Варшава в моем сердце

Впервые я оказался в Варшаве почти полвека назад, когда работал в гатчинском Институте ядерной физики. Нас с женой пригласил в гости мой коллега, знакомый инженер из такого же варшавского института, Збигнев Хофман. Мы с ним долго вели научную переписку, встречались на конференциях, а потом, после почти годовых мытарств с оформлением приглашения (с нашей стороны!), он с женой приехал к нам, в нашу скромную квартирку в Гатчине. Затем мы вместе поехали в Москву, а оттуда – в Варшаву, так что наш визит был ответным.

Семья Хофманов жила на Саской Кемпе – зеленом районе правобережной Варшавы, с множеством вилл. Варшава сразу же покорила нас каким-то особым уютом, обилием цветов, вежливостью своих жителей. У Збигнева был небольшой фольксваген («гарбусь»), и мы отправились на нем путешествовать по Польше. Доехали до Закопане, поднимались к Морскому Оку, сплавлялись на плотах по Дунайцу... К сожалению, путешествие пришлось прервать из-за аварии с «гарбусем», и мы вернулись в Варшаву. На прощание Збышек подарил моей жене целую корзину роз, немало удивив этим таможенников.

Мне очень понравилась Варшава, и хотелось туда вернуться. Вскоре такая возможность представилась, и я отправился в командировку в Институт ядерных исследований в Сверке (под Варшавой) уже на полгода. К тому времени я уже неплохо читал и даже писал по-польски, но говорить не умел совсем. Если что-нибудь нужно было сказать, я писал на бумажке и заучивал наизусть. И, кажется, поразил встречавшего меня сотрудника Польской академии наук такой изысканной фразой: «Niech Pan wezmie teczkę, a ja się zaopiekuję walizkami» («пожалуйста, возьмите портфель, а я займусь чемоданами»), а потом в автомобиле молчал, как рыба. Сотрудник отвез меня на место жительства, в уютную квартиру пани Барбары Антоневич в старом доме на улице Гроттгера, недалеко от Лазенок. Пани Барбара сдавала одну из своих комнат Польской академии наук, и я был не первым ее русским гостем. Мы быстро нашли общий язык, и пани Барбара вскоре меня «разговорила». Показала мне альбомы о восстании 1863 года с рисунками Гроттгера, дала почитать «Quo vadis» Сенкевича, которого у нас тогда не издавали, а потом, проникшись доверием, дала мне почитать одну из книг Солженицына на английском языке. Дома я мог бы тогда прочесть ее только в самиздате, рискуя быть застуканным первым отделом. Сердечные отношения с пани Барбарой продолжались и после моего отъезда из Варшавы, и я ей бесконечно признателен за помощь в своих первых шагах по «освоению» Польши – ей и ее детям, ныне дипломату Пшемыславу Антоневичу и русицистке Анне Щепковской, с которыми наша семья дружит вот уже два поколения.

На работе коллеги приняли меня вначале настороженно («не заслан ли?»), но вскоре лед стал таять. Поначалу мне было трудно привыкнуть к строгой иерархии, царившей в коллективе: пан профессор, возглавлявший отдел, и руководитель «працовни» (лаборатории) обедали и пили кофе отдельно, инженеры – отдельно, техники – отдельно. Это было совсем не похоже на демократичную атмосферу нашего гатчинского института, где всем всегда находилось место за общим столом... Я попросил коллег говорить со мной только по-польски, делал множество смешных ошибок, раз даже назвал своего начальника «pan kierowca» (шофер) вместо «pan kierownik» (руководитель), но мужественно сносил насмешки. Окончательно я освоился, когда один пожилой техник, собиравшийся ехать в Дубну, пригласил меня к себе домой. Пан Роман показал мне свою коллекцию холодного оружия, которую собирал со времен Варшавского восстания 1944 года, участником которого он был. Много интересного я узнал в тот вечер...

Другой коллега дал мне почитать книгу «Колумбы, год рождения 20-й» Романа Братного – тоже о Восстании – и я имел терпение прочитать все три тома. Впервые услышав о поэте Кшиштофе Камиле Бачиньском, погибшем в Восстании, я побывал на его могиле на Повонзках и нашел там эпитафию – строки из его стихотворения, обращенные к матери. Я списал эти строки, надеясь их когда-нибудь перевести. "Когда-нибудь" наступило лет через пятнадцать, когда книги Бачиньского можно уже было купить в нашей стране (в Польше мне тогда это не удалось). Я был постоянным посетителем магазина книг стран народной демократии "Мир" в начале Невского проспекта, и однажды ушел оттуда, унося драгоценный двухтомник его стихов...

В то время я увлекался другим польским поэтом, Константы Ильдефонсом Галчинским, пробовал даже переводить, и как-то в выходные поехал с коллегами на Мазурские озера: они – на рыбалку, а я – чтобы посетить лесную сторожку Пране, где когда-то жил поэт, и где тогда еще не было музея. Сухой хмель «на рогах оленьих» висел в комнатке, где жил поэт. А стены были увешаны харцерскими значками, оставляемыми детьми – участниками школьных экскурсий. Возвращался я пешком через пустой осенний лес. поразивший меня своей чистотой и ухоженностью. Каждый встреченный муравейник  был заботливо окружен оградкой из веток. В лесу росли грибы вроде наших лисичек. только зеленоватого цвета. Хозяйка дома, где я жил, объяснила мне. что называются они "gąski" ("гусята") и вполне съедобны. 

Мой начальник, пан Анджей Стажиньский, не разделял моих литературных увлечений и как-то сурово напомнил мне, имея в виду Галчинского: «Panie Anatolu, przecież na świecie istnieją nie tylko gwiazdki i księżyce!» («пан Анатоль, в конце концов, на свете существуют не только звезды и месяцы!») Впрочем, перед отъездом я побывал дома и у него и познакомился с его женой – Марией Стажиньской, которая оказалась... писательницей и подарила мне свою книгу с автографом – военную повесть в духе капитана Клосса.

Об одной своей встрече в Варшаве я не могу не рассказать. Моя работа в институте была связана с применением вычислительной  техники для автоматизации экспериментов, и польские коллеги пожелали показать мне все лучшее, что у них было в этой области   Так я оказался  на радиозаводе имени Каспшака, вернее, на его филиале под Варшавой, где, как мне объяснили, конструировался первый польский мини-компьютер К-202, и познакомился с его изобретателем, инженером Яцеком Карпиньским. Я тогда не знал, что имею дело с человеком-легендой, далеко опередившим свое время [1].  Проектируемый им компьютер обещал немыслимую в то время скорость и объем оперативной памяти. К сожалению, он так и не был запущен в производство – не без помощи советских товарищей, которые усиленно проводили тогда в нашей стране и в СЭВе государственную политику, заключавшуюся в копировании устаревших американских образцов ЭВМ, и не позволили Польше развить свое направление…

Работа в институте, куда нас рано привозили на автобусе и рано отвозили, оставляла много свободного времени. В Гатчине мы привыкли задерживаться на работе допоздна, не считаясь с режимом, а тут гуляй себе целый вечер. И я стал ходить по варшавским театрам и библиотекам, тем более, что средства позволяли: помимо своей зарплаты в 1300 злотых (эквивалент наших тогдашних 130 рублей в месяц), я получал еще и специальный «dodatek kulturalny» (добавка «на культуру») в 400 злотых, предназначенный как раз для этой цели.

Из виденного в театрах запомнился гастрольный спектакль краковского Старого театра «Бесы» в постановке Анджея Вайды, на который практически невозможно было попасть. Меня выручил лишь мой синий советский паспорт, завидев который, администратор без слова дал контрамарку. Готовясь к этому спектаклю, я решил перечитать «Бесов» и обратился в библиотеку Польской академии наук, находившуюся в том же здании, что и театр – во Дворце культуры и науки («на будущее», иронически добавляли поляки). Мне любезно принесли том из полного собрания сочинений Достоевского, изданного не у нас, а где-то за рубежом, многозначительно добавив, что этот текст – полный (в наших изданиях исповедь Ставрогина тогда не печаталась). Театр был переполнен, пришлось сидеть на ступенях...

Из варшавских сцен запомнился Студенческий театр сатириков (СТС), о котором я много слышал от коллег. К сожалению, польский я знал еще слабо и мало что понял на слух, но вот эта песенка осталась в памяти:

Małe jasne – to jest piwo,
Duże jasne – to jest słońce,
Mała czarna – to jest kawa,
Duża czarna – to jest noc!

( «Маленькое светлое – это пиво, большое светлое – это солнце, маленькое черное – это кофе, большая черная – это ночь»). Много лет спустя я узнал, что эту песенку написал замечательный поэт, певец и артист кабаре Ионаш Кофта. Стихи его мне потом довелось переводить на русский язык...

Еще во время нашего с женой первого визита в Польшу я познакомился с коллегой Збышка инженером Зеноном Комором, жена которого работала экскурсоводом. Она тогда показала нам варшавские костелы. А теперь перед отъездом из Варшавы я побывал и в этом гостеприимном доме, откуда увез драгоценный подарок – сборник стихов Тувима.

 Я уезжал из Варшавы с ощущением, что покидаю иной, более свободный мир, и возвращаюсь в свой – с доносами, прослушиванием телефонных разговоров, тотальным контролем слов и мыслей. И мне нестерпимо захотелось остаться в том, свободном мире – хотя бы в мыслях, хотя бы в переводах стихов польских поэтов. С тех пор я и ношу Варшаву в своем сердце.

Сскращенный вариант статьи был опубликован в "Газете Петербургской" №155-156, 2013 г.