ИГОЛКИ С НИТКАМИ (окончание)

…Весь следующий день прошел в тревожном ожидании.

Ударные части армейской группировки «Пискор» сосредоточились в узком коридоре. Его поверхность была ровная, как стол. С одного бока у них находился осыпающийся песчаный овраг, с другой стороны – трудно проходимый для человека лесной бурелом. Полки вели тяжелые атаки, несли большие потери и никак не могли выбить противника с занимаемых позиций. Солдаты продолжали гибнуть на поле боя[i]. Польские подразделения были сильно измотаны в предыдущих боях. Чувствовалась нехватка военной техники, боеприпасов, особенно артиллерийских. У командования группы «Пискор» не было никаких резервов.

К немцам подошли на помощь свежие танки и мотопехота.

На быстрый успех польских войск в этом районе рассчитывать можно было с трудом, бои принимали затяжной характер.

Близился вечер. Барковский с экипажем стоял рядом с танком. Они только что закончили мелкий ремонт своей машины после ночной атаки на Томашув-Любельский.

Мимо них шел танкист одетый, как и они в матерчатый комбинезон. Его уши были перевязаны многими слоями бинта. На белых бинтах виднелись бурые капли крови. Раненого сопровождал санитар. Солдат с повязкой на рукаве с изображением красного креста попросил у танкистов закурить.

Гвоздецкий вытащил пачку сигарет и протянул незнакомцу. Боец взял две штуки и показал на бредущего впереди война.

Гвоздецкий спросил:

– Что с ним?

– Оглох, совсем ничего не слышит. Он – командир двухбашенного пулеметного «Виккерса». Им в борт танка попал фугасный снаряд, броню не пробил, но сорвал задвижки с люков. Люки открылись и с неимоверной силой закрылись вновь при этом, хлопнув с таким грохотом, что этот; и санитар снова показал вперед, – лишился слуха. Двое других его коллег до сих пор катаются по земле рядом со своим танком, держась ладонями за уши.

– Тоже оглохли? – спросил Гвоздецкий.

– Нет, придуриваются, не хотят снова в «коробку» [ii], – сказал санитар».

– А ты откуда знаешь? –  вмешался в разговор Залокотский.

– Всех осмотрел врач. Спасибо за курево, – сказал боец и побежал к своим раненым.

Экипаж стоял в задумчивости.

Первый заговорил Гвоздецкий:

– Я знаю тоже случай с люком. Одному подпоручику во время атаки под Петрыкувом стало вдруг плохо видно в приборы: он приоткрыл люк и на полном ходу высунул лицо, стал смотреть в эту щелку. А пальцы правой руки положил на край люка. Только убрал свою голову в танк, как водитель наскочил на бугор. Машину качнуло. Крышка люка приоткрылась и ударила подпоручика по пальцам, сразу отхватив напрочь четыре из них.

– Что стало с подпоручиком? – спросил Залокотский.

– Наверное, уже дома»- ответил механик.

– Ведь и с нами может случиться то же самое. Может, как-нибудь привяжем люки? – предложил Залокотский».

Перед атакой, решил хорунжий Барковский, задвижки на крышках люков нужно привязать веревками к кронштейнам внутри танка.

К ним подошел связной и сообщил, что командиру танка нужно срочно прибыть в штаб дивизиона.

Барковский не спеша отошел от майора. Мысли очень тревожили хорунжего. Там в штабе он получил новый приказ. Новая атака. Через час. Ночью ходили в бой. В батальоне было двадцать две машины. Прорваться не смогли. Сегодня вечером придется идти в прорыв семью машинами –  это все, что осталось от их части. Правда, будут еще танкетки.

Подойдя к своей машине, Мечислав не стал сразу обнаруживать себя. Люки были открыты, и он стал слушать неторопливую речь Залокотского.

– В нашем селе у русинских девушек, в ночь перед рождеством, есть обычай: они идут к сараю, где все хранят зерно перед обмолотом, (зимой там пусто), и приставляют свои оголенные ягодицы к дыркам в досках.

– Зачем?»- спросил Гвоздецкий.

– Хотят узнать, какой будет жених, – ответил стрелок.

– А как? – заинтересованно спросил механик.

– Да очень просто. Если поглаживание любознательной дивчине покажется гладким, жених будет богатый, а если шершавое – бедняк, – сказал Залокотский.

– Да а кто же гладит то?

– «Дидько».

– Какой такой «дидько? – непонимающе воскликнул капрал.

– Конечно же, никакого «дидька» там нет. Это молодые ребята залезают в сарай и гладят девушек. Ту, которая не понравилась, гладят надетой на ладонь шершавой рукавицей, – объяснил Залокотский.

– А ты гладил? – поинтересовался Гвоздецкий.

– Нет, я справный католик, – сказал Залокотский.

– Я бы погладил! – рассмеявшись, ответил капрал. Хорунжий тоже засмеялся. Ему этот сельский обычай понравился.

Заглянув в водительский люк, командир танка приказал проверить исправность машины, пополнить боезапас. Его приказание было исполнено.

Оставшиеся танки батальона выдвинулись и быстро сосредоточились в указанном районе – на передовой. Надежно закрепив крышку верхнего люка, а также крышку люка водителя, они стали ждать сигнала к новой атаке.

Во время этого ожидания в голове у Барковского, как в кино, пробежали эпизоды всей «их войны».

Хорунжий не мог понять: почему при такой отваге польских солдат, при таком массовом самопожертвовании ребят из дивизионов танкеток, бойцы и младшие офицеры, честно сражавшиеся, беспрекословно выполнявшие все приказы и распоряжения, оказались здесь, за много сотен километров от западной границы, у мало кому известного провинциального городка под названием Томашув-Любельский. И, судя по всему, сейчас для них наступит героический и, наверное, последний бой.

Взвилась ввысь красная ракета- это был сигнал. Вперед, в наступление. И вечером того же дня, в сентябре 1939 г. танковый батальон в составе семи легких танков 7ТР пошел в наступление в районе села Рогузьно, под все тем же Томашувом-Любельским.

Человек не знает своей судьбы.

Вражеский снаряд расколол броню польского танка, словно скорлупу ореха. Двадцатимиллиметровая бронебойная болванка, выстреленная из немецкого танка T-II , влетела в башню с левой стороны.

Разбив пулемет и застряв в казенной части 37-миллиметровой танковой пушки, маленький стальной осколок попал под танкистскую каску[iii], в висок командиру танка. Хорунжий медленно сполз на пол машины.

Наводчик был легко контужен.

Водитель приложил большое мастерство, чтобы вывести покалеченную машину из боя. В расположении батальона экипаж с трудом извлек тело своего командира из осиротевшей машины.

Они завернули хорунжего в брезент, которым накрывались все вместе во время ночевок под своим танком.

Подошел старшина третьей роты.

Увидев накрытое тело, спросил:

– Хоронить будете отдельно, или со всеми? – Стрелок посмотрел на механика и ответил: – Со всеми.

– Тогда несите туда, в ту сторону, метров триста, а там налево увидите, где роют большую яму. Хоронить будут всех сразу, – сказал ротный старшина и показал направление. Земля была уже по-осеннему холодна.

Экипаж поднял и на руках отнес тело своего командира к общей могиле. Их экипаж создался около года назад. Они втроем всегда были вместе.

Гвоздецкий и Залокотский привыкли, что командир есть командир, и этим все было сказано.

После похорон к ним подошел штабной капитан. Танк приказано уничтожить. Залокоцкий сказал:

– Он и так уже не «боец». На нем можно только пахать.

– Что с машиной? – спросил офицер.

– Пушка и пулемет разбиты, – сказал водитель.

– Приказ об уничтожении техники никто не отменял, – продолжил капитан.

Пережить две трагедии сразу экипажу было очень тяжело. С этим танком, как и с командиром, экипаж познакомился в один день.

– Уничтожайте сами, – сказал стрелок.

– Хорошо, только заберите свои вещи. Я пришлю сейчас саперов, – ответил офицер.

– Личные вещи? Мы же их оставили в казармах. Сказали, подвезут, а до сих пор нет, –  сокрушался плутоновый.

– Капрал, я возьму себе пулемет? – спросил Залокотский.

– Бери, – ответил Гвоздецкий.

Сегодня они лишились командира и машины. Танк был взорван без участия экипажа.

Наутро туман стелился по земле и, не поднимаясь вверх, сразу испарялся. По небу плыли маленькие кучевые облака. День должен быть ясным и солнечным. Первые золотистые лучи солнца обласкали своим теплом рыжеватые тела сосен. На утреннем построении капитан Кособузкий зачитал приказ о роспуске батальона.

Командир поблагодарил бойцов за проявленный ими героизм и отдал команду «разойтись».

Бронемеханизированная бригада, куда были влиты остатки батальона, капитулировала еще вчера. Комбат раздумывал всю ночь о судьбе вверенной ему части.

Под утро он принял решение: «Пускай каждый его подчиненный выберет себе дальнейшую дорогу сам».

Танкисты группами стали обсуждать, что делать дальше.

Капрал Гвоздецкий стал уговаривать стрелка Залокотского идти с теми, кто хочет продолжать сражаться: «Пошли с нами в Венгрию, оттуда во Францию, война продолжается».

Плутоновый спросил: « Много вас?» – «Хватает» – ответил механик.

В это время проходили солдаты из технической роты: «Чего стоите. Уже с полчаса, как обоз раздают».

При этих словах в Залокотском проснулся крестьянин, единоличник, для которого свое село, свое хозяйство было всем. «Нет, я домой»- сказал житель горного карпатского села.

Капрал Станислав Гвоздецкий пожал руку Залокотскому и пошел к группе военных, уходящих в Венгрию.

В обозе танкового батальона царило оживление. Солдаты из крестьян забирали все подряд, что могло пригодиться в хозяйстве.

Залокотский бежал бегом в расположение техчасти.

Плутоновый нашел начальника интендантской службы батальона. По дороге он уже придумал, какие вещи возьмет себе домой.

У поручика Залокотский выпросил черную танковую куртку. Точно такую же он оставил в казарме. Залокотский все же хотел показаться дома если и не проездом на своем танке, так хоть в добротной куртке танкиста.

Затем стрелок стал просить что-нибудь для шитья. Поручик показал на коробки. Там в одних лежали нитки, в других – иголки.

Залокотскому вспомнилось, как его односельчане ходили к старому еврею Соломону в шинок и покупали кусок нитки, чтобы что-то пришить или зашить, а иголки хозяин шинка давал в аренду.

Стрелок взял себе ранец, сумку от противогаза и наполнил их предметами для шитья. Из еды ему удалось засунуть только две банки тушенки. Все остальное место заняли иголки с нитками.

Солдаты собирались группами, по принципу – кому куда идти. Искали земляков, – тех, кто живет рядом.

Группа из бойцов, которые жили в Львовском, Станиславском и Тарнопольском воеводствах, собралась уходить домой на рассвете. Люди грузили на себя седла, шанцевый инструмент, керосиновые лампы, ранцевые термоса. Крестьяне несли с собой почти весь обоз, но лишь единицы оставили при себе карабины.

Люди уже знали, что с востока на соединение с немцами идут части Красной Армии.

Когда оставляли оружие, оправдывались старой пословицей «зачем дразнить гусей». Посчитали, что оружие в хозяйстве –  бесполезная вещь.

На вопросы офицеров «Куда вам столько?» отвечали: «Зачем пропадать добру, лучше мы возьмем, чем немцы».

Кто-то взял радиоприемник «Сименс». Залокотский спросил солдата с приемником:

– А что, у вас в селе есть электричество?.

– Нет, – ответил рядовой.

– Зачем он тебе тогда? – продолжал любопытствовать плутоновый.

– Отнесу сестре, она живет в Трускавце, – ответил боец.

К концу дня группа подошла к мосту через речку Рата, недалеко от города Рава-Русская, где уже виднелись другие солдаты в польской военной форме, без оружия.

У переправы стояли три человека в гражданской одежде с карабинами.

На рукавах их пиджаков были повязки с надписью на русинском языке. Они отбирали у безоружных солдат все, что понравится.

Залокотский прочитал надписи на повязках: «Украинская милиция».

Солдаты в польской военной форме подходили к трем мужчинам с оружием, поднимали руки вверх и позволяли себя обыскивать. Затем складывали свои вещи в кучи, на которые показывали милиционеры. Некоторые военные пытались как-то отстоять свое добро. Говорили охране, что они ведь тоже русины. На что охранники, смеясь, говорили: «Придешь домой, запишешься в милицию, тогда и заберешь себе все, что твое».

После этой процедуры солдатам разрешали переходить мост.

Стрелок танка 7ТР не смог перенести такого позора, унижения. Плутоновый Залокотский снял со спины ранец, с плеча – противогазную сумку с «добром» и положил все это имущество на землю.

Взяв в руки свой ручной пулемет «Браунинг», танкист ощутил приятную тяжесть оружия, взвел затвор. Он решил проучить этих грабителей.

Залокотский дал короткую очередь поверх голов милиционеров, крикнув: «Оружие на землю! Самим лечь лицом вниз. Ладони положить на голову. Живо!»

И, чтобы было понятней, дал еще одну очередь, теперь уже рядом с носками обуви милиционеров. Охранники упали на землю.

Польский танкист сказал другим солдатам: «Забирайте свои вещи, и быстрее уходите».– «На войне никому не сладко».

Люди стали разбирать горы из пожитков.

Залокотский обратился к своим попутчикам: «Возьмите себе и мои иголки с нитками, они мне теперь не нужны». Солдаты разобрали предметы для шитья.

Плутоновый Ян Залокотский сросся с пулеметом, тот не мешал ему и не казался тяжелым. Ян понял, что война еще не закончена. И что его путь – в другую сторону: сначала в Венгрию, а затем во Францию…

Послесловие

В конце восьмидесятых годов XX века, где-то в июле, служебные дела занесли меня под город Кельце. Проезжая на «Уазике»[iv] (народ называет эту машину «вояка»), я оказался в местечке Ракув[v]. Этот населенный пункт расположен недалеко от искусственного озера Ханьша (не надо путать с самым глубоким озером Польши, которое называется Ханьча).

У меня было время, и водитель уговорил съездить на озеро. Приехав на место, мы поставили машину на стоянке и пешком отправились смотреть окрестности. Мы остановились на дамбе. Озеро было довольно большого размера. В лучах солнца, которые падали на воду этого водоема, увидели, как на поверхности небольших волн играет рыба. Она выпрыгивала на мгновение из воды и в солнечных, блестящих лучах золотом сверкала ее чешуя.

Мой водитель не сдержал своих эмоций при виде этих «рыбьих игр». Он сказал: «Я не думал, что в Польше водится такая большая речная рыба». Посмотрев еще раз на волны озера, полюбовавшись его красотой и маленькими лодочками, ходившими тут же под парусом, мы продолжили свой путь.

В Ракуве я попросил шофера остановиться на рыночной площади. Вокруг площади стояли жилые двухэтажные дома, в некоторых из них располагались типичные по тем временам маленькие магазинчики. По середине площади находился сквер, по его краям росли аккуратно подстриженные кусты.

В одном из этих магазинчиков я решил купить немного еды, чтобы перекусить в дороге. Зайдя в магазин, я застал там нескольких покупателей: пожилую женщину с девочкой четырех –  пяти лет в легком зеленом платьице с большими, оригинальными пуговицами. В очереди за ними стояла средних лет женщина с бидоном в руках и старик в советском, новом кителе – без погон.

Я подумал, что он, наверно, купил его у какого-нибудь «куска»[vi].

Спросив, кто крайний, я стал ждать очереди, обдумывая, что купить. Неожиданно девочка впереди заплакала и стала показывать в ладошке, наверное бабушке, пуговицу от своего платья. Женщина попросила у продавца иголку с зеленой ниткой.

Продавец сказал:

– Иголки у меня есть разные, а вот зеленых ниток может и не быть.

У меня в подкладке кителя всегда была иголка с зеленой ниткой – под цвет формы. Я достал их и протянул женщине. Пожилая пани поблагодарила и сказала:

– Пане, я очень быстро пришью пуговицу и верну вам вашу иголку.

Покупатели пропустили меня вперед, и я быстро купил продукты. В магазине было душно, и я решил выйти на улицу. Женщина попросила подождать её в скверике на скамейке.

Мой водитель увидел меня на крыльце и решил завести машину. Двигатель взвизгнул раз, другой, фыркнул и заглох. Шофер вышел из машины, открыл капот и «нырнул» в мотор. Я для приличия спросил: «Тебе нужна помощь?». Водитель пробурчал себе под нос что-то вроде: «Сам справлюсь».

Я решил посмотреть, что в сквере. В нем стояли скамейки и памятник пожарному. Этот памятник заинтересовал меня. До этого мне не приходилось встречать памятников пожарным. Скульптор сделал пожарного двухметровым и одел огнеборца в старую форму с каской на голове. Каска была интересной конструкции: с гребнем наверху. В руках пожарный держал не то багор, не то брандспойт. Мне захотелось покурить, и я присел на скамейку рядом со входом, чтобы меня увидела пожилая пани.

Рядом со мной присел старик в «нашем» кителе.

Я достал пачку папирос «Беломорканал» и вынул одну. Мой сосед с удивлением смотрел на мою папиросу. Я протянул деду пачку. Он взял папиросу, сделал затяжку и громко стал кашлять, повторяя: « Моцнэ, моцнэ».

Я спросил:

– Вы впервые видите такие папиросы?

– Нет. Сразу после окончания войны я видел такие у русских солдат в Германии, – сказал мой сосед.

Немного помолчав, он продолжил разговор:

– Я родом не отсюда. Моя родина там, – и показал рукой на восток. – Я жил лет сорок тому назад в Карпатах, в очень красивом месте среди вечнозеленых гор, в маленьком селе.

– А здесь оказались уже после войны? – спросил я.

– Да, после войны, будь она неладна, –  сказал мужчина.

К нам подошла пани, сердечно поблагодарила меня за иголку с ниткой и ушла.

Увидев иголку с ниткой у меня в руках, старик сказал:

– Вот из -за них-то я тут и оказался.

Я непонимающе спросил: – Из-за чего?

– Из-за иголок и ниток!

– Как это из-за иголок и ниток?

– В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, – начал свой рассказ старый пан, – меня призвали в Войско Польское, и направили в танковую часть…

Дальнейшее вам уже известно.