Любовь поэта

В январе 1851 года на петербургском карнавальном балу выдающийся русский поэт и прозаик, граф Алексей Константинович Толстой (1817–1875), встретился с загадочной молодой женщиной, скрывавшей лицо под бальной маской. Ему стоило немалых усилий завязать с ней дружбу, которая вскоре переросла в глубокую, безответную любовь, в конечном итоге изменившую жизнь и творчество писателя.

Загадочной незнакомкой оказалась 23-летняя Софья Андреевна Миллер, жившая раздельно с мужем. Она отличалась не только красотой, но и исключительным умом, образованностью, разносторонними интересами и высокой личной культурой. Она знала 14 иностранных языков, интересовалась философией, литературой и музыкой, была тонким знатоком искусства. Её литературный вкус высоко ценил Иван Тургенев, представлявший ей для рецензии свои первые произведения. Толстой нашёл в Софье то, что сам называл «художественным эхом», что привело к полному переосмыслению его подхода к творчеству и изменению жизненной философии.

История любви Алексея и Софьи была долгой и драматичной. Поначалу оба не были уверены в прочности столь страстных отношений, а окружающие встретили её с неприязнью. Ее омрачали драматические события прошлого: некий аристократ нарушил своё обещание жениться на юной Софье, а её брат, защищавший честь сестры, был убит на дуэли. Софью, которую многие считали виновной в смерти брата, против воли выдали замуж за полковника Миллера. Хотя несчастливое замужество быстро привело их к расставанию, муж отказался дать согласие на развод. Мать писателя испытывала к Софье болезненную неприязнь и слепо принимала на веру все слухи о ней, даже самые невероятные.

В начале 1856 года, пытаясь добровольно отправиться на Крымскую войну, граф Толстой тяжело заболел тифом и много дней находился на грани смерти, без сознания и в сильной лихорадке. Приходя в себя на мгновение, он горячо молился за свою возлюбленную. Узнав о его болезни, Софья немедленно приехала, чтобы с большой преданностью и самоотверженностью ухаживать за писателем, несмотря на опасность для себя, до его выздоровления. Эти драматические события, а также совместная поездка в Крым летом того же года убедили и Софью и Алексея в силе и стойкости их чувств. Однако графиня Анна Толстая осталась непоколебимой в своей неприязни к женщине, чья жертвенность спасла жизнь её сына. Стихотворение «Острою секирой ранена береза..» вероятно, перекликается с этой последующей трагедией несчастной Софьи. Нравственные дилеммы глубоко верующего писателя, глубоко привязанного к матери, усугублялись чувством вины за страдания любимой женщины. Лишь спустя долгие двенадцать лет, после развода Зофьи, влюблённые, наконец, смогли соединиться счастливым браком в православной церкви Дрездена.

На памятном балу 1851 года Зофья Миллер познакомилась не только с выдающимся писателем, представителем высшей культурной элиты России, человеком с прекрасной и богатой душой. Она встретила замечательного человека, воплощение здоровья и силы, страстного охотника, закалённого спартанским образом жизни и ежедневными купаниями в Неве – даже в суровые русские зимы. Она встретила силача, который мог ломать подковы в руках и бороться с медведем, вооружённым лишь рогатиной. Она вышла замуж за преждевременно состарившегося, измученного страданиями мужчину, который смотрит на нас со старых фотографий потускневшими глазами. Шокирующее стихотворение «В старом монастыре…» и другие произведения, такие как «Я в совести искал хоть тень вины…», не оставляют никаких иллюзий. Именно непобеждённый тиф подорвал железное здоровье поэта и способствовал его преждевременной смерти. Его сгубили внутренние муки и скорби, столь далёкие от тех, что в литературе принято с величием и претенциозностью называть «страданиями любви».

Xeвства поэта, проникнутые глубоким внутренним драматизмом, породили в его произведениях необыкновенную любовную лирику, не имеющую аналогов в русской поэзии. Это трогательно искренний «душевный дневник» поэта, где вместо традиционных, возвышенных, но эгоистичных признаний в любви мы встречаем необыкновенно тонкую нежность и безмерное сочувствие любимой женщине. Неудивительно, что эти стихи приобрели огромную популярность у читателей и были положены на музыку композиторами высочайшего уровня, среди которых Пётр Чайковский, Михаил Глинка, Милий Балакирев, Николай Римский-Корсаков, Модест Мусоргский и Сергей Рахманинов.

К сожалению, в следующем столетии поэзия А.К. Толстого была почти забыта, сначала отодвинутая в тень творчеством плеяды поэтов Серебряного века, а затем – неблагоприятной политической обстановкой.

Найдёт ли она когда-нибудь путь к сердцам польских ценителей поэзии?

Przypadkiem, na balu maskowym,
Gdzie było wiele pięknych dam,
Spotkałem cię w wirze światowym,
Lecz twarzy nie poznałem tam.

Widziałem wzrok smutkiem zamglony
I głos słyszałem, który brzmiał
Niby szum morza oddalony
I który słodycz fletu miał.

Urzekał mnie wygląd twój wdzięczny,
Wzruszało zamyślenie twe;
A śmiech jakże tęskny i dźwięczny,
Już odtąd nie opuszcza mnie.

I polubiłem nocną ciszę,
Bo zanim snu nadejdzie czas,
Wesołe słowa znowu słyszę
I widzę smutnych oczu blask.

Gdy w senne marzenia zapadam,
Czy to jest miłość? – pytam się,
I chociaż – nie wiem – odpowiadam,
To chyba jednak kocham cię.

1851

* * *

Raz ostra siekiera brzozy pień zraniła,
Po korze srebrzystej łza się potoczyła.
Nie smuć się tak brzózko, biedna nie rozpaczaj,
To nie cios śmiertelny, zgoi się do lata.
Będziesz się wdzięczyła w liście przyodziana
Tylko w sercu chorym nie goi się rana

* * *

Pamiętasz ten wieczór nad morzem szumiącym,
Krzew róży, w którym słowik łkał?
Kwiat białej akacji, tak słodko pachnący,
Na kapeluszu twym się chwiał.

Pamiętasz winorośl na murze omszałym,
Niedalekiego morza woń?
Po wąskiej drożynie wierzchowce stąpały
I dłoni wciąż szukała dłoń.

Dziką różę z krzewu zerwałaś tak zręcznie,
Schyliwszy się na siodle swym;
I grzywę rozwianą młodej klaczy, wdzięcznie
Przyozdobiłaś kwiatem tym.

I krzewy kolczaste chwytały złośliwie
Niesforne fałdy twoich szat.
Beztrosko się śmiałaś – róża w końskiej grzywie
I na twym kapeluszu kwiat!

Czy pamiętasz jeszcze tę ulewę, miła,
Tę pianę i te bryzgi w krąg?
Jak się wtedy nasza troska oddaliła,
Całkiem zapomnieliśmy ją!

* * *

Zachód gaśnie już w dali różowej,
Czyste niebo usiane gwiazdami,
Słowik śpiewa w gęstwinie brzozowej,
Zapachniało wonnymi trawami.

Znam te myśli dręczące cię, miła
I znam serca nieustanne skargi;
Nie chcę abyś przede mną to kryła
I w uśmiechu krzywiła swe wargi.

W sercu twoim jest boleść najsroższa,
Żadne światło się w nim nie zapali;
A więc zapłacz, ty moja najdroższa,
Póki słowik w ciemności się żali.(...)

Jakże smutne słowika jest łkanie,
Dźwięki płyną jak łezki perliste.
Płacz spokojnie, ty moje kochanie,
Niebo słucha cię tylko gwiaździste.

(1858)

* * *

W sumieniu szukałem winy choćby cienia,
Serce me zbolałe zapytując wcześnie;
Czyste moje myśli, czyste zamierzenia,
A żyć mi na świecie ciężko i boleśnie.

Trwożnym uchem łowię każdy dźwięk nieznany:
Czy piosnka daleka przerwie nocną ciszę,
Czy się zakołyszą zbóż złociste łany –
W każdym nowym dźwięku jakiś wyrzut słyszę.

Głęboko zaległy w duszy mej zwątpienia,
Wciąż się nimi dręczę na jawie i we śnie:
Nie ma wciąż wyroku, nie ma pocieszenia,
A żyć mi na świecie ciężko i boleśnie!

Z tym co niemożliwe, staram się pogodzić;
Daremnie się miota rozum zrozpaczony
I kielich goryczy, mimo nie przechodzi,
Ani się nie zbliża do mych warg spragnionych!

(1858)

Перевод Анджея Левандовского

Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.

Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.

Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.

В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь —
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь;

И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю…
Люблю ли тебя — я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!

1851 г.

* * *

Острою секирой ранена береза,
По коре сребристой покатились слезы;
Ты не плачь, береза, бедная, не сетуй!
Рана не смертельна, вылечится к лету,
Будешь красоваться, листьями убрана…
Лишь больное сердце не залечит раны!

* * *

Ты помнишь ли вечер, как море шумело,
В шиповнике пел соловей,
Душистые ветки акации белой
Качались на шляпе твоей?

Меж камней, обросших густым виноградом,
Дорога была так узка;
В молчанье над морем мы ехали рядом,
С рукою сходилась рука.

Ты так на седле нагибалась красиво,
Ты алый шиповник рвала,
Буланой лошадки косматую гриву
С любовью ты им убрала;

Одежды твоей непослушные складки
Цеплялись за ветви, а ты
Беспечно смеялась — цветы на лошадке,
В руках и на шляпе цветы!

Ты помнишь ли рёв дождевого потока
И пену и брызги кругом;
И как наше горе казалось далёко,
И как мы забыли о нём!

* * *

Запад гаснет в дали бледно-розовой,
Звезды небо усеяли чистое,
Соловей свищет в роще березовой,
И травою запахло душистою.

Знаю, что к тебе в думушку вкралося,
Знаю сердца немолчные жалобы,
Не хочу я, чтоб ты притворялася
И к улыбке себя принуждала бы!

Твое сердце болит безотрадное,
В нем не светит звезда ни единая —
Плачь свободно, моя ненаглядная,
Пока песня звучит соловьиная, (...)

Соловьиная песня унылая,
Что как жалоба катится слезная,
Плачь, душа моя, плачь, моя милая,
Тебя небо лишь слушает звездное!

(1858)

* * *

В совести искал я долго обвиненья,
Горестное сердце вопрошал довольно —
Чисты мои мысли, чисты побужденья,
А на свете жить мне тяжело и больно.

Каждый звук случайный я ловлю пытливо,
Песня ли раздастся на селе далеком,
Ветер ли всколышет золотую ниву —
Каждый звук неясным мне звучит упреком.

Залегло глубоко смутное сомненье,
И душа собою вечно недовольна:
Нет ей приговора, нет ей примиренья,
И на свете жить мне тяжело и больно!

Согласить я силюсь, что несогласимо,
Но напрасно разум бьется и хлопочет,
Горестная чаша не проходит мимо,
Ни к устам зовущим низойти не хочет!

(1858)

Любовь поэта

„Клянусь тебе, как если бы клялся перед троном Всевышнего, что люблю тебя так, как только возможно, всеми мыслями, каждым жестом, каждым страданием и каждой радостью моей души. Прими мою любовь такой, какова она есть. Не ищи ее причин, не ищи ей названия, подобно тому, как врач искал бы названия болезни. Не определяй ее места и не анализируй. Прими ее такой, какая есть, не углубляя ее. Я не могу тебе дать ничего лучшего. Я отдал тебе то , что было во мне самого ценного; ничего лучшего во мне нет”.
(Из письма А.К.Толстого Софии Миллер)