Беседа с Анной Пивковской

Анна Пивковская - героиня последнего фильма Барбары Сасс – «Как наркотик». Фильм описывает историю поэтессы, у которой больное сердце (перед началом съемок говорилось, что это будет фильм о Халине Посвятовской). Героиня фильма лечит свои экзистенциальные страхи все новыми, неудачными связями с мужчинами. В конце она, однако, сдается и совершает самоубийство. Режиссер фильма (она же и сценарист) использовала в фильме стихи Анны Пивковской. Сходство фамилий кажется не случайным. Барбара Сасс выбрала стихи Пивковской из произведений других молодых поэтесс и – как она сказала на пресс-конференции на кинофестивале в Гдыне, - уверена, что выбор был наилучшим из возможных.

Мы договариваемся о встрече в кафе «Новый свет». Начало осени. Тепло. Вырываемся на минутку из повседневной спешки города, чтобы поговорить о поэзии, потому что жизнь Анны и поэзия неразделимы.

- Мои друзья смеются, что там, где возвышается фабричная труба, я вижу  морской маяк. Мой глаз настроен на кадры картин. Не наша заслуга, что мы живем так, а не иначе. Конечно, многое зависит от нас, но – в границах судьбы. У нас только одна биография. Это как с цветом глаз, голубым или карим, мы родимся с любовью к музыке или поэзии. Думаю, что если бы я даже не писала, то не могла бы не читать поэзии. Это мой способ общения с миром. Мало есть людей настолько талантливых, что им хватает своей жизни. К писанию я отношусь как к дару, оно дает мне силы.

С этим изъяном приходишь на свет и носишь в себе:
не раскрытую иногда до конца, как бы притаившуюся
уверенность в своей судьбе. («Изъян»)

Анна сидит напротив. Скоро уезжает в Зальцбург. Рассказывает о подробностях поездки. Пишет сейчас эссе об австрийском поэте Георге Тракле, хочет пройтись по Зальцбургу по его следам, вдохнуть воздух этого города. Не так давно она вернулась из Парижа, где ей была предоставлена месячная стипендия на написание эссе о Лесьмяне. Еще до этого по следам Ахматовой посещала Петербург. Она в прекрасном периоде своей жизни, переполнена энергией, сменила место работы – из литературного отдела Театра на Воле перебралась в Большой театр, где занимается рекламой.

Кто я? Каково мое имя?
И каков цвет моей кожи?
Зовут меня Анабель или Клер?
Или мягче: Соня или Наташа?
Как звали мужчин, которых я любила
и как зовут тех, с кем еще не знакома?
Из какой я эпохи?
И какой реки в моих глазах отраженье,
Невы или Сены?

(1989)

Пивковская с помощью воображения, с редкой свободой, вытекающей из солидного образования, умения проникать в психику других людей, и улавливать настроение эпохи, перемещается во времени и пространстве. Ее поэзия объясняет, что все люди в своих основных потребностях и страстях очень схожи, меняются лишь костюмы и реквизиты.

На станциях здесь мраморные стойки
Из прошлого столетия. Европа
Берет свое. Сверкает бронза ручек.
А кофе из экспресса прямо в чашки
Плывет спокойно. Век идет к концу,
неведомый, как будто химия солнца.
Сколько же нужно одолеть пространства,
В скольких эпохах заплутать, на скольких
башнях из сна уснуть себе на горе,
Смеясь - заплакать, так и не понять?
Сколько домов, крутых ступеней, улиц
нужно увидеть, псов, в тени лежащих?
Когда уйти? Через какой вернуться
мне промежуток, чтоб не разбудить
собственной тени, маски на лице?
То был момент. А море о каменья
швырнуло, словно тряпочную куклу.
Одним рывком платок с меня сорвало
и кожицу с колен, колечко с пальца.
И поняла я, как вокруг все хрупко.

(1997)

- В первый раз я влюбилась в возрасте шекспировской Джуьетты. С той поры считаю себя вполне сознательной личностью. Это чувство сделало меня более впечатлительной, открыло путь к писанию…

Потом выиграла литературный конкурс стихотворением «Верность»

- После дебюта в «Свете молодых» я почувствовала себя получившей благословение. По сей день люблю посылать стихи на конкурсы.

На счету поэтессы уже несколько выигранных конкурсов – между прочим. в 1995 году получила Литературную премию им. Георга Тракля.

С самого начала она хорошо понимала, каким образом хочет писать. Воспитанная на очень разнообразной поэзии, сознательно выбрала стих ритмизированный и рифмованный.

 «Рифма и ритм» - напишет она в предисловии к своему раннему сборнику «Этюдник» (1989) - образуют внутреннюю своеобразную музыку стиха, а всякая музыкальность приводит к тому, что его эмоциональное воздействие усиливается, открывает новые области для воображения. Пробуждает их не только словом, определяющим понятия, но своей мелодичностью воздействует также и на область чувств, недоступную для слова. Благодаря музыке слово приобретает магическую силу, поэтому всегда так охотно принимается поющаяся поэзия, поэтому так часто встречаются поющие поэты. И жаль было бы лишать сегодняшнюю поэзию даже тени  той музыкальной гармонии, которую еще древние философы понимали как выражение всеобщей гармонии космоса»

В конце 80-х годов, на которые приходится дебют  Пивковской, писание таких стихов рассматривалось критиками с гораздо большей подозрительностью, чем сейчас, когда молодые поэты, называемые классицистами, получили уже право гражданства.

Следует добавить, что первые стихи Пивковской отличались и в другом отношении от стихов ее сверстников. Не были непосредственными отчетами о душевном состоянии авторов, не мучили читателями сверхчувствительностью, сосредоточенной на себe. Как если бы автор  сразу же поднялась на ступеньку выше и, парадоксальным образом отказываясь от самой себя, вызывала тем больший интерес к себе.

Так Пивковская незаметно для себя стала одним из бойцов, упорно сражающихся в защиту стихов с ритмом и рифмой. Ее оружием сделались эссе Иосифа Бродского, его стихи, стихи Мандельштама, Ахматовой, Хини, Венцловы в переводах Бараньчака. Впрочем, и сам Бараньчак, многими годами годами писавший белые стихи, в 1998 году издал томик «Хирургическая точность», в котором показал всем, как можно писать современные стихи с рифмой и ритмом. И получил за него премию Нике.

- С тех пор, как я стала читать поэзию, а это было в начале 70-х годов, я размышляла о том, что, собственно, случилось с рифмой и ритмом в польской поэзии. Важнейшей для меня поэтической книгой была принесенная однажды моему отцу антология «Пять поэтов” (Блок, Ахматова, Пастернак, Маяковский и Есенин). Любовь к этой книге быстро привела меня к стихам Цветаевой и Мандельштама. Такой же поэтический тон, который я нашла у русских, я позднее искала в польской поэзии. Я читала Броневского, Галчинского, Яструна, скамандритов, но они все казались мне как-то чересчур устарелыми. Тогда, в 70-е годы и в начале 80-х годов всецело господствовал белый стих, великолепный, когда это был  Херберт, Ружевич или Шимборская, и несколько худший, когда это были молодые поэты, не всегда удачно следовавшие за теми, великими. Тогда всем казалось, что для того, чтобы стать современным поэтом, а не эпигоном, следует отказаться от рифм. Я совершенно не могла с этим согласиться.

 Когда я издала «Этюдник», я почувствовала себя очень одинокой. Спасение пришло со стороны Иосифа Бродского, когда я услышала, как он читает свои стихи, и познакомилась с его предисловием к книге стихов Венцловы. По мнению Бродского, все указывает на то, что двадцатый век, который должен закончиться через 10 лет, сумел справиться со всеми видами искусства, за исключением поэзии, и что непредубежденного человека должен поражать вид той горы тел, которую родила мышь белого стиха, и что поэта делает традиционным в негативном, хотя и не единственном смысле, не форма, а содержание его стихов. Я подумала, что польская поэзия испугалась  традиции, и для того, чтобы ее не сочли провинциальной, не авангардной,  отошла от рифмы и ритма.

Стихи Анны славят мир даже тогда, когда она говорит в них о страдании, уродстве, смерти. Поэтесса понимает, что жизнь не бывает однородной.

Стихи – это картины, рисуемые полным размаха словом и воображением. Но это, однако, не чистые краски, а их оттенки, смешанные цвета – любовь, прерванная смертью, красота, сломленная тяжелым трудом, тоска, избытая верой. Это, однако, не невротическое заклинание мира – свет мой, я буду говорить о тебе прекрасные слова, а ты меня не обидишь!

Восхищение миром, его мельчайшими элементами, встраивание  своего существования в цепочку поколений у Пивковской кажется совершенно естественным, его источник находится в детстве, проведенном во Дворце Радзивиллов в Неборове. Там отец Анны много лет был хранителем музея. Залы дворца, наполненные произведениями искусства, памятниками минувших эпох, интересные разговоры, дискуссии, ведущиеся необыкновенными гостями: интеллектуалами, людьми искусства – все это привело к огромному уважению традиций, вынесенному из дома, к пониманию того, что искусство является связующим звеном, соединяющим прошлое с будущим, уважение к прошлому, но одновременно и убеждение, что можно самому обогатить мир собою.

- С профессором  Татаркевичем я ходила кормить лебедей. Я воспитывалась в необыкновенном месте, среди необычайных людей…

Может быть, поэтому Пивковская в своих стихах не пытается изменять мир, не бунтует, зато пытается описать увиденный мир, пользуясь своим воображением, образованием, интуицией, наконец, формой. Поэзия Пивковской благодаря своей мелодичности пытается подсознательно очаровать читателя, увлечь его. Анна  так похожа на свою поэзию! Обе говорят быстро, плавно и разборчиво. Как бы на одном дыхании,  мягким женским голосом.

Анна пишет много, иногда очень много. Некоторые ставят ей это в вину. Анна, так же как и вдохновляющие ее  мастера: Бачиньский, Бродский, Ахматова, выбрасывает на бумагу практически готовый стих. На вопрос – легко ли писать стихи – она отвечает словами Ахматовой: «их или кто-то диктует, и тогда - совсем легко, а когда не диктует - просто невозможно»[1]

- Садясь перед чистым листом бумаги, я не знаю, что на нем получится. Для того, чтобы получилось стихотворение, необходимо очень сильное эмоциональное и интеллектуальное напряжение– говорит Пивковская.

Официантка приносит нам второе, и может быть, и третье кофе меланж, великолепный напиток с молоком и сливками, пахнущий ванилью. Анна смотрит на часы. Через полчаса ей нужно быть на железнодорожной станции. Вместе с короткошерстой таксой по кличке Вторек она живет в подваршавском Прушкове, близится время его прогулки.

Где то солнце, что утром так сильно кусалось?
Где блоха, что теплом моей крови питалась?
Где момент, когда был я? Я есть, и я с вами!
Гибну вместе с прошедшими я временами.
Настоящим владею. Колючек боюсь я,
Когда зуд, я живу, потому что чешусь я!
А когда есть охота, сержусь я и лаю,
И о будущем мыслю, еды ожидая.

(«Сонет пса по имени Вторек»)

На пресс-конференции после премьеры фильма Барбары Сасс «Как наркотик» Анну спросили, не отождествляет ли она  себя с героиней этого фильма. «Нет» – был ответ. «Я никогда не чувствовала себя поэтессой в каком-то смысле прóклятой. Писание стихов для меня - радость. А этот фильм, с моей точки зрения, это, прежде всего, рассказ о том, то сама жизнь и более важна, и более трудна, чем литература.»

Два дня в пути; как жидкое стекло,
Пространство льется, в лаву застывая.
В устах еще свидания тепло,
И блещет чешуей волна морская.

А море плоско. Плосок его склон?
А синь седа. Синь рядом с чернотою?
А дальний берег – разве виден он,
от вод ножом серебряным откроен?

Тоскую о тебе. И телефон
держу, как будто к  месту приближаюсь,
Где ты уже, наверно, входишь в дом,
все выше по ступеням поднимаясь.

Там твердь. На полке, недоступный взглядам,
Стоит мой кубок с твоим кубком рядом.

 (1995 г.)

Перевод Анатолия Нехая

Источник: https://web.archive.org/web/20131103035255/http://www.wywiady.w2e.pl/anna-piwkowska/

Публикуется с сокращениями

Фотография Мариуша Кубика