Все друзья Володи

Какова моя история? Как и всей России. Потому что Россия пошла по очень специфическому пути. Я родился в Бурятии, в Жидинском районе, в Петропавловске — поселке городского типа. Мама работала в больнице. Отец — в КГБ. Он отвечал за разведку в Монголии. Монголия в основном была частью СССР, особых хлопот это не доставляло. Папа писал какие-то тексты об общем положении в стране, постоянно посылал отчеты в Москву. Работа без стресса. Дома я совершенно не чувствовал, что у меня отец из органов. Если бы он имел дело с Китаем, то было бы непрочно, потому что наши отношения с Китаем были напряженными, даже враждебными. А Монголия для подполковника КГБ  была спокойным местом.

В детстве я чувствовал, что мир хорош, если не сказать прекрасен. И все же именно тогда у меня случились первые мистические переживания. Они были адскими, они исходили снизу. Мне временами снился ужасный сон. Я просыпаллся от него с чувством безграничной, смертельной тоски. Мне снилось... Ну, мне как раз НИЧЕГО не снилось. Мне  снился свет, лишенный тени, даже пятнышка тьмы. Было ощущение бесконечности, жестокое осознание того, что безграничная тоска будет длиться вечно, неотвратимо и непогасимо. Ужасный опыт. Адские муки. Этот сон приходил ко мне очень часто. За этой неутолимой тоской, нечеловеческой ясностью следовали разнообразные страхи, образы кошмарных мыслей, накладывавшихся на небытие. За ними, в свою очередь, следовали духи предков бурят. А когда я просыпался — снова оказывался в типичной советской семье.

Я хорошо учился. Во всяком случае, до четвертого или пятого класса. А потом у меня начались проблемы с психикой. Заикание у меня по сей день осталось. Тем временем моих родителей захлестнула волна успеха. У нас была машина – «жигули копейка», на собственной машине в Бурятии в то время почти никто не ездил. Папе платили хорошую зарплату в Комитете по безопасности, а мама была врачом-ординатором. Они были богаты и могущественны, были суровы друг к другу, крепко спорили, дом прямо трещал от напряжения. Я не понимал, что со мной происходит, но меня охватил страх. Я боялся за своих родителей, вдруг с ними что-то случится. Когда я проводил каникулы у бабушки, я прочитывал все некрологи, боясь, что узнаю из газет о смерти моей мамуси, которая была так дорога мне, или о кончине отца. В то время по телевидению с утра до ночи говорилось об угрозе ядерной войны. Это была реальная угроза, и в детстве я страшно переживал, что империалистов желали начать войну. Этот страх действительно преследовал меня. К нему присоединялся страх перед другими людьми, углубляющаяся неприязнь к школе, потому что это было нехорошее место, кипящее агрессией, и я сам в нее погружался, пользуясь любой возможностью унизить кого-нибудь, поколотить слабого. Со временем я стал считать себя молодцом. Я презирал других, считая, что если бы все были такими, как я, то всюду восторжествовал бы настоящий коммунизм.

Я стал пионером. Стал потреблять суррогат религии. Я глядел на красное знамя и трепетал в священном экстазе. Глубоко верил в приход коммунизма. Лшь плохие люди стояли на этом пути. Жаль, что они все не такие, как я, — повторял я с грустью.

Когда пришла перестройка, у меня появились первые сомнения. Когда критиковали Сталина, говоря, что он извратил ленинские идеи, это было еще полбеды. Но когда насели также и на Ленина, то я от удивления даже присвистнул. Мир оказался совсем не таким, каким его нам описывали! Таким образом, в возрасте пятнадцати лет я стал антикоммунистом и верным слушателем «Голоса Америки». Мама, услышав, на какую волну ​​я настроился,впала в истерику:

— Твой отец работает в КГБ, ты нас всех в пропасть затащишь.

Я уже вступил в бунтарский период, поэтому ответил просто:

— Плевать мне на это.

В комсомол я не вступил. Отец оставался спокойным. Он был умный человек, давно говорил, что Афганистан – это то же самое, что и Вьетнам, смеялся над Брежневым, понимал, что перестройка неизбежна. Тем не менее, родители были в замешательстве. Как и все. У них отняли веру. Единственное, что осталось у людей, — это инстинкт выживания. Экономические реформы привели к десятикратному росту цен.

В 1990 году я поехал учиться в Томск. Мы голодали. Выбирали заплесневелый хлеб из мусорных баков.  Те крохи денег, что у нас бывали, мы пропивали или тратили на травку. Светлый образ прекрасного будущего разлетелся на тысячу осколков, мы уже ни во что не верили. Все, что мы знали, это — что мы живем паршиво, в то время как на Западе живут хорошо.

Наступила августовская революция и еще большее разочарование, ведь она должна была стать демократической, а цены снова пошли вверх, завыла безработица, казалось, что нет разумного выхода из этой кабалы.

Именно тогда по всей стране распространился оккультизм. Все мои друзья читали Карлоса Кастанеду, выжимая из его строк эзотерическую мякоть – и ту, что лежит между строк на самом деле, и то, что они амии вкладывали в эти строки по ходу чтения. Они читали учения индейцев, спорили до белого каления, обсуждая путь воина. Концепция этого пути захватила и меня, и я решил следовать ей. Но чтобы вступить на тропу воина, пришлось вначале вооружиться. Химия, наркотики — сами понимаете. Ведь не стоит отказываться от традиций, тем более таких привлекательных. Кроме того, сам Советский Союз стал тогда очень индейским. А все из-за антиалкогольного указа. Пить было нечего, поэтому люди массово повернулись в сторону анаши. Что ж, марихуана обрела армию новых, но весьма уголовных потребителей. Травка тогда была дешевле спирта. Алкоголь на черном рынке стоил втридорога. Я тоже поменял свой потребительский сегмент — цены на водку так меня разочаровали, что я вошел в сообщество хиппи. Уже тогда я занялся поиском  смысла жизни. Советский Союз все больше входил в орбиту астрологии и черной магии. Под атеистической оболочкой все громче и громче звучал чародейский шопот и ропот. Когда я оглядываюсь на это сейчас, я понимаю, что то, во что погружалась наша страна, было на самом деле опасно и плохо, что все эти оккультно-эзотерические занятия, дающие возможность уйти от советской повседневности, разрушали личность. Империя рушилась, и в наших душах что-то скулило все громче и громче. Ценности рассыпались, разные — более и менее согласующиеся между собой — взгляды давали трещины. Ведь мы были убеждены, что живем в лучшем месте на земле, истинно советском, что уже обладаем онтологической истиной. По крайней мере, я так думал до определенного момента, потому что я действительно верил, что рай грядет. Тем более, что перед 1990 годом и Великим крахом появились обманчивые признаки скорого прихода Красной аркадии. Уровень жизни действительно повышался. У нас уже был кризис, а несмотря на это, зарплаты росли. В домах начала появляться новая бытовая техника, электроника,  начали строить больше квартир, выстрелили ввысь многоквартирные дома, целый лес новостроек, бетонный лес, пахнущий свежим цементом... Очаровательный запах, скажу я вам. Горбачев пришел к власти и пообещал, что в 2000 году все без исключения будут иметь собственные квартиры. И, самое главное, что грядет перестройка, что все будет хорошо.

Я учился на радиофизическом факультете. И вдруг решил изучать философию, не знаю почему, ведь философия оказалась опасной, пограничной областью, от изучения философии до сумасшествия всего один шаг, изучение философии может быть первым симптомом шизофрении... Я гулял тогда с одним изысканным побратимом из Бурятии. Мы заправлялись каждый день, постоянно ставя новую бражку. Потом мы выбрались из самогонной лагуны и начали все чаще и чаще воспарять на анаше. Это происходило как раз в дни Августовской революции. Я взял академический отпуск на радиофизике, потому что повседневное курение, поиск смысла жизни, пьянство, философия и сложные математические формулы — это действительно чересчур, мне пришлось убрать один элемент из этого жизненно важного алгоритма.

Когда я поступил на философию,  то делил комнату в общежитии с одним хиппи , которого звали Митенька. Зарождающаяся длинноволосая контркультура. Мы пришлись по сердцу друг другу. Мы все слушали тогда Виктора Цоя, Алису, Аквариум. Последняя группа была для меня трудновата, но я слушал, мне важно было остаться в группе. Что бы я делал без них? Настоящих контркультур в городе не было, районы города поделили между собой криминальные группировки. . Я был просто очарован Митенькой. Он открыл мне новый, абсолютно свежий, таинственный мир. Сказал мне, что Христос был первым панком. Именно поэтому Он схватил бич и изгнал торговцев из храма. Другие хиппи Томск тоже были религиозны, но в основном их привлекал  дзен-буддизм. Они понимали его довольно своеобразно: ничего не делать, никого не беспокоить, созерцать, курить травку, веселиться и слушать музыку. Эти компоненты должны были дополнить смысл жизни.

Я завалил философию. Такова, видать, была воля Божья. Вернулся на радиофизику. Утром тяжело было вставать с кровати, похмелье становилось невыносимым. Меня отчислили. Я совершенно не хотел идти в армию. Там безумствовала волна. Поэтому я попросил сокурсников в общежитии изо всех сил бить меня по голове. Один из них занимался боксом, так он пришел с перчаткой и бил меня, бил долго и добросовестно.  Вокруг было много сочувствующих, кто-то смеялся, кто-то  давал советы. Все понимали, что надо бить, выхода нет. А после этого скорая отвезла меня в студенческую больницу, где я провел месяц с сотрясением мозга. Я им объяснил, что «шел, шел и упал», такая постоянная фраза, все ее знали. В больнице я снова и снова слушал «Гражданскую оборону». «Гр. Об.» завоевала тогда Россию, для меня это был голос свободы, голос Бога. Это были настоящие уроки религии, потому что панк неопровержимо доказал, что существует колоссальная, неизведанная сфера, неизмеримые просторы, в которые человек входит  в поисках Господа, в поисках смысла жизни. Слова на кассетах были мне до боли близки, я я баюкал их внутри себя, ибо оказался в ситуации на грани: отчисленный с учебы, лишенный тех ценностей, из которых пытался до сей поры состряпать картину мира,  к тому же пропитанный самогоном.

В больнице я попробовал ездить на психотропах. Накопил лекарств, сколько удалось, и потом выпил все сразу.  Проснулся два дня спустя, 8 марта. Я был один в палате, в Женский день все ушли домой. Передо мной стоял врач, задавала мне какие-то вопросы, но я слышал музыку в голове: играла «Гр.Об». Потом мне сказали, что якобы у них нет какого-то диагностического аппарата, и им придется перевести меня в другую клинику. Я согласился, почему бы и нет? Так я попал к психиатру. Мне страшно не хватало там магнитофона.  У меня были с собой кассеты, но зачем они мне? Я попросил у врача проигрыватель, а он вместо этого прописал мне лекарство, противное, после него ясал задыхаться. Так я пролежал в сумасшедшем доме два дня. Мне было плохо. В этих своих приключениях  трудно отыскать хоть каплю удовольствия. А потом появилась мама. Бедная мамуся нашла меня, прилетела на самолете, вытащила меня оттуда.

Алексея я вначале услышал. Он пел песни в доме культуры. Пел их красиво, совершенно по-русски, беспредельно. Мы сразу заметили друг друга, он тоже двигался духовным путем. Мы пришлись по вкусу друг другу, вместе начали в городе парить косяки. Он был таким светлым, таким чистым. Так много хиппи плакало после на его похоронах. Один из них рыдал очень громко, ему пришлось нагнуться, чтобы слезы не заливали одежду. А было холодно, крепкий мороз.

Мы Алексеем уверовали в альбигойскую ересь. О ее существовании нам рассказал журнал «Наука и религия». Очень известное издание, которое по замыслу предназначалось для антирелигиозной пропаганды. Но времена изменились, состоялось совершенно официально празднование Крещения Руси, курс смягчился, и журнал стал рассказывать о различных течениях, в том числе о черной магии. Вы слышали об альбигойцах? Против них был организован крестовый поход. Согласно их учению, мир сотворен дьяволом, точнее — злым духом, злой дух создал материю, а также человека, точнее – его тело. Другими словами – вся наша телесность произошла от Лукавого. Я и мой друг (очень светлый человек) были полностью захвачены этим учением. Светлый Алексей пришел к приходу, что раз мир сотворен дьяволом, то для того, чтобы достичь Бога, необходимо покинуть этот мир. И он последовал этой страшной мысли. Последовал буквально, в прямом смысле слова. Во время моего последнего разговора с ним я сказал ему, что прочитал Новый Завет. У него самого не было Библии, нужно помнить, что это был 1993 год. Свой экземпляр я получил благодаря объявлению в газете: немецкие протестанты раздавали ее в филармонии, правда, как-то очень крикливо, издерганно... В Евангелии от Иоанна читаю: отец твой — дьявол. Ну вот я сказал моему другу Алексею, что сам Христос говорит, что нашим отцом был черт. Вы должны понимать, что это для нас означало. Мы считали Христа не Богом, а одним из самых сильных, высших эонов. Я молился Ему, потому что жаждал новых переживаний, и знал, что, раз уж решил следовать христианскому пути, то обращение ко Христу в конце концов откроет мне путь к наивысшему просветлению. Ведь я обращался к Нему в минуты печали, страха, экзаменов, болезни, ночного одиночества. Я испробовал этот метод, его применение оказалось эффективным — молитва во время обучения приносила ощутимую пользу.

Алексей воплотил мысль в смерть. Он задергался на веревке, чтобы выплясать из себя дьявола, выплясать злой мир и отыскать милость с другой стороны.

Мы с двумя приятелями направлялись к поезду, пригородная электричка должна была отвезти нас на похороны. Мы спешили на электричку и проходили мимо городского парка, где был открыт Троицкий храм. И именно тогда я почувствовал, что должен войти вовнутрь, потому что мне эта святыня приснилась двумя неделями ранее — вид с той же точки, две снимка. И все это произошло семнадцатого ноября. И я сказал своим друзьям: «Нужно туда войти». Наше сознание находилось  в особенном  состоянии. Я имею в виду, что я ежедневно плавал по безмерным алко-водам (водка уже продавалась легально, бутылка стоила столько же, сколько одна или две буханки хлеба, магазины соблазняли ликерами, красочными, как тропические рыбы, мутноватым вином и заморским спиртом, разлитым в литровые бутылки). Я стоял, качаясь,[-1]  на своем мостике, меня заливало  акцизным штормом , и к этому, как обычно, прицепилась анаша. Трудно, однако, сказать, было ли это состояние для меня особенным, скорее это было мое обычное состояние. Но как его ни назови, мне было хорошо. Я чувствовал блаженство, меня уносило вдаль химическое путешествие, и одновременно я со своей скорлупки видел берег, видел себя на этом берегу, я был в шоке. Мея грызло страшное ощущение вины, я еще не понимал, как глубоко оно вгрызется в меня и надолго ли угнездится в моих внутренностях. Однако я сразу осознал две вещи. Я сказал своему ближнему, что наш отец — дьявол. Он же, услышав это, впал в крайнее отчаяние и повесился.

Как ни верти, как ни интерпретируй, но таковы были факты. И, зная все это, я вошел в храм. Я Я стоял перед самым крестом и внезапно почувствовал до самого мозга костей, совершенно физически, телесно, что Иисус Христос ­ не какой-то там пророк, что Он также не эон, не посредник. Я почувствовал, что стою перед Создателем. Сердце  мое тявкнуло, что-то в нем выплеснулось, и я уже не думал,  не знал, я ­­— был. Я весь превратился в чувство, которое говорило: Он действительно Творец, Он знает любого из нас, Он знает меня. Он знает Алексея. Только невообразимая, необъятная любовь к людям  дала Богу силы принять безграничные страдания, которые, в сущности, заслужили мы, а не Он.

Позднее я пошел дальше, в очередное состояние. Все исчезло, осталась только мысль, острая, которую невозможно было переделать во что-либо другое:  «Этот страшный шаг можно искупить. Все можно исправить». Эта мысль исходила от Бога, который на мгновение позволил мне ощутить суть любви, чистой, неразбавленной, непереупакованной, не модифицированной посредниками. Я стоял перед крестом и знал, что на нем действительно висит Сын Божий. Потом я стал видеть то, что делалось вокруг меня. Я приземлялся медленно и подумал, что в этом храме есть христиане, и что это группа, однако. отличается от альбигойцев, по горькому следу которых я предполагал идти. Встреча с христианскм Богом так сильно поразила меня именно потому, что я понял, что Он и есть сама любовь. Через две недели я крестился. Мне отпустили все грехи. Первые два дня я был в раю. Я думал, что все мои страдания закончились, и что я навсегда останусь в этом сладком блаженстве. После это, конечно, прошло.

Я стал послушником. Когда нового прислужника церкви в первый раз подводят к алтарю, его заставляют трижды поклониться. Ему, однако, не объясняют, что там Христос, что это реальное присутствие, что именно перед Ним ты склоняешься. Этого сознания еще нет, и люди перед алтарем ведут себя очень непосредственно: могут даже болтать, рассказывать анекдоты. В православии по этому поводу чувствуется даже что-то вроде гордости, удовлетворения, что, мол, католики там что-то выдумывают, но к нам это не относится. Потому что мы верим, что Бог повсюду, из-за этого поклоняться ему можно в любом месте. А таинства — это попросту путь к самоочищению. Именно из-за этой разницы после одиннадцати лет служения в Покровском соборе я вошел в католический костел. Я испытал страх во второй раз. Потому что ходить в церковь — это причуда, но хождение в католическую церковь — это гораздо больше,  чем причуда – это предательство, укрепление вражеского лагеря.

В то время я искал во многих православных книгах ответа на вопрос: действительно ли во время причастия происходит преосуществление. Хотел знать:  приходит ли он реально, физически или нет. Я только читал, что человек вкушает плоть Христову и кровь Христову, но идет ли речь о Христе в земном измерении? Понимаемым как человеческое существо, состоящее не только из тела, но и личной человеческой души? Я прочел сотни православных книг, но ответа не получил. Буквально сотни, такой я, видимо, получил подарок от Бога, что я глотал буквы, как «Волга» с низкоклапанным двигателем — бензин. Большинства из них я бы сейчас и не осилил, но тогда мне все казалось интересным. Я жил в четырех монастырях по очереди. Во всех четырех я пытался прочесть все их книжные собрания. И меня постоянно мучил один и тот же вопрос: "Воплощает ли Он в меня или нет?" Единственное упоминание о преосуществлении, реальном воплощении, я нашел у Василия Великого. Затем Игнатий Брянчанинов, который упоминает, что Христос обитает в нас отчасти с помощью собствнной души, понимаемой как человеческая душа.  У меня было горячее желание, чтобы Иисус Христос, воскресший из мертвых, был со мной, действительно был бы в моем сердце. Но никто не мог меня уверить, что это возможно, потому что православные в своем ложном смирении верят, будто Христос может открываться только через их святых.

Один порядочный священнослужитель, искренний и образованный, размечтавшийся во время исповеди, рассказал мне о прекрасном пути духовного роста, о том, что нас ждет духовный перелом, потому что в какой-то момент — если мы пойдем этим путем — Иисус Христос вселится в нас, и с этого момента все станет уже по-другому. Я очень этого хотел и в то же время боялся – ведь  что бы тогда было? Утрачу ли я свободу воли? Или превращусь я в машину Спасителя, в некий сакро-автомат? Таким вот образом  я начал блуждать в хитросплетениях, которые пытается распутать  католическая религия, уверяя, что дело обстоит как раз наоборот, то есть что больше человек объединяется с Богом, тем больше свободной воли он обретает. Но в православии об этом не говорится.

Читал «Пути русского богословия» Георгия Флоровского. Автор этой эмигрантской книги задумывался, не лучше ли говорить у русском бездорожье. Или о богословских влияниях, оказываемых отчасти католиками, а отчасти – протестантами. От протестантов мы переняли презрение к католикам, которые наивно верят в буквальность пресуществления. А мы – интеллигентные и образованные люди — прекрасно знаем, что это совсем не так.

Один мой православный друг деликатно подсмеивался надо мной. Он не может поверить, что я действительно верю, что реальный Христос помещается в каком-то ящичке, в tabernakulum. Меня это страшно мучило. Я желал воплощения Христа. Но в то же время я не хотел сделаься роботом Христа. Меня тревожила мысль о подавляемом большинстве. . Меняется смущало видение Бога, которое лишает нас воли, отправляет большую часть человечества в ад, принимая в объятия лишь горстку, а эта горстка вербуется только из числа православных. Потом до меня начало доходить, что все не так просто, что некоторые святые в первые века учили, что все будут спасены. Возьмем, к примеру, Григория Нисского. Так думал и Сергей Булгаков. Он говорил, что даже дьявол. преодолев адские муки в конце концов будет спасен.

Но мне это видение все же показалось тревожным. Это напомнило мне коммунистическую утопию: железная рука, лагеря, всех сломаем, все будут хорошими, все начнут жить для блага других. Я боялся, что это какая-то тоталитарная трагикомедия. Я сопротивлялся видению Бога, которое, в конце концов, во всех нас воплотится, даже в дьявола, и будет всем владеть. Потом я понял, что это тоже ересь. Что истина находится где-то между этими полюсами.

Мой другу, который был православным священником, ужасно смутился, узнав, что я перешел в католицизм. Он мне объянил, что у католиков  стандартированная вера, все одинаковы, а православные могут верить во что хотят. Он был прав, кстати. У меня был опыт посещения многочисленных храмов. В одном мне было легко молиться, в другом — тяжело. В монастырях я впадал в состояние, близкое к небесному. И все же то, что я почувствовал в католической церкви, показалось мне в конечном счете наиболее полезным. Подчеркиваю, что к такому выводу я пришел, несмотря на то, что ощущения в православном монастыре, где день за днем я ​​упорно трудился, были значительно сильнее. Но тут я получил что-то новое, соприкоснулся с онтологической истиной, не знаю, как это назвать...

Я вошел в церковь, началась месса, я посмотрел и подумал: бедные католики. Что они поделали со своими традициями? Это как кружок протестантов — сидят на стульях, поют что-то по-русски, очень простые тексты. Я был разочарован. Я ожидал мистерии, глубокой серьезности, латыни, строгости на лицах. Тем временем, вся внешняя картина была уныло посредственной. Однако, когда произошло преосуществление, я упал на колени и почувствовал блаженство. В Православии я тоже это чувствовал, сильнее или слабее, но на этот раз меня призывала к себе благодать.

Уж так повелось, что Господь для того, чтобы помочь нам ходить в церковь, делает нам скидку в начале, смягчает путь. Сперва в храме всегда хорошо. Только потом появляются трудности. Я знал все это, знал, что это похоже на новую влюбленность — быть без ума от святыни. Знал об этом из своего предыдущего пути. Однако на этот раз все было иначе. На этот раз я уже знал, что буду приходить сюда каждый день. Знал, что произошло чудо. Я подошел к своему православному священнику, отцу

Олегу. Спросил, могу ли я, служа в церкви, ходить  к католикам. Он сказал «нет». Я спросил, могу ли я в этом случае чувствовать себя свободным. Он сказал «да». И тогда я ушел. Отец Олег остался в храме. Вскоре после этого он обратился к верующим со следующими словами: «Молитесь о Володе, который прельстился во искушение, но к Пасхе он должен вернуться к нам». Отец Олег действительно считал, что это временное явление. Потом он написал об этом в газете. И лично мне говорил: «Все ждут твоего возвращения, мы напишем твою историю со счастливым концом — будет статья о Володе, который пытался перейти в католичество, но разочаровался и будет снова среди нас».

На этом мои контакты с православными прервались. Когда я решил все же остаться католиком, они мне сказали, что я продался, предал их, сошёл с ума, что у меня в голове тараканы. После первой горячей волны любви к костелу я стал отдавать себе отчт в возникших проблемах. Если бы не мое обращение, я мог бы оставаться православным и всю жизнь прослужить в церкви псаломщиком, а на старости лет переехать в маленькое село (в городе все же требования к вокалу слишком высоки) и прослужить у алтаря в идиллическом покое до самой смерти. Я до сих пор продолжаю посещать православную церковь.  каждый день туда хожу... В Свято-Троицком монастыре есть диакон. Он так красиво поет псалмы!

В последний раз, когда я видел Алексея живым, я сказал ему: «Заканчивай это дело». Я был под кайфом и пьян, и понятия не имел, что могут означать эти слова. Кажется, я советовал ему сделать сообщение о пропаже удостоверения личности, Алексей тогда потерял какие-то документы, но он был уже в другом измерении.  И этими вот словами я вытолкнул его за ворота.

Мне приходилось тогда курить, приходилось поглощать какую-то непереваренную мешанину. Но даже после травки мне становилось все хуже, потому что я чувствовал себя грешником. Я знал, что должен жить по-другому, но чувствовал, что меня снедает похоть, пожирают желания, что я растворяюсь в собственных слабостях. От меня исходила черная аура.

Одна девушка сказала мне как-то: «После разговора с тобой пропадает желание жить».

Я воспринял это как комплимент. Слышать такие фразы – это было действительно нечто, так как  в то время мы верили, что жажда жизни превращает нас в животных, а когда мы перестаем хотеть жить, то, значит, мы перерастаем пределы этой жизни, перерастаем пределы пространства дьявола.

Мы сидели на площади Советов, пили вино на бетоне. Пробило восемь. И вдруг я пустился бегом, убегая от них всех, одни думали, что у меня крыша поехала, другие — что я убегаю с остатками денег, кто-то пустился в погоню, я плакал, упал на асфальт, что-то блеснуло в голове, было жутко больно. Я не понял, почему. Было восемь часов вечера. Как раз в этот момент Алексей повесился. Раньше он просил у всех прощения, прощался. Никто тогда не понял, куда он уходит. Я никогда не встречал такого светозарного человека. Это благодаря ему я принял крещение. Я верю, что встречу его в Царстве Небесном. Ибо плоды его жизни – это свет. Вот так выглядит история моего обращения в католицизм.

 Я попытался выяснить, что произошло с моими спутниками. Мой первый духовный учитель Шура попал в руки милиции. На него подали в суд за курение марихуаны, и он исчез. Нарик, должно быть, вернулся в Казахстан. Николай Николаевич Карпицкий — православный зам. декана из общежития, намеревается стать заведующим Кафедрой философии  Он защищает религиозных меньшинств.

. Наш гуру, которого звали Дядюшкой Тэном, пустился в странствия по удивительным местам. Блогер Тома недавно виделся с ним, описал их встречу. Дядюшка Тэн сидел на скамейке. Он пил из бутылки портвейн и проповедовал о Земле в качестве космической помойки, так как, по его словам, на нашей планете родятся самые больших уроды и ублюдки во Вселенной, и привлекает к себе самых больших отверженных и изгоев Вселенной. Он увлекся саентологией. Но славы своей он не растерял, о нем до сих пор слышно в Томске.

Напоследок, чтобы проиллюстрировать свой рассказ музыкой, я скачал из интернета мрачную МР3 покойного лидера «Гражданской обороны» Егора Летова. Это одна из его последних песен. Она лучше всего описывает ту реальность, в которой мы жили в то время. 

Куда спешишь,товарищ? Не время для потехи!
Застёгивай лицо,залатывай прорехи
Воскресшим буржуям внимает пролетарий
Восторга не тая,перстом благославляя

Это в Ленинских горах 
Закричал и умер тот,
В кого не верил бог 
В морозных небесах
Это липкий страх 
Пропустить вперёд того
Кто поднимает гроб 
На розовых руках

Счастливая семья заходится от смеха
Счастливая семья расплавится от смеха
Счастливая семья расплещется от смеха
Счастливую семью растопчут ради смеха

Это в Ленинских горах 
Закричал и умер тот,
В кого не верит бог 
В морозных небесах
Это липкий страх 
Пропустить вперёд того
Кто поднимает гроб 
На розовых руках

Это в Ленинских горах 
Закричал и умер тот,
Кому не нужен бог 
В морозных небесах
Это липкий страх 
Пропустить вперёд того
Кто поднимает гроб 
На розовых руках

Это в Ленинских горах 
Закричал и умер тот,
Кому не нужен Бог 
В морозных небесах
Это в Ленинских горах
Закричал и умер…

Хорошая МР-тройка!  Вы можете скопировать ее у меня, если хотите.

Володя заканчивает. Он долго плачет, сидя в бетонном подвале церкви. Слезы рекой текут по его худому лицу, по татарской бородке, элегантному свитеру, синей рубашке и разношенным горным ботинкам. Однако он не наклоняется вперед. Мобильный телефон с МР-3 умолкает. Володя продолжает рыдать. Он остался совсем один.

Перевод с польского Ан.Нехая

 Источник