Станислав Засада: Как Вы отметили литературную Нобелевскую премию Светланы Алексиевич?

Ежи Чех: - Сразу же после объявления решения Шведской академии. Это выглядело так: беспорядок в доме, звонки из газет и радио и визит сразу трех съемочных групп с телевидения. Пока я давал интервью одной, жена занимала разговором следующую. На следующий день все утихло. Естественно, меня обрадовала Нобелевская премия для Светланы Алексиевич, потому что это – выдающаяся литература.

Как случилось, что Вы стали переводчиком Светланы Алексиевич? Кто кого нашел?

- Ни она меня, ни я ее. Это была идея издательства «Черное». Я как раз закончил перевод «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана, одного из важнейших произведений XX века. Меня тогда признали специалистом по Второй мировой войне, поэтому Моника Шнайдерман предложила мне перевести «У войны не женское лицо» Алексиевич. А после двух премий за эту книгу – им. Рышарда Капущинского  и «Ангелюс» - уже нельзя было отказать ей в переводе следующих книг. В сумме я перевел их пять.

Какова Нобелевская лауреатка в частной жизни? Часто ли вы контактируете?

Встречаемся мы редко и только по поводу упомянутых наград. Но эти встречи коротки, потому что Светлана в Польше очень популярна, и у нее напряженный график. Последний раз мы договорились о встрече в Варшаве, но к нам подсел журналист, и времени на разговор осталось немного. Общаемся мейлами, но после Нобелевской премии и эта дорога  дает сбои. Я жду, пока медиальный шум вокруг нее успокоится. В частной жизни это особа теплая, скромная, открытая, терпеливо выслушивает всех героев своих книг, даже тех, с кем не соглашается. Если бы она не была такой, то ее книги не появились бы. Их ответы складываются в многоголосый хор, часто полный диссонансов, и именно он определяет ценность этой литературы. Я подчеркиваю последнее слово, потому что Алексиевич создала новый литературный жанр. Ее открытость не означает, что она пишет все, что ей диктуют; из ответов она выбирает лишь самое необходимое. Иногда это приводит к конфликтам, но Светлана стоит на своем. Потому что помимо всего прочего она еще и отважна, боится она, пожалуй, только сквозняков.

Вам нравятся ее книги?

- «Нравятся» - это неподходящее слово, в книгах есть страшные сцены, которые переводчик переживает в несколько раз сильнее читателя. Тот может прервать чтение, чтобы успокоиться. Переводчик, даже застывая от ужаса, обязан эти описания представить так, чтобы они были такими же страшными, как в оригинале. Это не то, что переводить арлекины; у Гроссмана я нашел подробное описание смерти в газовой камере. Нужно было войти за ним в эту камеру, а такие вещи безболезненно не проходят.

 Что Вас особенно потрясло у Алексиевич?

- Пожалуй, рассказ палача НКВД о том, как он целые дни расстреливал узников. В конце такого «трудового» дня он уже не чувствовал собственной руки.

 Кого Вы еще переводили из русских литераторов?

- Главным образом современную прозу – Людмилу Петрушевскую, Асара Эппеля, Эдуарда Лимонова, Светлану Василенко, Татьяну Толстую, но также детективы Бориса Акунина, воспоминания Александра Солженицына, генерала Лебедева, а в последнее время – Надежды Мандельштам.

 Как случилось, что рьяный деятель «Солидарности» занялся российской литературой? В обиходном понимании русский язык был объектом ненависти, это был язык оккупанта. Молодежь не желала изучать его в школе.

- В моем поколении этого еще не было, а из дома я не вынес неприязни к русскому – мама провела детство в Новогрудке и в школу ходила вместе с русскими девочками. Впрочем, одно дело СССР, а другое - российский язык и культура. Со студенческих лет меня сопровождал Булат Окуджава, который лучше, чем наши поэты, выразил то, что мы тогда чувствовали.
После неудачи со своей пьесой в «Атенеуме» я сосредоточился главным образом на переводе, потому что вскоре началась перестройка., и начали публиковать запрещенных ранее поэтов, в частности Даниила Хармса. Его тексты я через несколько лет издал в томе «Пейте уксус, господа!» Павел Шкотак смонтировал дюжину из них и выставил в Театре Бюро Путешествий. позднее я перевел «Сказку о мертвой царевне»  Николая Коляды, ставшую огромной удачей Театра Польского. Сотрудничество со Шкотаком положило начало моему приключению с театром, которому я отдал много времени – не только пьесам, но также новому переводу произведений Станиславского, гиганта в этой области

Что является более благодарным занятием, собственное творчество или переводы?

- Я их не разделяю. С детства я стремился к писанию, но не предполагал, что стану переводчиком. Впрочем, я считал себя литератором -  не переводчиком. Но я должен признать, что длительное занятие переводом опустошает человека, и нелегко потом бывает писать свои произведения. А мне как раз хотелось бы написать что-нибудь свое, тем более, что я не вижу новых интересных произведений в русской литературе, а сама Россия меня пугает.

 Вы почувствовали себя более удовлетворенным, когда Алексиевич получила Нобелевскую премию?

- У меня свое мнение о наградах, но я не сказал бы, чтобы это меня огорчило. На второй день продавщица узнала меня в киоске, потому что видела меня по телевидению, хотя туда включили только половину моей фразы. Так что мне не грозит сделаться знаменитостью, в особенности в Познани.

 Будете ли Вы продолжать переводить ее книги?

- Я знаю, что она пишет теперь следующую – о любви, старости и смерти. Когда ее закончит, я займусь ее переводом. Считаю это своей обязанностью.

 Источник http://poznan.wyborcza.pl/poznan/1,36000,19320707,tlumacz-laureatki-nobla-swietlana-aleksijewicz-cierpliwie-slucha.html?disableRedirects=true