Блокадные весы

На блокадных весах не гирьки и кусочки хлеба, а жизнь и смерть.

И постановление, к примеру, Государственной инспекции по охране памятников Ленгорсовета о том,что вывозить, что укрывать, а что прятать в землю, — не лист казенной бумаги. На весах — спасение или разрушение неповторимого лица Города.

И весы эти были не в руках богини с завязанными глазами, а в руках людей, все видевших и обязанных сознавать последствиялюбого своего решения.

Восемь тонн бензиновой смеси, то есть бензина, разбавленного соляровым маслом и еще какой-то пошедшей в дело дрянью, для автобусов, доставлявших 23 января 1942 года эвакуируемых к Финляндскому вокзалу, — это жизнь нескольких сот ленинградцев, спасенных в этот день. И это смерть тех, для кого следующего дня уже не было.

Кому отдать сотню винтовок и пулемет «Максим-ленинградский», сделанные на Сестрорецком заводе сверх плана? Кому прибавить «лишние» пятьдесят граммов хлеба — рабочим? служащим? иждивенцам? детям?

И любой ответ — это чья-то жизнь и чья-то смерть...Служащим, иждивенцам и детям с 19 ноября по 24 декабря 1941 года устанавливалась норма выдачи хлеба — 125 граммов. С 25 декабря — 200 граммов. С 24 января 1942 года — 250 граммов. Для сотен тысяч ленинградцев в этих цифрах приговор. Но без этих 125, 200, 250 граммов хлеба в день к февралю город бы попросту вымер. Для меня, старшего брата и мамы это было спасение. Бабушку и младшего брата они спасти не смогли...

На 27 января 1942 года план поставок продовольствия в город был не выполнен. Продовольствие уже было на нашем, западном берегу Ладоги. На станции Ладожское озеро на складе № 891 уже скопилось 1488 тонн крупы, 944 тонны мяса, 1004 тонны сахара и 14 тонн жиров. Решение Военного совета Ленинградского фронта о доставке в город 3270 тонн продовольственных грузов в сутки не выполнялось. От Ладожского озера до Финляндского вокзала в центре города — 44 километра. И спасительный для многих тысяч людей груз преодолевал это расстояние за несколько дней, иногда от четырех до шести. Если 22 января было отправлено со станции Ладожское озеро 144 вагона, то 23 января — 48, 25 января — 25, 26 января — 16. В отчаянии принимается решение перевезти 2 тысячи тонн продовольствия автотранспортом.

На одной чаше весов — недоставленные тысячи тонн продовольствия, на другой — тысячи погибших ленинградцев.

Вот такие весы...

А еще на этих весах, кроме отчетов и документов, живые свидетельства тех, кто в постановлениях и справках именовался обобщенно, их счет шел на тысячи, на сотни тысяч, но у каждого из этих тысяч был свой голос, и многие сотни голосов до нас донеслись.

ДНЕВНИК Н. П. ГОРШКОВА. 1941 год

«22 января.

Несколько дней назад распространился упорный слух, что с 21.01 после перерегистрации продовольственных карточек будет увеличена норма выдачи хлеба рабочим по 500 гр. и прочим до 350 гр. Вот прошло 21-е и 22 января, а прибавки нормы нет. Население с грустью разочаровано — ведь так хочется кушать, так много умирает от голода.

24 января.

Целый день погода ясная, безоблачная. Красноватое солнце как в тумане. Сегодня для ленинградцев, несмотря на анафемский холод, очень приятный день. Во-первых, радостные вести с фронта, что наши войска гонят немцев в Калининской области и уже заняты ряд городов по направлению к Пскову.

Взяты большие трофеи. На нашем Ленинградском фронте дела, видимо, также не плохи, т. к. обстрела города не было и пальбы с фронта не слышно.

Во-вторых, и продовольственное положение в городе улучшается. С сегодняшнего дня увеличена норма выдачи хлеба и качество значительно улучшилось. Хлеб хороший.

Рабочим вместо 350 гр. отпуск по 400 гр.

Служащим вместо 200 гр. по 300 гр.

Иждивенцам вместо 200 гр. по 250 гр.

Детям вместо 200 гр. по 250 гр.

Кроме того, всюду выдают крупу, мясо, масло сахар, правда…

Дальше в дневнике пробел, да мы и сами знаем, что должно было следовать за словом «правда»: изголодавшихся, измождениилюдей не могли спасти мизерные в сущности прибавки.

Пик смертности в блокадном Ленинграде наступит в феврале и марте.

Легко догадаться, что перед нами дневник ленинградского интеллигента. Николай Павлович Горшков, старший бухгалтер Института легкой промышленности. Родился в 1892 году в деревне Выползово Углического уезда Ярославской губернии, жил и работал в Питере. В дневнике о себе, о тяготах своей жизни практически ничего. Так ведут записи летописцы в ощущении своей высокой миссии. Вот и о еде «во-вторых»! А «во-первых» о настроении в городе, «сегодня для ленинградцев... очень приятный день». Сколько сдержанности и достоинства. Потом о делах на фронте. Сначала о другом, о Калининском, потом уже о «нашем» -Ленинградском. И только потом о прибавке хлеба, и не ему, а всем. И на вкус тоже хлеб стал значительно лучше, надо отдать должное полученному в этот день кусочку в 300 граммов весом.

Не в этой ли короткой записи ответ на вопрос: почему лепинградцы выстояли, как же сумели? Преклоняюсь перед изнуренным голодом человеком, не считающим для себя возможным писать о том, как скуден и тощ трехсотграммовый кусок блокадного хлеба, как огромна холодная пустота пространства, от одного куска до1следующего... Николай Павлович Горшков пишет так, словно ему просто интересно было лишь попробовать этот потяжелевший на пятьдесят граммов кусочек, чтобы запись об улучшившемся качестве хлеба была достоверна.

Живой человек не монумент, не памятник. Ему ведомы и минуты отчаяния, и черные дни тоски. И ощущение предела своих сил, и чувство безнадежности... А отчаяние было безмерным, и тоска —  невыносимой. Все это останется в памяти человеческой, останется на блокадных весах, но на другой чаше были минуты самоотвержеиия, три года нечеловеческого труда, часы побежденного страха и опухавшая в одном, но не угасавшая в других и потому вновь возрождавшаяся в ослабевших убежденность — Город отдать нельзя. Потому и выстояли, что сумма мужества, не одного, не героев, нс избранных, а мужество, жившее во всех, перевесило и слабость, и боль, и отчаяние, не миновавшие никого.

Сегодня у нас есть больше возможности, чем когда-либо, увидеть сражающийся город в реалиях его повседневной военной жизни, где было переплетено все и люди были так не похожи друг на друга.

ДНЕВНИК КРАСНОАРМЕЙЦА С. И. КУЗНЕЦОВА. 1942 год

«28 декабря. Эти дни живу какой-то принужденной жизнью. Так хочется уйти из этого мира. Яболен неврастенией, но лечиться не разрешают, и посетить доктора не могу, хотя и говорят, что у нас свобода. и есть права и забота о человеке. Но это не для низших слоев народа, так что нижние слои людей всегда являются рабами высших своих начальников, и добиться прав и человеческого отношения к себе, так и к товарищу, пожалуй, невозможно, потому что без бедного не может быть богатый. А ведь это очень лестно, когда человек живет за счет труда других, да еще ими и распоряжается. Впрочем, в 1942 году пережил много трудностей, был в больнице, лишился отца. Сам лишился слуха и здоровья, а в последней половине жизнь моя наладилась, и пока живу хорошо. А что будет дальше — бог знает, а человеку не велено знать будущее».

Подчеркнуты слова в дневнике Степана Ивановича Кузнецова следователем контрразведки МГБ в ноябре 1948 года, сразу же после демобилизации красноармейца и последовавшего векоре ареста.

Многие школы в преддверии 300-летия Санкт-Петербурга включили в свои программы «Городоведение», назвав этим «диким» словом доброе и полезное дело — изучение или по крайней мере сколько-нибудь подробное знакомство со своим городом, его судьбой. Будь моя воля, непременно включил бы в эти программы изучение блокадного дневника Николая Павловича Горшкова для постижения «феномена ленинградца», во всей особенности этой ветви, увы, усыхающей на древе русской интеллигенции.

Он записывал ежедневно — не пропустив ни одного дня! — картину блокады, открывавшуюся перед его глазами. Записывал с точностью педантичной, хочется сказать, бухгалтерской. Он записывал все обстрелы и бомбежки, обрушившиеся на город. Когда бомбежки и обстрелы длились весь день или всю ночь, делал записи в столбик, на манер расписания, обозначая начало и конец разрушения города и убийства горожан по часам и минутам. Со сдержанностью и благородством подлинного интеллигента он мог повествовать о самых страшных вещах, когда люди теряли человеческий облик, когда отчаяние и безысходность толкали их переетупить последнюю черту... Не стану приводить эти трагические свидетельства, но то, что они, предъявленные честно и достойно, есть, — это бесценно. Он положил себе обязанностью оставить запись о каждом дне блокады, начиная с 4 сентября, первого разрыва немецкого снаряда в городе.

Анна Андреевна Ахматова отозвалась на эти разрывы памятными  стихами «Первый дальнобойный в Ленинграде»: «И в пестрой суете людской все изменилось вдруг. Но это был не городской, да и не сельский звук...»

Николай Павлович Горшков повелел себе стать бессменным хроникером каждого прожитого дня.

В 1943 году ему показалось, что дневник закончен, перо можно отложить... Он мечтал об этом дне вместе со всеми.

ДНЕВНИК Н. П. ГОРШКОВА. 1943 год

 «19 января. Весь город переживает радость победы. Утром на зданиях города вывешены красные флаги. На остановках трамвая группы граждан с радостью обсуждают прорыв блокады родного города. У многих на глазах слезы. Знакомые встречаются и целуются. В вагонах трамвая, несмотря на тесноту, у всех добродушное настроение, не слышно обычных перебранок.

Утром мороз минус 13. Облачно.

Все время тихо. Пальбы не слышно.

Блокада прорвана, на этом следует закончить записи, начатые 500дней тому назад после первого вражеского выстрела в начале блокады».

Но уже следующей ночью над городом будет опять греметь канонада, и так еще 400 дней.

Этo блокада глазами одного человека. Много ли может увидеть человек скромной должности, не вынужденный передвигаться из конца в конец города? Много, очень много, если каждый выстрел по городу, каждый взрыв бомбы ранил его душу. И хотя секретность в поенное время — дело необходимое и естественное, в городе, как.на  фронте, жили и слухами, о главном знали почти достоверно: и о готовящемся наступлении, и о готовящейся прибавке хлеба.

ДНЕВНИК Н. П. ГОРШКОВА. 1942 год

«26 января. Мороз минус 25. Погода ясная, солнце. Дует холодный восточный ветер. Около 13 ч. враг обстреливал город из дальнобойных орудий — около 10 выстрелов. Наших орудий не слышно.

Сегодня многие булочные совсем закрыты, т. к. хлеб не подвезли. а на заводах не выпекается из-за отсутствия воды. С ночи стоят колосеальные очереди за хлебом у тех булочных, где есть хлеб или ожидается поступление. Покойников везут беспрерывно весь день. Ледяной город.

По посторонним сведениям, продовольственные грузы в большом количестве в данное время подвезены автотранспортом со ст. Званка Сев. ж.д., с Ладоги и из других мест с восточной стороны к станциям ж.д., прилегающим к Ленинграду, откуда подлежат перевозке в город по ж. д. Но товарные местные поезда ходят очень плохо из-за недостатка топлива и воды для паровозов. Поездные бригады из-за недостатка питания работают вяло, хотя получают усиленный паек. Дисциплина несколько ослабла. Поезд, который должен был пройти расстояние за два часа, какрассказывали, шел 19 часов. Главная причина таких явленийморозы, в особенности такие, как нынче, при которых даже в нормальное время поезда опаздывают..

Местное топливо — дрова и торф — не дают достаточно пара в котлах паровозов.

Голодный Ленинград ждет продовольствия, которое необходимо доставить, невзирая на все препятствия, т. к. люди гибнут, умирая голодной смертью от истощения».

Каждый большой город многоголос. На воображаемых весах можно и голоса взвесить.

Вот дневник красноармейца Степана Ивановича Кузнецова. уроженца деревни Крапивня Осташковского района Калининской области. Призванный в Красную армию, он прибыл в Ленинград 14 июля 1941 года и проходил службу в различных подразделениях до демобилизации 5 ноября 1945 года.

И его дневник, так же как и дневник Н. П. Горшкова, станет «вещественным доказательством» при обвинении авторов в aнтисоветской агитации, клевете на советский строй, его армию и нравительство. Через шесть лет после осуждения на десять лет Степан Иванович Кузнецов будет освобожден и реабилитирован. Николай Петрович Горшков умрет в лагере и будет реабилитирован «ввиду отсутствия состава преступления», но посмертно.

Записи красноармейца Степана Ивановича Кузнецова лаконичны, отрывочны и ведутся не каждый день. Весь декабрь 1941 года умещается на одной странице.

ДНЕВНИК КРАСНОАРМЕЙЦА С. И. КУЗНЕЦОВА

«Декабрь. 1941 год

1-го получил письмо от жены, но оно не обрадовало, писано 1-го октября, и ко всему этому голод окончательно подрывает силы.

5-го была перегруппировка, формировали автоколонну, и я теперь работаю день и ночь, моего товарища взяли, помогать некому.

6-го остался без завтрака — съели командиры. Голод, и каждый рвет как собака.

13-го работал до упада, от голода пухнут ноги, не одолеть ходить. 

23-го обворовали меня свои товарищи, взяли бритву, мыло, соль и даже деревянную ложку.

Получил письмо от мамы и от брата Вани, сообщает, что 15-го пошел в бой.

Все эти дни, с 9-го по 23-е, работал круглые сутки, не было никакой возможности жить. Хотел пойти на самопокушение.

Зато Новый год удалось встретить неплохо.

«Январь. 1942 год

l-го Новый год встретил в кочегарке, работал всю ночь, но спокойно. Обед получил хороший, но тоже обворовал свой товарищ:ыпил пиво мое и съел 2 свеклины и унес коробку папирос...Видал во сне, что я будто с Павлом, братом, был у какой-то реки.а потом пошел по большой прямой дороге, огороженной с двух сторон изгородями, и Павел прошел и потерялся.

Но 1-е прошло в волнении, но сытно. Достал хлеба 300 грамм, 40 гр. масла».

А еще был Город, была государственная воля, было самоотвержение не только бойцов фронта и местной самообороны. На каких весах измерить то, что было сделано для спасения города, его жителей и промышленности суховатым, сдержанным, немногословным питерским интеллигентом, Алексеем Николаевичем Косыгиным. Родившийся в Санкт-Петербурге, он в тридцать четыре года стал председателем Ленгорисполкома, в тридцать пять — наркомом текстильной промышленности, в тридцать шесть —заместителем председателя Совнаркома, пробыл на этом посту с 1940 по 1953 год.

Как поэма, как гимн жизни читается постановление Военного совета Ленинградского фронта, а именно ему принадлежала вся полнота власти в городе в эту пору, о нормах продовольственного снабжения на февраль 1942 года для детских учреждений, отнесенных к трем категориям — дома малютки и интернатные группы детских яслей, дошкольные детские дома и детские сады и школьные детские дома. Вот нормы для школьников: мясо — 1,5 кг, жиры — 1 кг, яйцо — 15 шт., сахар — 1,5 кг, крупа и макароны —2,2 кг, хлеб печеный — 9 кг, а еще понемножку сухофруктов, чая, кофе, картофельной муки. Это постановление связано с очередным приездом в блокадный Ленинград А.Н. Косыгина, хотя подготовка и принятие подобного рода решений как бы входили в круг обязанностей уполномоченного Государственного комитета обороны по Ленинграду. Но Город выстоял, как мне кажется, только благодаря тому, что были люди, сами делавшие больше, чем требовали обязанности, и умевшие заставить исполнять свои обязанности тех, кто от этого уклонялся.

ПИСЬМО А.Н. КОСЫГИНА А.А. ЖДАНОВУ
О СОСТОЯНИИ РЕМЕСЛЕННОГО УЧИЛИЩА № 33

17 февраля 1942 года Секретно

16 февраля мною лично было проверено состояние 33-го ремесленного училища.

Выявлено:

1) Все ученики ремесленного училища спят по 2-3 чел. на одной койке. Кровати без простыней и наволочек. Все ученики завшивлены, и в матрацах много вшей. В помещении грязь. Больные не отделяются от здоровых.

2) Все ученики жалуются на исключительно плохое питание. При проверке мною столовой выяснилось, что супа приготовляется в полтора раза больше, чем надо на то же количество продуктов. Это значит, что вместо супа выдается жидкая бурда.

3) Котлеты весят вместо 50 г — 35 грамм; отпускаемый сахар не полностью попадает ученикам, а частично уворовывается.

4) Установленные по норме жиры уже в течение 4 дней в столовую не отпускаются.

5) Контроль со стороны администрации училища над столовой отсутствует, и это создает полную возможность для неограниченного воровства продуктов из столовой.

Считаю, что в силу отсутствия должного контроля за питанием учеников ремесленных училищ создана благоприятная почва для хищения большого количества продуктов, и в результате ученики находятся на голодном пайке и не только не поправляются, а, наоборот, их состояние ухудшается.

В связи с этим прошу принять решение, установив обязательный контроль за питанием ремесленников со стороны администрации школ, при котором закладка продуктов в котел должна происходить с обязательным присутствием администрации училища и представителей учащихся.

Запретить администрации училищ содержать учеников по 2-3 чел. на одной койке и принять меры к немедленной ликвидации вшивости в ремесленных училищах путем устройства самых примитивных вошебоек.

В части работников столовой, обслуживающей ремесленное училище № 33, мною предложено городскому прокурору их арестовать и отдать под суд.

А. Косыгин

Резолюция: «Тов. Двойникову. О принятых вами мерах доложить. Чересчур много у вас безобразий.

Жданов».

Почему второе лицо в правительстве, заместитель председателя Совнаркома, знает, что делается на кухне и продскладе ремесленного училища в Ленинграде, а первое лицо в городе считает, что это не у него, а у тов. Двойникова «чересчур много безобразий»?

Здесь и без «весов» видно, на сколько тянет письмо выпускника Ленинградского текстильного института, и как барственно невесома резолюция самородного партийного деятеля из Мариуполя.

Но Ленинград не был бы Ленинградом, если бы забыл о своих детях, в бессилии опустил бы руки перед неизбежной в условиях войны и осады беспризорностью.

Уже в декабре 1941 года Ленгорсовет принимает решение о расширении контингента в детских домах и открытии новых детскихдомов.

В страшном, самом голодном, жгущем морозами и пожарами январе 1942 года прием в детские дома был увеличен на 2725детей, и были открыты 23 новых детских дома с общим контингентом до 5550 детей. В марте общее число детей в детских домах достигает 14 300 человек. Прием в детские дома идет безотказно и круглосуточно. На 10 марта число детских домов в городе возросло до 98. В каждом районе города с февраля 1942 года начинают действовать приемники-распределители, до конца года через них пройдет 26 250 детей. До конца года из города будут эвакуированы 38 080 детей, находившихся в детских домах. Важнейшим средством борьбы с беспризорностью стало определение детей в ремесленные училища и школы фабрично-заводского ученичества.

Детская беспризорность в блокадном городе к июлю 1943 года была ликвидирована!

Нет, это не победная реляция. Голод, война, ошибки, подчас преступные, давали богатую жатву смерти. Да и призрак порядков, обнаруженных А.Н. Косыгиным лишь в одной столовой лишь одного ремесленного училища, не дает оснований для обобльщения. И все-таки ликвидировать беспризорность, как ни трудна была эта задача, оказалось все-таки легче, чем обеспечить подростков из ремесленных училищ средствами жизнеобеспечения во время зимнейэвакуации, бороться с теми, чья вороватость и душевная черствость сводила на нет усилия людей самоотверженных и щедрых сердцем.

Но у детей, у подростков, казалось, потерявших в жизни все, оставался Город, их Город. И вот уже летом 1943 года началось обратное движение. Дети-подростки, детдомовцы и ремесленники, стали на свой страх и риск возвращаться, тыриться, как мы тогда говорили, в Ленинград из-за Ладожского озера. Их направляли в карантин, потом ребята старше четырнадцати шли на производство или в училища, дети же младшего возраста возвращались в детские дома. В Ленинграде с беспризорностью было покончено, она вернется через пятьдесят мирных лет на чердаки и в подвалы десятками тысяч бездомных обитателей, но уже в Санкт-Петербурге.

В 1939 году в Ленинграде было 3,2 миллиона жителей, стало быть, к 1941-му никак не больше трех с половиной миллионов, даже несколько меньше. 400 тысяч человек было мобилизовано в Красную армию с началом войны. 200 тысяч было собрано в 15 дивизий народного ополчения. Около миллиона только горожан было эвакуировано. В июле 1942 года по докладу председате-ля Комитета обороны города А.А. Жданова в городе оставалось I миллион 100 тысяч жителей. Прибегая к очень ненадежной в данном случае арифметике, пытаюсь с опорой на достоверные сведения приблизиться к реальной картине потерь в трагическую зиму 1941-1942 годов. Минимальная цифра с учетом боевых потерь народного ополчения — 650—700 тысяч человек, реальная же, надо думать, приближается к миллиону, о чем говорят кладбища блокадников не только в городе, но и безучетные братские могилы на маршрутах эвакуационного потока.

Потомки чтят память горожан, испивших чашу страданий и не увидевших победных огней над истерзанным и непокоренном городом.

Неизбывна и благодарность солдатам всех родов оружия, сдержавших врага на подступах к городу, на его окраинах.

Легко затеряться одной человеческой жизни во время битвы за Ленинград, самой долгой битвы Второй мировой войны, разыгравшейся на пространстве в пятьдесят тысяч квадратных километров да еще и длившейся три года с участием миллионов воинов и гражданских лиц.

И нам уже никогда не узнать, сколько же их затерялось, отдельных человеческих жизней, сколько останутся безымянными воинов и горожан, тех, кто разделил трагическую и героическую судьбу осажденного Ленинграда. Для нас будут драгоценны свидетельства каждого участника обороны, каждого труженика и мученика блокады, каждый документ, каждая подлинная страница великой летописи...

 Источник: Михаил Кураев. «Блок-ада». Санкт-Петербург, ОАО «Петроцентр», 2015.