Прусские ночи

На южной окраине Восточной Пруссии располагался небольшой приграничный городок Найденбург (до 1 сентября 1939 г.). Это — сегодняшняя польская Нидзица, старый город, основанный тевтонскими рыцарями в конце XIV века. В те времена на соседнем холме был построен огромный замок, который после последующих реконструкций и пристроек стал в 1945 году безмолвным свидетелем ужасов Второй мировой войны.

В пятницу, 19 января 1945 года, передовые части 2-го Белорусского фронта перешли довоенную границу Восточной Пруссии.  Когда советские танки подошли к позициям боевой группы лейтенанта Бруно Ковальзика, расположенным в предместье Остероде, непродолжительные бои за Найденбург уже подходили к концу. и в Найденбург, где еще гремела артиллерийская канонада, стали прибывать перепуганные беженцы с южных оконечностей нидзицкого повята. Приближение фронта было уже отчетливо слышно. Между тем местные власти задерживали выдачу разрешения на эвакуацию мирных жителей. Однако в полдень той январской пятницы староста Нидзицы Аксель Крюэлл преодолел страх и позвонил гауляйтеру Восточной Пруссии Эриху Коху.

— Кто произнесет слово «эвакуация», тот будет обвинен в государственной измене, — услышал он ответ гауляйтера.

К тому времени, когда Крюэлл повесил трубку, многие жители уезда уже не ждали решения властей. Спонтанное, паническое бегство началось в сильный мороз, когда ночью столбики термометров опускались до минус 27, а местами даже до минус 30 градусов. Этот побег в неизвестность через несколько километров пути всегда заканчивался одним и тем же — встречей с  с красноармейцами. Те, в свою очередь, помнили услышанные несколько дней назад слова об отмщениии за все военные страдания народов Советского Союза. Можно насиловать, мародерствовать, грабить. И не только… «Убил одного немца, убей другого — для нас нет лучшего зрелища, чем немецкие трупы. Не считай километры! Считай только убитых тобой немцев!» — обращался писатель Илья Эренбург к бойцам Красной Армии в листовке, врученной солдатам в начале января 1945 года. И убивали. Месть русских ударила по тем, кто не хотел или не успел бежать, в основном по женщинам, старикам и детям, а также по раненым и сдававшимся в плен солдатам

В те январские дни на территории нидзицкого уезда находились два человека, чьи имена вошли в историю ХХ века, вписанные в ее страницы золотыми буквами. Оба носили форму офицеров Красной Армии. Одним из них был майор Лев Копелев, который в своих мемуарах «Хранить вечно», написанных много лет спустя, сообщил между прочим: «Первые прусские деревни Гросс-Козлау и Кляйн-Козлау горели. Шофер должен был держаться середины улицы: с обеих сторон жарко полыхали дома под черепичными крышами… Тлело и дымилось высокое дерево перед горящей церковью. Людей не видно. Несколько минут мы ехали сквозь огненный туннель по узкой кривой улице. Было удушливо жарко и страшновато: сыпались искры, летели головешки…»

Несколькими предложениями ниже Копелев реконструировал разговор о виновниках поджога обоих этих селений:

— Тут что, сильный бой был? 

 — Какой там бой, они тикают, не догнать… И больных ни одного не осталось. 

 — Значит, заминировали, подожгли? 

 — Кто? Немцы? Нет… Никаких мин не было, а пожгли наши. 

 — Зачем? 

 — А хрен их знает, так, сдуру. 

 Усатый, насупленный солдат с ленивой злостью: 

 — Сказано: Германия. Значит, бей, пали, чтоб месть была. А где нам самим потом ночевать, где раненых класть?» 

Части 5-й гвардейской танковой армии под командованием генерала Василия Вольского остановились у ворот Найденбурга после перестрелки с немецкими танками. Ольштынский журналист и писатель Герард Скок (псевдоним Ежи Янтар) писал в 1968 году в книге «Гибель прусской крепости»: «Слабая линия обороны вокруг Нидзицы была быстро прорвана, а немецкая батарея корпуса «Великая Германия», пытавшаяся оказать сопротивление в предместье, была буквально раздавлена. Гарнизон в панике бежал на север, в сторону Ольштына. Нидзица была свободна. На замковом холме, возвышающемся над всей площадью, горели тевтонские постройки. Танк генерала Вольского остановился на рыночной площади, окруженный ликующими солдатами. Генерал хорошо их понимал — ведь они захватили свой первый город на территории Германии.

Историки расходятся во мнениях относительно того, кто окончательно захватил Найденбург. Одни действительно указывают на одну из армейских частей Вольского, а именно на 10-й гвардейский танковый корпус, другие утверждают, что это сделали 21 января бойцы 48-й армии под командованием генерала Николая Гусева. Такую информацию можно также найти в монографии Эдмунда Косярца «Освобождение северной Польши в 1945 году», опубликованной в 1967 году. Генерал Вольский, довоенный дипломат в Милане, Лондоне и Риме, встречался с членами Военного совета 2-го Белорусского фронта и получил приказ маршала Рокоссовского организовать группу бронетанкового преследования, которая направится в сторону Вислинского залива на полной мощности танковых двигателей. 23 января подчиненная Вольскому танковая рота попыталась войти в не ожидавший прихода русских город Эльблонг, сея страх и панику среди тысяч эльблонгцев.

«Нидзица была освобождена», — сообщает Герард Скок в цитируемом фрагменте книги «Гибель прусской крепости». А о том, как выглядела эта «свобода», мы можем многое прочитать в книге Льва Копелева «Хранить вечно». «К вечеру въехали в Найденбург. В городе было светло от пожаров: горели целые кварталы. И здесь поджигали наши.. [...] В Найденбурге Беляев (офицер, сопровождавший Копелева) становился все энергичней, все деятельней. Его влекло в дома, которые выглядели побогаче. Он распоряжался увлеченно, даже бесстрашно. В горевшем доме едва не угодил под обвалившиеся балки, когда тащил огромный гобелен с пастушками Ватто. В другом приказал взять часы «в полтора роста» — огромный футляр красного дерева в виде башни; в третьем — пианино; везде брал тюками постельное белье, одежду… 

 Возражать против этого я и не пытался — дома были пустые, многие уже основательно разорены. Мы ходили по битой посуде и грудам всяческой рухляди. Меня привлекали книжные шкафы и письменные столы. В доме окружного судьи обнаружил великолепную библиотеку. Огромные шкафы до потолка: один — философия, другой — история, третий — право; отдельные шкафы: «Наполеоника», «Россика»; сотни книг русских писателей на немецком языке от Ломоносова до Шолохова; был также шкаф — «немецкая эмигрантская литература»: издания Томаса и Генриха Манна, Фейхтвангера, Леонгарда Франка и др. Большой стеллаж — фонотека: классическая музыка и записи речей — кайзера Вильгельма, Эберта, Гинденбурга, Гитлера. В столе у судьи я нашел аккуратно подшитые в папках письма сына из английского плена, из Канады. 

 Все это нужно было увезти. Но Беляев заставлял нашу «команду» таскать пианино и барахло, а я один не мог управиться. Все же наконец уговорил, уругал его, и часть библиотеки погрузили в кузов».

Получив образование литературоведа и историка немецкой литературы, Лев Копелев стал политруком и выполнял в Восточной Пруссии миссию, которая в его командировочном предписании была сформулирована так: «Проведение политической разведки, изучение политико-морального настроения населения противника, выяснение деятельности фашистского подполья».

«Значит, нужно было прежде всего говорить с людьми, с «населением противника»,  — продолжает Копелев. — Первый день нашего пребывания в Восточной Пруссии подходил к концу, и я видел лишь несколько трупов. Посреди улицы группа солдат обступила старуху в длинной плюшевой потертой шубейке, с облезлой горжеткой и в шляпке, обмотанной шалью, как башлыком. Я выскочил из кабины, подошел. Солдаты настроены благодушно. 

 — Блажная, лопочет чего-то: «Зольдат, зольдат, гут, гут». 

  Старуха, прихрамывая в спешке, путается в своем длинном плюшевом пальто, крепко сжимая сумочку. Я иду рядом с ней. Грузовик следует за нами. [...] Старуха успокаивается, говорит все более связно: 

 — Никто не ждал русских так скоро. Господа начальники сказали — фронт далеко. Потом господа вдруг стали удирать. А зачем бедным удирать?», — читаем далее в «Хранить вечно».

Добавим, что советским военачальником в Нидзице был майор Иван Зайнович. Именно он должен был обеспечивать безопасность гражданского населения оккупированного города, и прежде всего — защиту от солдат собственной армии, обеспечивать продовольствием и элементарной медицинской помощью. Не обеспечил. Впрочем. он — не единственный.

Майор Лев Копелев пытался защитить женщин, подвергшихся нападению красноармейцев. Было несколько потасовок не только с рядовыми, но и со старшинами и даже офицерами. Так было в Найденбурге, а затем в Алленштайне (Ольштыне). Потом Копелев оказался в яростно обороняемом немцами Грауденце (Грудзёндзе), где был ранен. В начале апреля 1945 года был арестован в госпитале. Наверное. кто-то сообщил куда следует, что сумасшедший майор тут и там защищал немок от солдат, утомленных боями. Его обвинили в распространении «буржуазно-гуманистической пропаганды в пользу врага». Следующие десять лет Лев Копелев провел в советских тюрьмах и лагерях.

Во Второй мировой войне с гуманизмом давно уже было покончено, и не только в Восточной Пруссии. Это случилось еще в оккупированной немцами Польше в сентябре 1939 года...

В камеру московской тюрьмы на Лубянке, прямо с боев в Эльблонге, был доставлен еще один офицер Красной Армии, побывавший в Найденбурге. Это был капитан Александр Солженицын. Он получил математическое образование в Ростове и успел приступить к преподавательской работе, но осенью 1941 года был мобилизован и отправлен в армейскую офицерскую школу, а после ее окончания — на фронт. За доблесть он был награжден орденом Великой Отечественной войны. Отечественной войны второй степени и орденом Красной Звезды. Отличился во время боев в Восточной Пруссии, выведя свою часть из окружения.

Арестовали его, как упоминалось, в Эльблонге 9 февраля 1945 г., во время ожесточенных боев за этот город. Речь шла о перехвате органами НКВД письма Солженицына другу, в котором содержались критические замечания о ведении войны Советским Союзом и о роли самого Сталина в этой войне. За антисоветскую агитацию и попытку создать антисоветскую организацию (!) был приговорен к восьми годам лагерей.

В 1953 году Солженицын первым вышел на волю, но ему было запрещено жить в европейской части СССР. Вскоре после этого и Копелев обрел свободу. Оба были реабилитированы после XX съезда КПСС, Оба вскоре стали диссидентами, которых власти СССР лишили гражданства во время правления Леонида Брежнева. Солженицын был изгнан из страны, а Копелеву не разрешили вернуться из ФРГ, куда он направился в научных целях.

Александр Солженицын прославился своими романами, повествующими о трагических судьбах людей, находившихся в заключении в СССР во времена Иосифа Сталина. Его трехтомный «Архипелаг ГУЛАГ» способствовал присуждению писателю Нобелевской премии по литературе за 1970 год. Во многих биографиях Солженицына не упоминается, однако, что он также является автором великой поэмы «Прусские ночи», Это стихотворный репортаж из Восточной Пруссии, во время ее завоевания зимой 1945 года соратниками Солженицына. В ней описывается бессмысленное разрушение сел и городов, разграбление имущества семей, живших здесь сотни лет, убийства животных и людей. Никого и ничего автор не щадит в «Прусских ночах». Вот несколько отрывков из этой поэмы:

Кляйн Козлау, Гросс Козлау –
Что деревня — то пожар!
Всё в огне!! Мычат коровы,
Заперты в горящих хлевах, –
Эх, милаши,
Вы не наши!
Нам самим бы по-здорову...
И направо, и налево
Вьются, рвутся, пляшут змеи!
Ветер огненный по школе
В книгах рыскает, голодный.
Самодельно крыты толем
Шесть машин моих походных.
Нам самим бы не сгореть тут!
На подножку. Смех и грех.
И кричу в румяном свете:
«По махальщику — наверх!»
Взобрались. Полой шинели
Машут, пашут, отметают.
Ну, спасибо, пролетели!
Ухо-парни службу знают!
 [...]
Пир и власть! Ликует хаос!
Ничего душе не жаль!
Кто-то выбил дверь в Gasthaus
И оттуда прет — рояль!!
В дверь не лезет — и с восторгом
Бьет лопатой по струнам:
«Ах ты, утварь! Значит, нам
Не достанешься, бойцам?
Не оставлю Военторгу,
Интендантам и штабам!»
Кто-то бродит беззаботно,
Знатно хряпнул, развезло, -
И со звоном палкой вотмашь
Бьет оконное стекло
«Где прошел я — там не буду!
Бей хрусталь, дроби посуду,
Вспоминайте молодца!
Добро ль, худо ль, янки-дудль,
Лам-ца-дрица! лам-ца-ца!»
 «Заплатил братан мой смертью,
Заплатить бы мог и я...»
«По машинам! Что вы, черти!
Впереди добра, друзья!!..»
 [...]
Лейтенант неутомимый:
«Разрешите выслать взвод
На разведку в спиртзавод?
Десять новеньких канистров
У меня, вишь, завалялись...»
«Но — ни капли в рот! И быстро!»
«Для науки! На анализ!»
«Знаешь, там этил, метил...»
Но уже он соскочил.
Взявши в руки большемерный
С долгим череном черпак,
Ловко влазит на цистерну
Старый бес, седой казак.
Помахал толпе папахой,
Окрестился вольным взмахом:
«Помолитесь, христиане!
Умираю — ради вас!»
Зачерпнул, понюхал, глянул -
Опрокинул, будто квас.
Крякнул, вытер сивый ус:
«Ух, чертяка!
И спиртяка!
Навалитесь, добры люди!
Не дослушав, повалили:
Ай, спасибо казаку!
Комиссары — разрешили!!
Трибуналы — в отпуску!!
[...]
Угол улиц. Кем-то встарь
Втащен, брошен здесь дикарь -
В сто пудов валун скалистый.
Из него, сечен резцом,
Выступает хмурый Бисмарк
С твердокаменным лицом.
А под Бисмарком стоит
Чудо-юдо рыба-кит!!
Сколько едем вширь и вдоль,
Ну, такого не видали:
Вынес русским хлеб да соль -
Гля! Немецкий пролетарий!
Да с салфеткой, да на блюдо.
— Что ты вылез? — Ты откуда?
— Пекарь что ли? — Ладно, ехай!
— Он живой? А ну, пошпрехай!
Может, кукла?..
На вопросы
Распрямляется в ответ:
Ich bin Kommunist, Genossen!
Я вас ждал двенадцать лет!..»
Лейтенант затылок чешет:
Может, правда, может, брешет,
Может, враг, а, может, свой.
Трать на них, собак, конвой...
— Отведите в полковой!
[...]
Zwei und zwanzig, Höringstraβe.
Дом не жжен, но трепан, граблен.
Чей-то стон стеной ослаблен:
Мать — не на смерть. На матрасе,
Рота, взвод ли побывал -
Дочь-девчонка наповал.
Сведено к словам простым:
НЕ ЗАБУДЕМ! НЕ ПРОСТИМ!
КРОВЬ ЗА КРОВЬ и зуб за зуб!
Девку — в бабу, бабу — в труп!
Окровлён и мутен взгляд,
Просит: «Töte mich, Soldat»
Уж темна, не видно ей:
Я — из них же, я-то чей?..
Нет для вас больниц, врачей
Сплав стекла в местах аптек.
День сереет, тает снег...
Жил да был Parteigenosse,
Не последний и не первый,
Легший гатью под колеса,
Под колеса Коминтерна.
Русский ход державный, славься!
Мне сейчас бы трахнуть шнапса.
А еще повеселее -
Закатиться по трофеи!

В стихах «Прусских ночей» Александр Солженицын увековечил, прежде всего, описания бесчинств и грабежей, сопровождавших вступление Красной Армии в уезд Нидзица. Тот самый уезд, откуда родом Эрвин Крук, ольштынский писатель и журналист. Эрвин Крук, потерявший обоих родителей в 1945 году, был в то время маленьким ребенком. Таким образом, в его памяти не запечатлелись сцены, годами доставлявшие бессонные ночи его коллегам — чуть старше его.

В еженедельнике «Gazeta Olsztyńska» от 22-24 января 1999 года Эрвин Крук писал: «Согласно статистике, которую я нашел за последние годы, после прихода Красной Армии и первых месяцев советской оккупации в Нидзицком уезде погибло 2506 человек. Среди них, 600 человек были расстреляны, 233 человека погибли в конвоях и 88 человек — в трудовых лагерях; 13 человек покончили жизнь самоубийством. Обстоятельства гибели 765 человек неизвестны.

Сама Нидзица была разрушена на 80 процентов.

Источник: Leszek Adamczewski. «Łuny nad jeziorami. Agonia Prus Wschodich». Wydawnictwo Replika, Poznań, 2019, s.60-69.