Польский институт в Петербурге организовал встречу с Яцеком Денелем, проходившую в помещении питерского представительства ПЕН-клуба, на которую пришли многочисленные представители петербургской интеллигенции. Сергей Стратоновский подарил гостю экземпляр своих «Граффити». Поэт Валерий Шубинский прочитал свои переводы стихотворений Денеля на русский язык. Общение с писателем было продолжительным и очень сердечным. Яцек рассказал о своем творческом пути, о трудностях с публикацией своего романа «Ляля» (известность пришла к писателю только после получения им литературной Премии Фонда Костельских за сборник стихов) и о своей новой книге «Сатурн. Мрачные картины из жизни мужчин рода Гойя», изданной в московском издательсте «Текст».

Из Питера гость перебрался в Москву, где его также ждала встреча с родственниками по отцовской линии (из рода Денелей), а Польский культурный центр организовал встречу с ним, на которую пришли сотрудники издательства БММ, выпустившего (после долгих мытарств) его роман «Ляля» на русском языке, а также переводчик романа Юрий Чайников вкупе с редактором Мартыновым. Среди присутствующих была также "наш автор" Эва Гараева, много сделавшая для того, чтобы "Ляля" была опубликована в Москве. Эва прислала нам также переведенный ею отрывок из "Ляли", который мы с удовольсвием публикуем ниже.

"Сейчас дом в Оливе выглядит уже иначе. А когда бабушка умрет, – а она скоро умрет, и я пишу об этом совершенно спокойно, потому что, во-первых, мы все давно смирились с этой мыслью, а во-вторых, она этого никогда не прочтет, потому что уже ничего не читает, – все изменится до неузнаваемости. Унаследованные вещи найдут места на новых полках и в шкафах в других квартирах. Стендаль с дарственной надписью Юлека, тридцать лет стоявший корешком к корешку с «Тремя повестями» Флобера, встанет между другими книгами. А что будет с коллекцией стекла, с этими тремя или четырьмя сотнями ваз, бокалов, графинов и бутылочек – красных, сапфировых, желто-зеленых, с пузырьками и без, мерцающих, потрескавшихся, будто заиндевевших?

Когда она, как старая китайская императрица, забывшая о власти и долге, сидит, укутанная жилетами и пледами, – худенькая, маленькая, легкая, – трудно представить ее такой, какой она была раньше, ведь прежде не было вытирания носа, памперсов и этого постоянного гнетущего молчания. Разве что улыбается – и мы можем тешить себя мыслью, что она по-своему счастлива, но это все равно, что говорить о чувствах актинии или кораллового рифа.

Таков конец этой истории. А где же она начиналась?

Может, в Лисове? В маленьком, заброшенном, пахнущем упавшими яблоками Лисове, который так меня разочаровал, когда я выбрался туда, как в землю обетованную, Ханаан, чью географию я прекрасно знал из ее рассказов – знал, где калитка, которую открывал головой конь, где гостиная и комната тети Розы, где бюсты Наполеона и Ленина, и где стоитбольшой обеденный стол, на краю которого воры оставили серебро, и, наконец, где то бюро, с которого девяностолетняя прапрабабушка Брокль согнала немца. А что теперь? От дома осталась большая труба и развалины стен, высившиеся на полметра, местами на метр, и рисовавшие на земле подобие прямоугольника. Дом казался значительно меньше прежнего, потому что через комнаты проходила межа, а на том самом месте, где некогда стоял рояль, ныне рос картофель или гречиха.

Быть может, все начиналось в доходном доме на некоем проспекте в Киеве, что совсем недурно, где жили три семьи – Бенецкие, Карнауховы и Корытко, – а мойры оплетали их апартаменты причудливой паутиной нитей?

А может все начиналось в удивительном пространстве, которое я ни за что не могу представить, – ведь я не из тех молодых-польских-взбунтовавшихся-писателей-ездящих-в-Восточную-Европу, – в пространстве, называемом Украиной, там, где росли иные растения и жили люди, не похожие на наших, говорившие ледяными, но певучими голосами? И эти крестьяне в холщевых рубахах с дубинами и вилами гнались за автомобилем прапрадедушки Брокля.

Не знаю, с чего начать эту историю, я столько раз ее начинал, и сейчас, и десять лет назад, когда еще ничего не записывал, а только рассказывал своим друзьям, кузинам, любимым и попутчикам в экспресс-поездах на маршруте «Гданьск – Варшава» и «Варшава – Гданьск». Тогда, с присущим четырнадцатилетним пишущим юнцам пылом, придумал я высокопарное название этой истории: «Польские газели», ибо газель – «поэтическая форма, напоминающая нить жемчуга», и именно она лучше всего подходит для разрозненных, но одновременно связанных бабушкиных повествований.

В сущности, история эта начинается то здесь, то там, в самых разных местах. Она складывается из обрывков воспоминаний и судеб людей – многих из них уже нет на свете, – а ее хранительницей и ключницей до недавнего времени была бабушка. Созданная из столь прочных и долговечных материалов, бабушка даже после нескольких легких и более серьезных починок еще два-три года назад держалась со свойственными ей обаянием и шармом. И когда ко мне приезжали друзья из дальних мест, я первым делом вел их к ней, потому что именно она была самой восхитительной достопримечательностью моего северного города"

(Перевод Эвы Гараевой)

Сейчас книга Денеля уже «пошла в люди», и нам приятно отметить появление в Интернете рецензий на нее от простых читателей, отмечающие ее душевность и насущность в наше время, например «Вселенная по имени бабушка» Инны Моисеевой http://kulturmultur.com/project/78/Vselennaya_po_imeni_babushka_12_05_2015

Фотграфии Константина Маслова