Школяр Люцефуга

Дальнейшее повествование о Деревянном
Дедке и женщине Инсекте [1]

Прогулка в поле

Мой отдых был приятным, хотя и коротким. Проснулся я на самом рассвете. Пан Ротмистр еще спал, а  я, боясь прервать его спокойный сон, лежа размышлял о приключениях Деревянного Дедка и о женщине Инсекте. Мне казалось, что эта голова, взирая на меня, напоминала мне о прошлых увещеваниях и об учении о страданиях, встречающихся человеку на его жизненном пути. А эта женщина — грешница, появляясь в моих сновидениях то в обличье страшной Инсекты, то подобная прекрасному ангелу в ясных лучах, говорила душе моей, что только вера, любовь к Богу и к ближнему — проводники к подлинному счастью.

Когда я так  переходил от одной мысли к другой, луч восходящего солнца заглянул в окно, послышался голос хозяина; он встал раньше всех и давал работникам распоряжения об их дневной работе.

Пение пастуха уже доносилось с поля. Проснулся пан Ротмистр, и когда мы оба торопились одеваться — он с мыслями  о доме, а я о дальнейшем путешествии,  вошел пан Земельский, поздоровался и, обращаясь ко мне, сказал:

— Почему ты так рано встаешь? Совершать такое путешествие — тяжкий труд, нужно хорошо отдохнуть. Думаешь, я позволю тебе  распрощаться сегодня с нами? Погостишь у меня несколько дней, потому что, если ты уйдешь далеко на север, Бог знает, когда мы увидимся, может, на том свете. И пана Ротмистра прошу сегодняшний день провести с нами, ведь у него в доме есть, кому управлять хозяйством.

Я не отказал любезному хозяину, и пан Ротмистр согласился провести один день с нами. Разговоры проснувшихся детей доносились из другой комнаты, звучала гитара с мелодичным чудесным пением; это был голос Анели; она каждое утро, подобно ангелу, встречая ясный день, восхваляла Божие всемогущество. Под гитару она пела песню:

Когда с зарей встает рассвет,
Поет хвалу Тебе весь свет.
К Тебе все обращают лики:
Будь славен, Боже наш Великий![2]

Дума моя вместе с этой гармонией улетела к небесам, и я со слезами на глазах справил утренние молитвы.

Спустя некоторое время вся семья собралась вместе. Позавтракавши, мы все вышли в поле; Пан Земельский завел нас в густую рощу, где по каждому дереву видно было  заботливого хозяина, и эта роща была подобна прекрасному саду. Пан рассказал нам, что когда-то здесь был пустырь, а через несколько лет под его присмотром зашумела здесь эта роща. Там и тут меж зарослей осушенные луговины были покрыты высокой травой и усеяны душистыми цветами. Старший сын пана Земельского, припоминая вчерашнее повествование о женщине Инсекте, показывал пану Ротмистру пойманное насекомое, спрашивая, такой ли была женщина Инсекта, о которой он рассказывал. Дети собирали лучшие цветы на луговинах и отдавали их Анеле, а та украшала детские головки венками.

Неспешно прогуливаясь и отдыхая иногда в тени густой березы, мы проводили время за приятными беседами, а после полудня также осматривали хозяйство, пока не село солнце, не упала роса на травы и работники с косами и граблями не вернулись с полей.

Вечером, когда вся семья собралась вместе, хозяин спросил пана Ротмистра, не помнит ли тот какой-нибудь старой истории, или, может, слышал еще что-нибудь  из повествований о Деревянном Дедке.

— Когда я и сам был еще школяром, — изрек пан Ротмистр, — я любил слушать истории. Мой хозяин, в доме которого я снимал жилье, долго служил при монастыре отцов-иезуитов. Он часто рассказывал необычайные истории, услышанные им самим также и от других. Это были пророчества Деревянного Дедка для некоторых школяров. Кое-что из тех историй я и сейчас помню.

Школяр Люцефуга

Некогда в Полоцке жил очень ленивый к учебе школяр. Он часто убегал из школы, блуждал по разным местам; не раз познавши голод и холод, после долгих скитаний он должен был возвращаться в родительский дом, и хотя знал, что за такие свои  поступки будет наказан и снова попадет под надзор преподавателей, не переставал скрываться от них при каждом удобном случае.

Отец этого воспитанника, человек небогатый, желал если не поместьем, то хотя бы науками обогатить свое чадо. Сколько раз отвозил его из дома в город, и если  увещевания мало помогали, платил за то, чтобы неотступный страж находился при нем во время как занятий, так и отдыха, и сопровождал его повсюду; только под таким присмотром тот вынужден был сосредоточиться на учебе, хотя и не настолько, как следовало. Поскольку природа не отказала ему в способностях,  он мог бы быть первым среди своих собратьев, однако превосходил других только в своеволии и непослушании.

В последние дни июля в Полоцких школах начинались каникулы. Школяры после экзаменов, перед тем, как разъехаться по домам, вечерней порой приходили толпой поговорить с Деревянным Дедком, задавали ему вопросы. Одни хотели знать, какую характеристику их усердия и поведения дали преподаватели, другие – будут ли они переведены после каникул в следующие классы, а иные – наградят ли их книгой или образками за усердие и успехи в науках.

Среди этой толпе был и этот ленивый школяр.

— Скажи, Дедок, — вопрошает он, — как оценили мое усердие и поведение наставники, и буду ли я переведен в следующий класс?

Дедок воскликнул грустным голосом, подобно грому из далекой тучи.

— О! Люцефуга! Люцефуга! Ты подобен мерзкому таракану, прячущемуся от дневного света под полом или где-нибудь  в темной щели; огорчая родителей и наставников, ты и не думаешь исправляться; свет наук и добродетели – проводник на волнах жизни, и ты без этого маяка будешь блуждать во тьме и никогда не доплывешь до порта успокоения души и счастья.

Студенты, стоявшие вокруг, со смехом громко повторили: «Люцефуга! Люцефуга!». И с тех пор среди товарищей не было у него другого прозвища,  кроме этого, данного ему Деревянным Дедком.

Разгневанный, он оставил своих товарищей, и, бегая по темному монастырскому коридору, бормотал сам себе:

— Пустая деревянная голова несет чепуху, дает нелепые прозвища, лишь бы только высмеять кого. О! Будь у меня камень в кармане, не сдобровать бы его лысой голове.

Он пререкался с товарищами, когда ему напоминали о пророчествах Дедка и называли Люцефугой, говорил, что не науки делают человека счастливым, а фортуна; что многие люди, не изнурявшие себя над книгами, живут себе на свете, роскошествуя, и что его разумение – жить, ни в чем себе не отказывая.

Прошло года четыре, отец его умер, и тут Люцефуга вылетел на свет как мотылек, ища утех и веселья; он перелетал с цветка на цветок, собирая только яды, встретил множество подобных себе Люцефуг и соединился  с ними тесными узами дружбы. Все больше и больше раздражал его глаза дневной небесный свет, он закрывал окна, спал целый день, а ночью со своими товарищами играл в карты; а те ловко опустошали его карманы и часто доводили Люцефугу до нищеты.

Наконец, он выбрался в большой мир, куда-то далеко, в большой город; там он быстро завел знакомства и был вхож в дома, куда частые шумные развлечения манили отовсюду молодежь. Вот, к примеру, некая панна Аурелия, худая и стройная, но бледная, пустая и легкомысленная, ибо заботилась она лишь о том, чтобы быть легкой, стройной, иметь крохотное тело и летать, словно ветер, в салонах. Долгие бессонные ночи проводила она на балах и домашних вечеринках. Там она легко вальсировала, без устали летала по паркету; ее всегда окружал рой ухажеров. Она вставала  с постели лишь тогда, когда солнце клонилось к вечеру. Люцефуга увидел ее на каком-то балу, и она пришлась ему по вкусу. Он узнал еще, что у панны Аурелии есть своя деревня и огромное состояние: имение и деньги – вещи, безусловно, нужные любому.

Однажды на рассвете вернулся он домой, закрыл окна, но не мог заснуть; Аурелия не выходила у него из головы; он представвлял, как легко она танцует, какая она стройная, тонкая, веселая, словно какое-то воздушное созлание, а еще, кажется, и характером похожая на него. О! Будь у него такая жена, он был бы м счастливейшим из людей, между ними царила бы вечная любовь и гармония, и к тому же поместье, состояние; и тотчас же он решил любыми способами дать ей знать о своей любви и просить руки.

КогдаЛюцефуга добился своего, женился на Аурелии, то любовь и согласие были между ними  всю осень и зиму, время проходило весело и приятно в театрах и на концертах, они ездили на балы, принимали гостей у себя. Он, по своему обыкновению, играл в карты  до самого  рассвета, а она, постоянно танцуя, восхищала молодежь своей легкостью в танце, живостью своего характера и веселыми разговорами.

Весной они переехали в деревню, чтобы вечерами прогуливаться под ясным небом, отдыхать в тени лип, слушать  пение жаворонков и соловьев. — Но, ах! Та весна ввергла Люцефугу в величайшие страдания и разрушила все его надежды.

Вечерней порой  на закате солнца вышли они прогуляться в поле, небо было ясным, ветер тихим; идя возле леса, они говорили о своих знакомых. Аурелия восторженно отзывалась об одном молодом кавалере, чрезвычайно умелом в танцах. Люцефуга восхвалял своего приятеля, никогда не проигрывавшего в игре  в карты.  Между ними вспыхнула ссора, и когда Аурелия, доказывая свою правоту, сердилась все больше и больше, внезапно раздался шум в лесу, и засвистел ветер над полем. Аурелия, это легкое воздушное создание, взлетела, словно перышко, и быстро, так, что не успеть было ее удержать, стала подниматься все выше и выше. Вот уже она летит над березовой рощей, муж глядит на нее, заламывая руки, и не знает, что делать. Та наверху летит с ветром, словно легкий мотылек; он бежит по полям, лесам и горам в надежде, что, она, быть может, остановится где-нибудь на вершине гор или на высоком дереве. Проезжавшие тут люди разных сословий смотрели на это с удивлением, одни смеялись, другие сочувствовали Люцефуге, но никто не мог ему помочь.

Муж бежал, пока еще она видна была издалека, но когда ночь затмила землю, Аурелия исчезла из виду. Бедный Люцефуга остановился посреди темного леса, он слышалт около себя только голоса неясытей[3], не знал, куда идти; ходил всю ночь, и этот лес, казалось ему, нигде не имел конца. Уставший, он сел под деревом, посмотрел на небо, усеянное звездами, вспомнил пророчества Деревянного Дедка. Тяжелая печаль легла ему на сердце.

— Где Аурелия? Жива ли она? Вернется ли она когда-нибудь ко мне? — вздохнул он, и слезы потекли у него из глаз.

Так и бродил он, бессонный, всю ночь по лесу, потом уна востоке начало светать, зарумянились облака; впервые Люцефуга был счастлив увидеть дневной свет, решил  идти на восток, когда солнце было уже высоко; услышал костельные звоны и те вывели его из темного леса к человеческому жилью.

Деревня была ему незнакома, далеко ушел он от своего дома; вот входит в крестьянскую избу; лицо его потерянное, бледное, не выспавшееся, измученное ночным блужданием. Люцефуга рассказал хозяину о своей беде, тот долго слушал и дивился тому, что жена у гостя была такой легкой и улетела с ветром. Хозяин с удовлетворением посмотрел на свою жену,  хлопотавшую по хозяйству, сжалился над гостем, пригласил его отдохнуть и пообещал отвезти домой.

Люцефуга вернулся в летнее жилище своей жены, везде было пусто, Аурелии нет как нет. Он разослал людей в разные стороны поспашиавать о ней. Гонцы вернулись без каких-либо известий. Разнесся слух по всей околице, и даже в городе стало известно, что жена Люцефуги улетела с ветром. Одни сочувствовали ему, другие, слыша о такие чудесах, смеялись до упаду.

Он не выходил из дома, грустил, думал, что делать. Вечером оставался один, в комнате, серая тьма и тишина были его друзьями. Но тут вбегает человек и докладывает, что приехал некий гонец с письмом. Люцефуга взглянул на конверт с невыразимой радостью: тот был подписан рукой Аурелии.

Прочитал письмо и встал словно окаменелый; Аурелия жива, но ее любовь к мужу похоронена навсегда. Она сообщала, что завершила свое воздушное путешествие в пятидесяти верстах от своего дома, живет теперь в доме своего приятеля и возвращаться к мужу не собирается, характер и взгляды у него совершенно не такие, как у нее,. И поэтому она начинает хлопотатьо разводе, не жалея на это никаких денег.

Так Люцефуга потерял жену, имение и все надежды; друзья и знакомые, приезжавшие к нему на пиры и ночные забавы,  видя его несчастным, стали презирать его и смеялись над ним. Не имея сил терпеть их насмешки и презрение, он навсегда скрылся ото всех знакомых.

Прошло несколько лет, о  Люцефуге не было никаких вестей, люди вспоминали о его свадьбе и разводе, доходили до них вести, что, живя в этом мире без всякой цели и, возненавидев все под небеса, он проклял нынешний день и не верил в будущее.

Некоторое время спустя монахи, проходившие по коридору Иезуитского Коллегиума мимо Архитектурного зала, услышали голос Дедка, тот повторил несколько раз: «О, Люцефуга! Люцефуга!» и вновь замолчал. Услышав это, некоторые засмеялись, удивляясь тому, что Деревянный Дедок спустя столько времени воспомянул о Люцефуге.

Наступила полночь, некоторые из служителей и ремесленников в монастыре Иезуитов не спали. Услышав какой-то необычный шум в коридоре, некоторые из них вышли, чтобы узнать, в чм дело, и, увидели при тусклом свете луны какое-то стоявшее у стены бесформенное страшилище  о многих ногах. Испуганные, они вновь забежали в свои кельи и рассказали об этом остальным. Потом всей толпой с зажженнымий свечами выходят снова, но тот монстр, ослепленный светом, исчезает  из их глаз, и лишь стук и шум эхом отдавались в темном коридоре; перепуганные, они сидели в своих кельях, и всю ночь не могли заснуть.

Утром, собираясь отовсюду, они рассказывали друг другу о тех ночных кошмарах; Отец Иезуит — привратник рассказал, что этой ночью слышал в коридоре какой-то странный шорох, а потом как бы вздохи и подземное стенание. Выйдя из кельи, он увидел жуткие чудеса: некое чудовище двигалось по коридору, словно лодка по воде, и множество лап с одной и с другой стороны поднималось и опускалось, как весла. Испуганный, он закричал: «Все живое да славит Господа Бога!». Страшилище не отреагировало,  но мгновенно исчезло, а привратник, запалив свечу, оставшуюся ночь провел в молитвах.

Дивные явления доводилось увидеть и некоторым ученикам, когда поздней порой, не зажигая свечей, сидели они в своих кельях. Многие, ощущая сильную тревогу и страх, обернувшись, замечали возле себя монстра, который сразу же исчезал; потом все собирались в группу и никто уже в то время не ночевал в келье один.

Но посреди дня случилось одно неприятное происшествие. Некий музыкант, служащий  при костеле иезуитов, когда-то в прошлом дружил со школяром Люцефугой. Этот музыкант был один в келье, когда часы пробили полдень; он разучивал на флейте духовные пьесы известных композиторов, потом сложил ноты, встал спиной к окну и по памяти играл вариации, какие в то время приходили ему в голову. И тут видит, в темном углу из-под пола вылезает таракан, выползает на середину кельи, останавливается, начинает раздуваться и расти все больше и больше. Из-под черной оболочки появляется человеческая голова и страшными глазами смотрит на музыканта. Музыкант узнал лицо Люцефуги; испуганный,  он выпустил флейту из руки, отпрянул от окна. Солнечный луч через окно попал в страшилище, и оно вмиг исчезло. Перепуганный музыкант выскочил из кельи и, несясь по коридору, закричал: «Люцефуга! Люцефуга!». Все с удивлением глядели на него, не понимая, что это значит; расспрашивали, что с ним случилось, а тот, бледный как труп, молчал и только дико озирался. Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя и рассказал о своем ужасном видении.

Эти ужасы повторялись еще несколько ночей. Наконец ксендз-настоятель велел зажечь в некоторых местах монастыря громничные свечи[4], так чтобы их свет распространялся по коридорам, и таким способом был возвращен покой, и Люцефуга больше не появлялся.

Когда Ротмистр рассказал об этом, дети встали рядом с отцом, один из них начал плакать, Отец спросил, в чем причина, и сынок ответил: «Боюсь Люцефуги». Тогда пан Земельский приказал всем разойтись по своим комнатам, совершить вечерние молитвы и лечь спать.

Маленькие дети вместе с матерью и панной Анелей пожелали спокойной ночи отцу и гостям и перешли  в другую комнату.

 — А мы еще посидим, — сказал хозяин, — Ротмистр знает много интересного о Деревянном Дедке, он расскажет еще что-нибудь.

— Я рассказал о пророчестве Деревянного Дедка Люцефуге, — сказал Ротмистр, — а теперь  поведаю, как он пророчествовал Гордому Философу.

(Продолжение следует)