Князь Евстахий и лагеря

Отказ принять российское подданство князьями Сапегами был для господина Гузе поступком, достойным наследников великого имени. Столь же достойным было поведение другого князя Сапеги сто лет спустя, когда его арестовали  в 1939 г. большевики, держали на Лубянке, в Бутырках и, в конце концов, приговорили к смерти […]. Князь Евстахий был министром иностранных дел Польши в 1919–1921 гг., затем некоторое время – послом Польши в Лондоне. Во многих случаях расходы, связанные с деятельностью посольства, он оплачивал из своего кармана. […] Вот за эти преступления он и получил смертный приговор. Он не признал своей вины, постоянно подчеркивая, что он гражданин другого государства и что никогда даже не бывал в России. Господин Гузе приводит разговор во время следствия: «Как вы не можете понять, достаточно того, что вы были министром иностранных дел, а потом польским послом в Лондоне». «Но ведь есть и другие министры иностранных дел – в Англии, Соединенных Штатах, Франции, Италии». «Вы должны понять, что всех буржуазных министров, так же как и послов вроде вас, мы уничтожим. Это только вопрос времени, оно работает на нас, так что с подобными людьми пора уже кончать». Князь Сапега долго сидел в камере смертников, ежедневно ожидая исполнения приговора. Наконец, ему предложили написать Сталину просьбу о помиловании. Он отказался. Но тогда уже «повеяли новые ветры», и убить Сапегу было бы политически неправильным. «Прямо из Москвы, из Бутырок князь Евстахий в начале июля 1941 г. был отправлен в вятские лагеря (у истоков Камы)». Тут с ним познакомился господин Гузе и вел с ним разговоры. […]

В августе 1941 г. князя Евстахия пригласили на беседу. «После возвращения с этого информационного разговора с комиссаром НКВД, специально присланным для выяснения настроения среди поляков, Сапега передал мне содержание разговора». «Князь Евстахий сказал комиссару, между прочим, что в лагерях сидит как минимум 35 миллионов людей обоего пола. Комиссар на это обиделся, но не очень возражал. Он вежливо объяснил, что это преувеличение, но  миллионов десять, может, и наберется». Господин Гузе предостерег Сапегу от такой искренности. «А, черт с ними, я не выдержал и сказал им правду, потому что так оно и есть, и они сами хвалятся, что у них по всей России сидит больше, чем все население Польши, то есть 35 миллионов».

Описание того, каким образом господин Гузе старался помочь князю в лагере, заслуживает того, чтобы привести его целиком. 

"В лагерях (девятый лагпункт Вятлага) я встретил младшего коллегу, инженера-строителя, выпускника Политехнического института в Петербурге Георгия Георгиевича Квирквили. Я тут называю фамилию другого моего приятеля-грузина, а имя и отчество подлинные. Мой коллега был министром иностранных дел Грузии во времена ее короткой независимости. Его случайно арестовали большевики,  когда он ехал в поезде под чужим именем. А за то, что Квирквили не отдал приказа сложить оружие грузинским войскам, все еще сражавшимся в горах (в надежде, что Запад придет Грузии на помощь), он попал на Лубянку. Квирквили, хоть его и пытали на Лубянке (и выбили все зубы) такого приказа так и не отдал. Затем его приговорили к смертной казни, и так, в ожидании смерти, он просидел 10 лет в застенках НКВД. Потом смертный приговор ему изменили на 25 лет лагерей, и тут, в лагере, я его нашел. Георгий Георгиевич был лабкрином, то есть руководителем всех технических работ. В лагере сидело 9000 зэков. Как только к нам привезли Сапегу, я, желая смягчить его участь, обратился к Квирквили следующим образом: «Георгий Георгиевич, ты был министром иностранных дел Грузии, а тут привезли нашего бывшего министра, тоже иностранных дел, князя Сапегу. Сделай так, чтоб его тут по матушке не обзывали – дай ему такую работу, чтобы он был один, и чтобы имел хотя бы второй котел. Помни, что поляки и грузины – это братья, у них много общих черт, хотя бы гостеприимство, искренность, ну и лучшая в мире кавалерия. А что мы близки с вами  кровью, темпераментом, чертами лица и даже формой носа, то ты погляди на нашу шляхту и сравни с собой (разве не заметно это сходство?)». Кончилось тем, что Сапега получил работу по уходу за цветами в таких местах, которые украшались ими для представительства, и никто его не обзывал, был там один и даже мог работать сидя, потому что у него болела нога. Он ее сломал во время охоты на кабанов, а теперь она все время напоминала о себе. Георгий Квирквили распорядился сделать в столярне небольшой столик для князя Сапеги. Объяснил начальнику лагеря и особенно его жене – лагерному главврачу, что у Сапеги больная нога, чтобы ему разрешили таким вот образом быть при цветах.  И ему разрешили работать сидя при цветах. А нужно знать, что жена начальника Вятлага, главный врач, была особой необыкновенной, достойной, и делала много добра, выполняя свои обязанности. Начальник, ее муж, тоже имел сердце, но что он мог сделать, если и за ним следили, а он подчинялся правилам. Так или иначе, Сапеге он сказал, как другу, без свидетелей: «послушайте, князь, я тут вам ничем не могу помочь в вашей ситуации, советую вам держать язык за зубами и не пускаться ни с кем в доверительные разговоры, иначе вы погибнете. Помните, что я вам советую; я делаю это от всего сердца, надеюсь, что вы поймете меня; я вам зла не желаю». Эта работа при цветах продолжалась до заморозков, которые там дают о себе знать уже в августе. 12 сентября зима была уже в разгаре, выпал глубокий снег, и вода замерзла. Цветы тоже замерзли, и Сапега вернулся к нам, то есть ко мне и Лоевскому (преподавателю физики и математики в гимназии в Свенцянах), чтобы доставать воду из колодца, потому что именно там мы устроились, работая вдалеке от тех мест, где обзывают, и к тому же в своей компании. Кроме того, в час ночи мы получали дополнительный суп и кашу из кухни и отдавали их своим голодным коллегам, ожидающим этой баланды". 

Здесь все перемешалось: чудовищность страны, граждане которой могут всю жизнь провести в тюрьмах и лагерях, как этот грузинский министр; польский аристократ, который сломал себе когда-то ногу, охотясь на кабанов; добрая русская главврач; возможность выживания в лагере благодаря помощи добрых людей; и даже польско-грузинская дружба. […]

Используя свой лагерный опыт, господин Гузе мог бы просветить Запад, тот, однако, не торопился верить, что «Россия не только в лагерях, но и во всю свою ширь и даль пухла тогда от голода, и процветало людоедство». В лагерях господин Гузе потерял 60% своего веса. 

"Я заболел там экземой, куриной слепотой, и еще сегодня не могу излечиться от экземы, а также бронхита, хотя с того времени прошло уже 20 лет. Двадцать лет, как я  вышел из того застенка, где за 3 года  даже самый сильный человеческий организм может быть уничтожен. Собственно, тамошние лагеря и служат для уничтожения – без шума и стрельбы – тех категорий людей, от которых власти хотят избавиться". 

Советская политика является постоянным предметом размышлений господина Гузе, который старается открыть мотивы такого, а не иного их поведения. И, похоже, такому обоснованию, во всяком случае, внутри коммунистической партии, уделялось большое внимание. Даже пакт Риббентропа-Молотова освещался двумя разными способами: для внутреннего употребления и для внешнего. Над озером Виктория господин Гузе встретился с маляром по имени Малявка, из села Лучки по соседству с ним, который был вывезен вглубь России, в нескольких сотнях километров к северо-востоку от Москвы, и использовался там для различных работ по своей профессии. В конце 1940 г.  он и его коллеги занимались ремонтом комнат в помещении комитета партии, и, подкравшись к дверям зала, где проходило партсобрание с участием делегата из Москвы, услышал его доклад: 

Неправильно ставят в вину нашему великому вождю Иосифу Виссарионовичу Сталину какие-то там закулисные переговоры с Гитлером и вообще с гитлеровцами. Они ведутся умышленно, потому что нет иного пути для уничтожения этой германской гадины и ее союзников, Италии с Японией. Только через войну, разожженную в Европе и во всем мире, удастся эту бестию Гитлера уничтожить. С этой целью сейчас в Германию отправляются огромные эшелоны с зерном, живой и битой скотиной, всякого рода жиры и масла, нефть, бензин, цветные металлы, необходимые для разного рода аппаратов, мы даем даже платину, хлопок, лен и наш каучук из туркестанского Кокчетыша. Посылаем туда все, часто сами не имея излишков. Но, повторяю еще раз, Гитлер работает на нас, уничтожая военные силы Франции с Англией. Собственно, так он готовит мировую революцию. А самое главное, он уничтожил Польшу, одного из главных своих врагов, а затем ослабит свою военную мощь до такой степени, что с этой силой мы в Кремле уже считаться не будем. И станем, наконец, хозяевами Европы. И все это делает наш великий вождь Иосиф Виссарионович. Он вместе с другими сотворил этот великий план нашего мнимого сотрудничества с Германией. Это сотрудничество ведется под разными предлогами, но придет время, когда и Германия, и вся Европа будут у наших ног. Москва никогда не забывает своих обид, а 1905 год не простит также и Японии. Москва умеет ждать и сумеет отомстить за свои обиды. Подождите немного, вскоре все это будет лежать под нашими ногами. Но у меня волосы дыбом встают, когда я подумаю, что бы произошло, если бы Гитлер договорился за наш счет хотя бы с поляками, не говоря уже о том, что и с Японией, и с Западом он мог бы договариваться за счет России. [...]

Все это очень важно, – добавляет господин Гузе, – для формирования мировоззрения о России. [...]

Господин Гузе старается также дать связный ответ – как это виделось самим советским властям – на вопрос, почему после амнистии полякам формирующейся польской армии генерала Андерса не давали оружия. Ему помогает в этом «капитан Стефан Козловский, мой друг, а также добрый знакомый вашего отца, майора Александра Милоша, с которым Козловский встречался в Сувалках. Козловский арендовал у государства Вигры и другие озера вблизи Сувалок и Августова. Арендовал всю  территорию, около 15 000 гектаров. Прошу это использовать в вашей работе». 

В 1944 г. капитан Стефан Козловский ехал из Бузулука в Ташкент по служебным делам в вагоне 2-го класса. В купе сидел майор НКВД. Вначале отношения были натянутыми, но когда появилась бутылка коньяка и сардины из чемодана Козловского, а у майора нашлась чистая православная с белой головкой и копченый лосось, наступило братство по оружию. 

Следует диалог: 

Господин майор, вы должны понять, что нашей армии необходимо оружие, карабины, пушки, саперское снаряжение, чтобы могли обучить свои дивизии перед тем, как отправить их на фронт. Ведь нам  нужно вместе бить немцев. К тому же у нас нет еще офицеров, нам все обещают, что их там освободят с Земли Франца-Иосифа, ну и вообще из других мест. 

Захмелевший майор что-то бормотал себе под нос, а потом произнес, барабаня пальцами по столику у вагонного окна: «Да, произошла ужасная ошибка». Немного погодя, когда Козловский продолжал напирать на оружие, майор бросил ему: «а сколько вас там?» Козловский в ответ: «у нас уже 33–35 тысяч, но вот оружия нет. Дайте нам оружие, и нас будет несколько сот тысяч». Майор на это: 

Ха, ха! Подумать только, 30 тысяч, ха, ха! Послушайте только – у них есть 30–35 тысяч. Ах, простите, я лопну со смеху, 35 000 человек. Есть ли они или нет в такой войне – это капля в море. У нас в лагерях сидит 35 000 000 человек, и мы не афишируем этого. Как вы, коллега, только что сказали, важное дело эти ваши 35 000 солдат – капля в стакане воды, а то и меньше. Может быть, мы плохо вас кормим, или вам чего-то не хватает, у вас есть все. В колхозах для вас найдется столько, сколько надо провианта. И мы ничего для вас не жалеем, даем то же самое, что и своим солдатам. И даже гораздо больше вам даем, – как гостям. Нам не нужны ваши вооруженные силы. У нас своих достаточно. Нам нужны хорошие отношения с вами. А всему миру известно, что вы – склочники, и ни с кем ужиться не можете. Ну, дадим мы вам оружие, а потом что из этого получится? Какой-нибудь ваш офицер разъярится и застрелит кого-нибудь из наших, ну и готов скандал. А так, как сейчас – лучше и для вас, и для нас. Не нужно вам оружие, а когда будет нужно, то мы его вам дадим. Вы и без того навоевались, недолго сражались, правда, но немцы вам показали. Так что отдыхайте. Что, может, вам не нравится Туркестан, или вам тут плохо? Дали возможность познакомиться с этой прекрасной страной – рай на земле. Уверяю вас, тут в сто раз лучше, чем в европейской России, а вы еще на нас жалуетесь!! 

Действительно ли убийство тысяч польских офицеров выстрелом в затылок представлялось тогда в высших партийных кругах (для внутреннего употребления) «ужасной ошибкой», не очень ясно. Кто убивал в Катыни, было известно, и, как мне рассказал Александр Зиновьев, это дело одобрялось как полезное. Из диалога можно сделать вывод о прочности национальных стереотипов и об их влиянии если не на государственные решения, то на их обоснование. Поляки – склочники и неспособны жить в согласии с другими. Они также – бунтовщики (Анна Ахматова сказала как-то: «Поляки воевать не умеют, а только возмущаться!»). Каждый из них – пан, то есть легко обижается, и в гневе может неизвестно что натворить. Большое число вооруженных поляков всегда небезопасно, они могут, например, поднять восстание в Туркестане или что-нибудь в этом роде. Приводя этот диалог, я исполняю желание господина Гузе.

 Источник:

Чеслав Милош. «Поиск отчизны»  Изд.  Европейский Дом, СПб, (2011) с.114-121.