Интервью с Игорем Беловым

— Знакомьтесь, кто не знает: Игорь Белов, поэт, переводчик. Пожалуй, наиболее широко известный из современных калининградских литераторов за пределами региона. Чему способствует, прежде всего, невероятная творческая активность, которая проявляется не только собственно в письме, но и в участии в различных литературных событиях. Важны также публикации: помимо двух поэтических книг, вышедших в Калининграде («Весь этот джаз» и «Музыка не для толстых»), у Белова ряд серьёзных подборок в «толстых и тонких» литературных журналах. В последние годы к этой известности стихотворца добавилась внушительная переводческая известность, поскольку он плотно занялся переводом – и осваивает неизведанные для русского читателя поэтические территории Украины, Белоруссии и Польши. Это занятие его естественным образом повлекло в Польшу, где он, похоже, укореняется и оседает на ПМЖ. Но иногда приезжает в родной Калининград, благодаря чему мы можем поговорить – как сейчас. И вот первый вопрос: скажи, пожалуйста, Игорь, почему Польша и как ты там вообще оказался?
— На самом деле всё очень просто. Хотя я бы не назвал это «оседанием», просто я регулярно оказываюсь на территории Польши в силу разных причин – как литературного или научного, так и личного свойства. Но, действительно, всё началось именно там. В июле 2006 года я поехал на международный фестиваль поэзии «Волны поэзии» в Варшаве и познакомился там с белорусским поэтом Андреем Хадановичем и украинской поэтессой Галиной Крук. Стихи Хадановича произвели на меня такое сильное впечатление, что я понял: в современной русской поэзии мне не хватает именно такого автора. Я его услышал на фестивале, он читал по-белорусски, и мне было понятно процентов семьдесят, но я уловил, о чём там речь, и вообще образную систему. И затем как-то полушутя я предложил, может быть, что-то перевести из него на русский язык, и Андрей как человек прагматичный вскоре после фестиваля прислал мне подборку своих стихов, причём с подстрочником и пространными комментариями – историческими, культурологическими и прочими. Так я стал переводить Хадановича, потом – украинца Сергея Жадана, которого я знал по роману «Депеш Мод», а потом у него вышла книжка стихов «Марадона», и я её почти целиком перевёл. Переводя этих поэтов, я наткнулся на переводы Жадана из польского поэта Мартина Светлицкого. И как раз тогда, в 2008 году, замаячила возможность податься на переводческую стипендию «Gaude Polonia», я подал заявку, указав, что знаю польский язык, хотя на самом деле совсем его не знал. Я прошёл на эту стипендию, приехал в Варшаву, где всех привёл в ужас полным незнанием языка. Меня записали на курсы польского языка, я стал учить язык и – переводить Светлицкого.

— То есть первое твоё длительное пребывание в Польше было связано со стипендией. А дальше?
— Ничего другого не оставалось, кроме как осваивать других польских авторов, переводить тех и других. Так началось сотрудничество с русскоязычным журналом «Новая Польша», в котором первая моя публикация вышла в 2009 году – это были переводы стихов Богдана Задуры, который был моим куратором на стипендии. Кураторство заключалось в том, что раз в неделю я приезжал к нему домой либо приходил в редакцию, мы выпивали бутылку водки и разговаривали о том, о сём, насколько позволял мой польский. И эти разговоры были своего рода вхождением в польскую культуру, Задура мне очень много дал в этом плане. Теперь мой польский гораздо лучше, и я уже постоянный сотрудник «Новой Польши», это сейчас моя главная работа в Польше, чем я и зарабатываю на жизнь.

 — Что ты для неё переводишь?

— Я перевожу всё. Ежемесячно – дайджест польской прессы «Хроника текущих событий», составляемый публицистом Виктором Кулерским. Проблема с ним в том, что он всё это составляет от руки! И эти манускрипты мне приходится расшифровывать, что тоже, надо сказать, глубоко погружает в польский контекст. Также я перевожу для них интервью, эссе, статьи, однажды рассказ и, конечно, поэзию. (В одном из последних номеров «НП» вышли новые переводы Игоря Белова из Мартина Светлицкого и эссе о нём. – С. М.)

 — Чем ещё ты занят сейчас в Варшаве?

 — Ещё я поступил в аспирантуру на кафедру прикладной лингвистики в Варшавский университет. Это называется «студия докторантске», и теперь я, выходит, «докторант». Есть ещё и личный мотив, но это отдельная история, и её надо рассказывать обстоятельно и не здесь.

 — В чём заключается твоё «докторантство»?

— В течение четырёх лет я буду учиться и писать диссертацию (надеюсь, что действительно буду). Тема её – «Особенности перевода современной польской поэзии на русский язык». То есть – выявление неких тенденций, закономерностей, попытка исследовать трансформации польского текста в русский.

 — Переводя сам, ты знаком, вообще, с современным состоянием переводов польской поэзии на русский язык?

— Слава богу, да. Тем более что я уже дважды поработал в жюри конкурса русских переводов польской поэзии – Чеслава Милоша и Тадеуша Ружевича. Всё это проводит польский Институт книги совместно с фондом «За нашу и вашу свободу». И там я работал и работаю с людьми, которые мне обеспечили, что называется, путёвку в переводческую жизнь. Это ныне покойная Наталья Горбаневская (не нуждающаяся, полагаю, в представлении); Адам Поморский, президент польского ПЕН-Клуба и переводчик Мандельштама; Ежи Чех, переводчик Бродского, Лимонова и всего нашего самиздата; Андрей Хаданович и Томас Венцлова. Благодаря этой совместной работе я более или менее вижу общую картину, хотя у меня и нет ещё чёткого понимания, что в этой сфере происходит. Есть люди, которые разбираются в этом лучше, поскольку моя главная проблема – постоянная нехватка времени…

 — А сейчас у нас есть переводчики, которые специализируются на польской поэзии и постоянно этим занимаются?

— Конечно. Это и до недавнего времени Владимир Британишский, и Андрей Базилевский. Сергей Морейно, который в том году прислал мне очень хорошие переводы из Рышарда Крыницкого. Жаль, что Крыницкий не позволяет Морейно их публиковать, потому что, якобы, продал эксклюзивное право публикации своих стихов на русском другому известному переводчику – Анатолию Ройтману. Которого, кстати, терпеть не могут полонисты, но, возможно, это просто профессиональная зависть, поскольку Милош неоднократно подчёркивал, что у него один переводчик в России – Ройтман, хотя его переводили и Бродский, и много кто ещё. Хорошо переводят молодую польскую поэзию Анастасия Векшина и Лев Оборин, – Настя, к примеру, довольно много работает с поколением тридцатилетних. А мой интерес связан скорее с поколением пятидесятилетних, это поколение так называемого «Брульона», «Черновик» по-польски.

— И теперь мы с нетерпением ждём выхода книжки стихотворений Мартина Светлицкого в твоих переводах.
 — Да, она называется «100 стихотворений о водке и сигаретах».

— Откуда такое название?
 — У него в Польше вышла сначала книжка «37 стихотворений о водке и сигаретах», потом ещё «49 стихотворений о водке и сигаретах», потом «Музыка сердцевины» и другие. Но, поскольку тематика Светлицкого – это краковский алкоголизм, курево и секс, то мы с Кузьминым решили выбрать такое концептуальное название для этой антологии, куда вошли переводы из всех сборников Светлицкого.

 — Кто издатель? Когда ждать книжку?
— Дмитрий Кузьмин, книжка выходит в библиотеке современной зарубежной поэзии журнала «Воздух» в издательстве «АРГО-РИСК». Это их новая серия, в ней уже вышли, насколько я знаю, два поэтических сборника. Моя книжка ожидается в конце весны – начале лета. Поначалу планировали выпустить её в начале ноября прошлого года, к московской биеннале поэтов, и пригласить Светлицкого в Москву на презентацию. Но, к сожалению, у него не оказалось ни гражданского, ни тем более заграничного паспорта, и он вообще заявил, что у него в это время концерт и Польша – его страна и так далее. Такая это личность. Я имею честь знать его лично, мы три раза встречались. Первый раз это кончилось страшным пьянством и провалами в памяти, после чего Светлицкий мне написал в отчаянии письмо о том, что он не помнит обстоятельств нашего разговора и просит встретиться ещё раз. Мы встретились, и всё повторилось. И лишь на третьей встрече мы едва смогли – успели – нормально поговорить.

— Судя по всему, о чём ты говоришь, Светлицкий – это именно твой персонаж.
 — Да, это такой маргинал, скандалист, алкоголик, – мой человек. Пятидесятилетний панк, вечно в чёрном, обсыпанном пеплом пиджаке и чёрной футболке, живущий в богемном районе Кракова Казимеж, не выпускающий изо рта сигарету, вечно небритый и поддатый. Страшно популярный в Польше. Это объясняется тем, что он, кроме того, что поэт, автор трёх романов и многих книг, ещё и вокалист группы «Świetliki» («Светлячки»). Он выходит на сцену – в тёмных очках, с сигаретой, с водярой – и под такой меланхоличный перебор струн, лайтовый рок, читает свои тексты про водку, сигареты и женщин. И всем это страшно нравится, я видел это на его концертах. Хотя, конечно, личность дико скандальная, постоянно с ним какие-то связаны истории – то он от премии откажется, то пошлёт кого-то в прямом эфире. И выглядит он не как панк, а просто как симпатичный интеллигентный алкоголик средних лет.

— Кроме тебя Светлицкого ещё кто-то переводит на русский?
— Его немного переводил, насколько я знаю, Дмитрий Веденяпин, и была публикация в «Иностранной литературе». А больше, кажется, никто.

— Можно ли сказать, что это сейчас основной польский автор, которого ты переводишь?
 — Да, потому что в таких количествах, как его, я не переводил из поляков никого. В равных с ним – только Жадана и Хадановича. Вот это и есть три моих основных автора – поляк, украинец и белорус. Если я соберусь делать книжку своих стихов, то я обязательно включу туда переводы этих троих. Потому что я уже не вижу себя без этих авторов.

— Отступим немного от конкретных авторов, поговорим о твоей переводческой стратегии. Известны различные подходы к переводу – как можно определить твой?
— Мне кажется, моя стратегия перевода не всем переводчикам близка. Часто я не перевожу в буквальном смысле, но скорее делаю вариации на тему, тем более, если оригинал – это традиционный рифмованный стих. Я сторонник того, чтобы пожертвовать близостью к оригиналу ради того, чтобы было красиво.

 — Чем конкретно ты жертвуешь?
— Деталями.

— Ты соблюдаешь размер оригинала?
 — Стараюсь это делать, но не всегда. Иногда я сознательно нарушаю оригинальный размер, чтобы это больше было похоже на русскую речь, чтобы это звучало повеселее. Это бывает в случае с польской поэзией, потому что у неё с нашей – большая разница. Постоянное ударение на предпоследнем слоге влечёт за собой специфический ритм. По определению отсутствуют мужские рифмы, в то время как у нас редкое стихотворение обходится без них, если только это не графомания. Так что я сознательно иду на смену ритма и рифмовки. К примеру, при переводе огромной, на тридцать строф, баллады о движении «Солидарность» Стефана Адамского я пошёл на такие сознательные нарушения, и, по откликам, перевод получился удачным, издательство осталось им довольно. Бывает по-разному, но итог перевода, я считаю, должен выглядеть как хорошие русские стихи.

— Кого ещё ты переводил?
 — Я переводил многих польских поэтов, около двадцати авторов. Из тех, кого больше, – Януш Джевуцкий, Дарек Фокс, Павел Задура, Милош Беджицкий. Это всё более-менее одно поколение, дебютировавшее в 80-е годы прошлого века. Как наш Гандлевский, скажем, и помладше.

— Смотри, сколько уже проделано переводческой работы. Она и продолжает тебя занимать, то есть занимает очень много твоего времени. Между тем, по первому призванию ты сам поэт…
 — Я бы предпочёл называться литератором…

— Не суть. Раньше ты писал стихи, а теперь – переводы. Как поэта мы тебя в последнее время видим совсем мало. На мой взгляд, это похоже на дауншифтинг. Как ты сам считаешь?
— В какой-то степени это так. Но вообще, я считаю, что стихов не должно быть много. Их должно быть ровно столько, сколько нельзя не написать. Если, допустим, у Бориса Херсонского так работает пружина, что он пишет по стихотворению в день, то это его особенность. Сэм Симкин в последние годы жизни писал пять стихотворений в день. (Тут, конечно, возникает вопрос о качестве, но мы сейчас не об этом.) О себе я замечу, что и до занятий переводами я писал так же мало стихов, как и сейчас.

— Ты хочешь сказать, что переводы тебя по сути не отвлекают, что они не нарушают твой поэтический режим.
— Не мешают, да. Я даже думаю, что занятия переводами меня в большей степени дисциплинируют. Потому что есть обязательства перед заказчиками, перед издательствами. Которые я постоянно нарушаю…

—Уезжая из России, ты выбираешь систему западной жизни. Насколько ты готов вообще оставить Россию с её действительностью?
— Я совершенно не готов это сделать. Я бы так не загадывал. Хотя в жизни вне России есть, конечно, масса плюсов – банальных житейских, бытовых… Но куда более важный плюс той жизни – что ты по-другому смотришь на Отечество и замечаешь те вещи, которые не очень видны изнутри, пусть это происходит и на каком-то подсознательном уровне. Как известно, для того чтобы написать хорошее стихотворение, или хорошую песню про английские реалии, нужно поехать в Индию к Махариши, как это делали «битлы», которые в Индии писали песни, совершенно не относящиеся к индийской реальности, но им оттуда было лучше видно происходящее на родине. Я вообще не сторонник загадывать наперёд, но пока этот эксперимент мне нравится, мне это интересно, я так бы всю жизнь и жил. Это, если честно, моя мечта: жить в Польше и раз в месяц приезжать в Россию. Польша мне нравится, это хорошая, весёлая, дешёвая страна, близкая, несмотря на все сложности взаимной истории, России. Поляки – такие же расп…и, такие же не дураки выпить, как и мы, и это нас сближает. И девушки у них красивые.

— То есть, мы, калининградцы, тебя не потеряем в Польше окончательно?
— Нет, конечно, не потеряете. Если я, конечно, не помру.

— Ну, тогда потеряет весь мир.

Источник: http://www.litkarta.ru/dossier/perevod-eto-vsegda-vyzov/