Выпуск 21

Переводчики и авторы

Ярослав Марек Рымкевич и Мандельштам

Анатолий Нехай

I. Мандельштам в стихах Рымкевича

У Ярослава Марка Рымкевича есть четыре стихотворения о Мандельштаме:

1) “Osip” (1970) из сборника «Анатомия» В этом раннем стихотворении рисуется воображаемый образ поэта, сложенный из образов, навеянных поэзией Мандельштама:

OSIP

A Osip gdzie A Osip w fotelu skulony
Cwierka i piszczy może wiersz układa
Może w ruinach może w cerkwi nocą
 Niesący swiecę twarze zmartych bada
 Może nad wodą gwiżdże w trenie ptaków

Słowo od słowa aż się wsłowi słowo

Ptasie me gamy ptasie było lato
O gwizdów peme piór i krwi i znaków
O lotne lato o pierzaste lato
Sród wilg śród szczyglow kto znów był
szczesliwy
Ptasie masz oko dziecko pióra ptasie
A miłość znowu miłość krtanioptasia

Nadieżda w bieli poprzez zboża leci
A jako gwiazda ptasiopióra świeci

Może w ruinach może w ptasich gamach
Może nad wodą w cerkwiach ptasiokrtanich
Może gdzie Goethe
                                         Ponad Meganomem
Cwierka i piszczy i odstawia słowa
Az wzleci fotel w jasne niebosłowia
A Osip gdzie A Osip w fotelu skulony
Umiera nagle w swietle reflektorów

1970

ОСИП

А  Осип где А Осип в кресле прикорнувший
Свистит и цокает стих верно сочиняет
В руинах может Может ночью в храме
С свечой в руке глядит в лицо умершимА может над водой витает в шлейфах птичьих

От слова к слову пока высловится слово

О гаммы мои птичьи Птичье было лето
О полное рулад и перьев крови знаков
О лета лёт о перьевое лето
Средь иволг средь щеглов так кто же был счастливым
Твой птичий глаз дитя и оперенье птичье
А что ж любовь любовь и та гортанноптичья

Надежда в белом в небе наискось над полем
И светится созвездьем птицепёрым

В руинах может Может в птичьих гаммах
Иль над водой в церквах птицегортанных
Или где Гёте он
                            Над Меганомом
Свистит и цокает выславливая слово
Покуда не взметнется ясным небословьем
А Осип где А Осип в кресле прикорнувший
Внезапно гибнет в злых лучах прожекторов

1970

 Комментарий. В 1970 г. в СССР опального Мандельштама еще не печатали. Первый сборник его стихов (в серии «Большая библиотека поэта) вышел лишь в 1973 г., первое собрание сочинений в 2 томах — в 1990 г. В ПНР знакомство с произведениями Мандельштама началось раньше: уже в 1971 г. Рышард Пшибыльский издал том его стихов «Поэзия», в котором, в частности, появились многочисленные  переводы, выполненные Станиславом Банраньчаком и четырнадцать переводов Рымкевича.

2). Второе стихотворение “Ulica Mandelsztama” (1981) взято из одноименного сборника (1983, 1984, 2002). Эта книга писалась Рымкевичем одновременно с его романом «Разговоры поляков летом 1983 года», посвященном событиям периода военного положения 1981-1982 гг. в Польше и после него. Шок, пережитый польским обществом в это время, составляет эмоциональный фон этого стихотворения. Стихотворение не раз переводилось в диссидентской литературе (наиболее известный перевод принадлежит  Наталии Горбаневской). Ниже приводится новый перевод  этого стихотворения, приведенный в сборнике переводов Ан. Нехая «Сад в Миланувке» (2009).

ULICA MANDELSZTAMA

A gdzie jest ta ulica Nie ma tej ulicy
Idą przez śnieg w walonkach carscy robotnicy

A gdzie jest ta ulica To wiemy my troje
Tam gdzie kości są w ziemi jako w drzewie słoje

Tam gdzie w słojach rzew płynie Wszysto jedno czyja
Jak u Schuberta śpiewa dluga biała szyja

Tam gdzie kości puszczają zielone gałązki
Od wieczności nas dzieli tylko chodnik wąski

Tam gdzie on sobie chodzi karmi szczygły kosy
Jak u Schuberta w pieśniach długie białe włosy

Jak długa biała szyja naszej krwi naczynie
Jak krew gdy czarną falą z ust I uszu płynie

Tam gdzie z Bogiem pod rękę co dzień spacerje
Fufajkę ma rzegniłą I w szwach mu się pruje

Za nim enkawudzista idze w sztok pijany
A Bóg z Schubertem grają na dwa fortepiany

Lipiec 1981

УЛИЦА МАНДЕЛЬШТАМА

Где же эта улица? Нету горемычной
По сугробам в валенках люд идет фабричный

Где же эта улица? Знает наша троица
Там где косточки в земле как в дереве кольца

Там где в кольцах кровь течет Чья не все ль едино
Как у Шуберта поет шея лебединая

Там где к небу из костей ветки вырастают
А от вечности мосток узкий отделяет

Там где ходит-бродит он с птицами-щеглами
Точно Шубертова песнь с длинными власами

Точно в белой шее той нашей крови токи
Хлещет кровь из рта ушей черные потоки

Там где с Богом он порой под руку пройдется
А фуфайка вся сгнила вот-вот расползется

А за ним энкаведист ходит в стельку пьяный
А Бог с Шубертом бренчат на двух фортепьяно

Июль 1981

3) Стихотворение “Osip Mandelsztam wchodzi do ogrodu” вошло в сборник «Заход солнца в Милянувке” (2002), получивший литературную премию «Нике» за 2003 год.

OSIP MANDELSZTAM WCHODZI DO OGRODU

Osip Mandelsztam wchodzi do mego ogrodu
Nie ma teraz ojczyzny losu ni narodu

Nie ma nawet imienia idzie z Woroneża
Coraz mniej ma z człowieka coraz więcej z jeża

Koszulę ma podartą pod nią trochę ciała
Z głębi bytu wychodzi jabłoń półzdziczała

Znają go moje koty zna go bluszcz i rosa
Wędruje wśród sikorek jego stopa bosa

Znają go jeże krety samotne stworzenia
Objęte tajemnicą wielkiego milczenia

Nie ma nawet Nadieżdy na próżno jej szuka
I poezji już nie ma — Jeszcze kostur stuka

Osipie! Witam ciebie w mojej okolicy
Te jeże to są nasi tu presokratycy

Osip Mandelsztam nieżywy jak wszystko nieżywe
Pochyla się i zrywa ostatnią pokrzywę

marzec 2001

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ ВХОДИТ В САД

Мандельштам вдруг заходит в сад мой через ворота
Нет теперь ни отчизны ни судьбы ни народа

Даже имени нету он Воронеж покинул
Мало черт человечьих и все больше ежиных

Входит в рваной рубашке сквозь нее видно тело
Полудикая яблонь с ним войти захотела

Узнаёт его кот мой плющ с росой его знают
Там где стайка синичек босы ноги ступают

Знает крот знает ежик в одиночку и в паре
В глубь Большого Молчанья погруженные твари

Нету рядом Надежды и надежд нет на встречу
Нет поэзии даже — только кости скрежещут

Что ж привет тебе Осип заходи без стесненья
Те ежи — это наше о себе представленье

Неживой Мандельштам как и все что неживо
Потянулся рукой за последней крапивой

март 2001

4). Последнее стихотворение «Osip Mandelsztam idzie z konwaliami», написанное в 2003 году, посвящено Анне Ахматовой, в которую Мандельштам был влюблен  в юности. В качестве эпиграфа в нем приведены слова из воспоминаний Ахматовой: «Тогда он был худощавым мальчиком, с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с пылающими глазами, с ресницами в полщеки».
Перевод этого стихотворения был сделан Наталией Горбаневской и опубликован в ее антологии  «И тогда я влюбилась в чужие стихи». Он оказался неудачным: переводчица не справилась с размером, заменив польский 13-сложник 7-стопным ямбом (вообще не употребляемым в русской поэзии) и использовала при этом слабые рифмы. Вот новый перевод этого стихотворения.

 OSIP MANDELSZTAM IDZIE Z KONWALIAMI

….Тогда он был худощавым мальчиком, 
с ландышем в петлице, с высоко закинутой
 головой, с пылающими глазами, с ресницами в полщеки.

                                           Anna Achmatowa

Osip Mandelsztam idzie z kwiatem w butonierce
Pachną mokre konwalie jest chory na serce

Idzie przez Newski Prospekt potem wzdłuż Fontanki
Niesie mokre konwalie dla nowej kochanki

Gdzie wodolot z Kronsztadu skręca do przystani
Teraz tam się całują inni zakochani

I w bramę śmierci wpada rozpędzona Newa
Poezjo! czy pamiętasz jak tę pieśń się śpiewa

Osip Mandelsztam idzie przez mokre bukiety
Przez opuszczone łagry przez wszystkie kobiety

Idzie przez stacje metra przez Płoszczad’ Lenina
Ma takie długie rzęsy jak śliczna dziewczyna

Przez tłumy na peronach przez pieśni Salome
Cały los wszystkie lata teraz są widome

Tam gdzie Cziomaja Rieczka jest grób rozstrzelanych
Idzie przez tynk i asfalt przez skrwawione ściany

Idzie przez drzwi te które wyrwano z futryną
Ma dla ciebie konwalie umarła dziewczyno

Żałobny dzwon powietrza nad Fontanką dzwoni
Poezjo! ja pamiętam że ty jesteś po nic

8 maja 2003 roku

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ ИДЕТ С ЛАНДЫШАМИ

…Тогда он был худощавым мальчиком,
с ландышем в петлице, с высоко закинутой
головой, с пылающими глазами, с ресницами в полщеки.

                                                 Анна Ахматова

Вот идет Мандельштам, свежий ландыш в петлице,
рад он мокрым цветам, в сердце недуг таится

Через Невский проспект, вдоль Фонтанки суровой,
держит влажный букет для возлюбленной новой

Где речной водолет развернулся к причалу,
время ласки для новых влюбленных настало

И с разбега Нева к вратам смерти[1] несется.
О, Поэзия! Как эта песня зовется?

Вот идет Мандельштам по букетикам мокрым,
по пустым лагерям, где возлюбленных сотни,

По ступеням метро, там, где Ленина площадь[2]
таких длинных ресниц не найти уже больше

Сквозь толпу на вокзале, сквозь песнь Саломеи,
вся судьба, все года теперь стали виднее

Там, у речки у Черной[3] — могилы убитых,
Штукатурка, асфальт, стены кровью залиты

Он проходит сквозь дверь, — ту, что сорвана с петель,
вот цветок для тебя — той, что нет уж на свете!

Нынче траурный звон над Фонтанкой несется.
О, Поэзия! Что от тебя остается?!

8 мая 2003 года

Комментарий.  Это стихотворение появилось в то время, когда в Польше коммунизм уже был преодолен, а творчество Рымкевича получило широкое обшественное признание. В России преодоление коммунизма шло долгим и трудным путем. Коммунистическая идеология, доставившая русскому народу столько страданий, долго продолжала сосуществовать рядом со свежим ветром перестройки. Стихотворение Рымкевича содержит ряд намеков на эту двойственность российской действительности. Тут и памятник Ленину у Финляндского вокзала в Ленинграде (ставшем уже вновь Санкт-Петербургом), и мемориал жертвам тоталитаризма вблизи Черной речки  в Левашово, где было погребено более 50 тыс. жертв, расстрелянных в 30-е годы ХХ века и позднее.

 Резюме. Подводя итог, можно сказать, что образ Мандельштама занял прочное место в поэзии Рымкевича. Он просуществовал в ней более 30 лет, начиная с 1970 г. вплоть до начала XXI века, и сделался интегральной частью его поэзии. Восхищение творчеством Мандельштама — Рымкевич причислял его к наивысшим достижениям российской культуры, — вместе с пониманием трагичности судьбы поэта, которая была зеркальным отражением трагической истории России первой половины XX века, делают эти стихи ценным памятником нашей эпохи.

II. Стихи Мандельштама в переводах Рымкевича

 Если оригинальных стихотворений о Мандельштаме у Рымкевича лишь 4, то число выполненных им переводов — на порядок больше. В 2009 году в варшавском издательстве Sic! вышла его книга «Осип Мандельштам. 44 стихотворения и несколько фрагментов», содержащая переводы, выполненные в 1970–2009 гг. и снабженные обширными комментариями Рымкевича. Нет смысла пересказывать здесь эту книгу, и я ограничусь несколькими замечаниями, касающимися выбора стихов и качества переводов.

Первый перевод был выполнен в начале 60-х годов во время визита Ярослава Марека Рымкевича в Москву в составе польской писательской делегации. Жил он, как и полагается, в отеле «Варшава». Он пишет: «Я показал перевод сразу же (речь идет о восьмистишии «И Шуберт на воде…») Надежде Мандельштам, а потом Анне Ахматовой[4]. Надежда Мандельштам была довольна переводом и уговаривала меня продолжить работу». Вот этот перевод:


I Schubert gdy na wodzie, Mozart w ptasiej gamie,
I Goethe gdy gwiżdżący na mych ścieżkach, blisko,
I Hamlet pierzchliwymi myślący krokami
Liczą pulsy mrowiska, bo wierzą mrowisku.

Nim były wargi, szept się zrodził w niebie,
W bezdrzewnym czasie liście wirowały,
Do mych doświadczeń dodawali siebie
Ludzie, dla których doświadczałem.


И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гете, свищущий на вьющейся тропе,
И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,
Считали пульс толпы и верили толпе.

Быть может, прежде губ уже родился шопот
И в бездревесности кружилися листы,
И те, кому мы посвящаем опыт,
До опыта приобрели черты.

Вернувшись в Варшаву, Рымкевич по просьбе Зыгмунта Пшибыльского перевел еще 13 стихотворений для подготавливаемого им cборника стихов Мандельштама «Поэзия», вышедшего в 1971 году.

Среди них было еще одно восьмистишие:

A ja z przestrzeni i przestworzy
Wchodzę w ogromu sad zdziczały
I zrywam przyczyn samośpiewy
I trwania, co ułudnie trwały.

I czytam sam, na własne oczy,
Ja, uczeń twój, o nieskończone,
Bezlistne, dzikie vademecum,
Ćwiczeń z korzeni pierwsze strony.

И я выхожу из пространства
В запущенный сад величин
И мнимое рву постоянство
И самосознанье причин.

И твой, бесконечность, учебник
Читаю один, без людей, —
Безлиственный, дикий лечебник,
Задачник огромных корней.

Следует сказать, что цикл восьмистиший Мандельштама, созданный им в ноябре 1933 -июле 1935 года, принадлежит к числу наиболее темных его произведений, с трудом поддающихся интерпретации. Над «Восьмистишиями» ломало головы уже не оно поколение мандельштамоведов в нашей стране. Тем удивительнее смелость, с которой Рымкевич взялся за их перевод. И поэт не столько их понял, сколько прочувствовал — прочувствовал их мироощущение, их музыку.

Знаменательно, что слова «Запущенный сад», (в переводе «Ogromu sad zdziczały») перекочевали из этого восьмистишия в название книги октостихов самого Рымкевича: «Koniec lata w zdziczałym ogrodzie» (2015).

Еще одно стихотворение Мандельштама, переведенное Рымкевичем, «Снова Глюк из жалобного плена…» состоит из четырех восьмистиший, следующих друг за другом и объединенных темой музыки оперы Глюка «Орфей и Эвридика». Опера была поставлена в Петербурге в Мариинском театре Всеволодом Мейерхольдом и Михаилом Фокиным вначале в 1911, а затем возобновлена в 1919 г. Осип Мандельштам, так же как Ахматова, почти наверняка видели обе эти постановки.

Любопытно, что Рымкевич выбрал для перевода раннюю редакцию этого стихотворения, впоследствии переработанную Мандельштамом для его второй книги стихов «Tristia» (1922). Переводчик объясняет это так: «Очищенная версия из “Tristia”, вероятно, более совершенна, но мне жаль было Глюка и ухи, поэтому я вернул то, что Мандельштам выбросил, по моему мнению, напрасно»[5].

Вот что у Рымкевича получилось в итоге:

To znowu Gluck z żałobnych głębin
Zwołuje tutaj słodkie cienie
I czerwonymi jedwabiami
Zakrywa okna Melpomena
Powozów, karet czarny tabor
Śnieg jest gorący i mróz bucha.
Wszystko włochate — rzeczy, ludzie.
Popatrz, jak dymi ciepła ucha.

Lokaje niosą lisie futra,
W niedźwiedzie ubierają róże.
Popatrz, jak dymią i jak kipią
Rybne potrawy — o tam w górze.
Jakby gwiazdy to były rybki –
Gotowane w tłustym wywarze.
Kaganki świecą na ulicach,
Wszystko jest w ciepłej, mokrej parze.

Po hałasie, zgiełku i wrzasku
Jaka ciemność jest tu w ciemności.
Czy się boisz lodowatej zimy
Eurydyko, gołąbku, nasz gościu?
Słodsza nasza rodzinna mowa
Niźli śpiew włoskiego języka.
Nasze dobrze napalone piece
Są jak róże w rzymskich bazylikach.

Na ulicach śniegu czarne zaspy,
Pachną dymem baranie kożuchy.
Wraca do nas wiosna nieśmiertelna,
Lecą tu z nią śpiewne czyste duchy.
Żeby zawsze się ta aria śpiewała:
— Eurydyko na zielonej łące. –
I upada żywa jaskółka
W środku zimy — w śniegi gorejące.

listopad 1920

Снова Глюк из жалобного плена
Вызывает сладостных теней.
Захлестнула окна Мельпомена
Красным шелком в храмине своей.
Черным табором стоят кареты,
На дворе мороз трещит,
Все космато — люди и предметы,
И горячий снег хрустит.

Снова челядь шубы разбирает,
Розу кутают в меха.
А взгляни на небо — закипает
Золотая, дымная уха.
Словно звезды — мелкие рыбешки,
И на них густой навар,
А на улице мигают плошки
И тяжелый валит пар.

После гама, шелеста и крика
До чего кромешна тьма.
Ничего, голубка, Эвридика,
Что у нас студеная зима.
Слаще пенья итальянской речи
Для меня родной язык
И румяные, затопленные печи,
Словно розы римских базилик.

Пахнет дымом бедная овчина,
От сугроба улица черна.
Из блаженного, певучего притина
К нам летит бессмертная весна.
Чтобы вечно ария звучала:
— Ты вернешься на зеленые луга, —
И живая ласточка упала
На горячие снега!

ноябрь 1920

Приведенных примеров достаточно, чтобы сделать выводы о переводческих принципах, исповедуемых Рымкевичем, и оценить качество его переводов. Безусловно, переводы Мандельштама, сделанные Рымкевичем, выполнены со всей возможной тщательностью, за которой кроются любовь и сопереживание. И мысль, и чувство, заложенные в стихах, переданы им достаточно полно. Третья же составляющая стихов — гармония — передана в той степени, какая допускается разницей языковых инструментов стиха, то есть  их просодией. Не секрет, что русский язык более певуч, чем польский. «Слаще пенья итальянской речи/Для меня родной язык» — говорит Мандельштам в этом стихотворении. «Słodsza nasza rodzinna mowa/ Niźli śpiew włoskiego języka» — вторит ему Рымкевич, в точности передавая мысль этих восьми слов, но употребляя при этом целых пять шипящих звуков (у Мандельштама — два). И с этим ничего не поделаешь.

С формальной точки зрения можно было бы предъявить ряд других претензий к этим переводам, например, отсутствие мужских рифм и плавающий от одного восьмистишия к другому размер, но я не хотел бы этим заниматься, поскольку я — не формалист. Для меня как переводчика гораздо важнее  передача мироощущения и звучания стихов, и в этом смысле вклад Рымкевича в присвоение польскому читателю поэзии Мандельштама трудно переоценить.

III. Ярослав Марек Рымевич и Россия

Ярослава Марка Рымкевича, принадлежащего к послевоенному поколению поэтов, трудно назвать русофилом. В своем романе-эссе «Разговоры поляков летом 1983 года» он передает типичные польские настроения эпохи военного положения в Польше, далекие от симпатий к России. Но вот это его стихотворение как будто написано русским человеком:

 
JUż MINEłO Pół WIEKU

łagry łagry o baraki w śniegu
Kto zatrzyma nas w śmiertelnym biegu

Tam na śniegu leżą zwłoki gołe
Czarne ptaki za polarnym kołem

Tam za śniegiem są antyczne twarze
Białych pustyń mroźni gospodarze

łagry lagry o bogowie biali
Moje serce jak lampa się pali

Już mineło pół wieku i więcej
Nikt nie dowie się o naszej męce

Już mineło ale to nie minie
Krew zmarznięta Psów szczekanie w dymie

Tors bez serca pusty wykrwawiony
Tajga tajga jadą eszelony

Tors spod śniegu - Apollo blady
Tajga tajga zasypane ślady

Nasze życie jak kolczaste druty
I dym biały ciągnie znad Workuty

Listopad l994


УЖЕ ПРОШЛО ПОЛВЕКА

Лагеря бараки в дымке снежной
Кто наш остановит бег кромешный

На снегу нагих останков груда
Черный ворон за полярным кругом

Там в сугробе лик античный стынет
Бел хозяин ледяной пустыни

Снег и боги мраморные эти
Мое сердце как лампада светит

Уж прошло полвека даже болеe
Никому не ведать нашей боли

Уж прошло да не проходит значит
Кровь на льду и лай в дыму собачий

Торс без сердца кровушки лишенный
Все тайга тайга да эшелоны

Там в сугробе Аполлон раздетый
Все тайга тайга а следа нету

Наша жизнь за проволокой колючей
Белый дым от Воркуты ползущий

Ноябрь 1994

Конечно, лагерная судьба коснулась не только русских, но и очень многих поляков. Можно говорить об общности судеб, общем историческом опыте – и видеть в нем источник сострадания, пронизывающего эти стихи.

В интервью газете «Rzeczpospolita»[6] поэт сказал: Иногда мне кажется, что народ, причинивший своим соседям и всему человечеству столько зла, угнетавший и истреблявший литовцев, татар, поляков, чеченцев - да, собственно, все соседние народы - вообще не имеет права существовать. И что факта его существования не оправдывают, а его ужасных вин не могут искупить даже те великие и прекрасные творения, которые он дал миру: творения Пушкина, Тютчева, Рахманинова, Мандельштама, Прокофьева, Шостаковича (...) А иногда я думаю о русских с огромной любовью и огромной болью, вспоминая, что это народ многострадальный, втянутый в шестерни истории и нечеловечески истерзанный ими. Если это так (...) то надо с изумлением и даже восхищением взирать на то, что, несмотря на все перенесенные им страдания, он сумел породить Тютчева и Мандельштама (...)»

И заканчивает поэт на пессимистической ноте: «Я знаю точно, что история отношений России и Польши еще не закончена, что в ней еще произойдет немало плохого и страшного. Это совершенно очевидно, ибо в истории вообще, как правило, происходят плохие и страшные вещи, а вещи радостные и приятные случаются редко».

Что ж, по-видимому, он прав. Во всяком случае, сегодняшнее состояние дел в отношениях между нашими государствами дает мало поводов для радости. Будем надеяться, что нынешний кризис, связанный с пандемией, даст как полякам, так и русским «время и место» для того, чтобы задуматься над тем, как эти отношения улучшить.

Примечания:

[1] «Ворота смерти», выходящие на Неву из Петропавловской крепости. Отсюда узников увозили на казнь.

[2] Площадь Ленина у Финляндского вокзала.

[3] Возле Черной речки на т.н. Левашовской пустоши погребено более 50 тыс жертв Большого террора.

[4] Ахматова находилась в Москве с сентября 1962 г. по январь 1963 г., живя в основном у Марии Петровых, и вела в это время «светский образ жизни», принимая многочисленных гостей, среди которых была, в частности, Наталия Галчинская, приведенная к ней Давидом Самойловым. Встреча Рымкевича с Ахматовой могла состояться 19 октября 1962 года. Лидия Корнеевна Чуковская вспоминает: «19 октября. Виделась с Анной Андреевной у Наташи Ильиной, куда Анна Андреевна приехала для встречи с иностранцами. (Привез их Зенкевич)». — ЛКЧ. II. С. 530.
Источник: http://ahmatova.niv.ru/ahmatova/about/chernyh-letopis-zhizni/1962.htm

[5] Первое восьмистишие в «Тристии» звучит так:
Чуть мерцает призрачная сцена, 
Хоры слабые теней,
Захлестнула шелком Мельпомена
Окна храмины своей.
Черным табором стоят кареты, 
На дворе мороз трещит, 
Все космато: люди и предметы, 
И горячий снег хрустит. 

[6] Rzeczpospolita, 31.12 - 2.01.2007

Ярослав Марек Рымкевич и Мандельштам

Данный материал был написан в марте 2020 года в Коллегии переводчиков в Кракове в качестве предполпагаемого доклада на кафедре польской литературы ХХ века Ягеллонского университета, руководимой пофессором Войцехом Лигензой  К сожалению, доклад не состоялся - Университет был закрыт в связи с эпидемией коронавируса. Автор выражает благодарность проф. Войцеху Лигензе за ценные советы.




Анатолий Нехай

Анатолий Нехай

Переводчик с польского и чешского языков, член Союза переводчиков России с 2001 года.




Выпуск 21

Переводчики и авторы

  • Проблемы перевода стихотворений Чеслава Милоша на русский язык: ритмико-интонационный аспект
  • Мицкевич и Пушкин
  • Густав Херлинг-Грудзинский и Федор Достоевский
  • Виткевич и Петербург
  • О поэзии Яна Твардовского
  • Тадеуш Ружевич и Карл Дедециус
  • Десять заповедей переводчика
  • Булгаков и Сенкевич
  • «Водовороты» – забытый роман Генрика Сенкевича
  • О Паоло Статути – переводчике русской и польской поэзии
  • Вечер памяти Владимира Британишского
  • Как переводить Мицкевича? Размышления Филиппа Вермеля
  • Волколак
  • Младший книжник. О книгах, их чтении и написании
  • Милош как состояние
  • «Они жили на Верной» (прототипы Рудецких - героев романа Жеромского)
  • Переводчик Карл Дедециус – участник Сталинградской битвы
  • Детская писательница Малгожата Мусерович
  • Переводы Буниным «Крымских сонетов» Адама Мицкевича
  • Николай Васильевич Берг - первый переводчик «Пана Тадеуша»
  • Поэтический язык Чеслава Милоша
  • Марыля Шимичкова в гостях у Мехоффера
  • Встреча с Рышардом Крыницким и его стихи
  • Три альбомных стихотворения Адама Мицкевича
  • Судьба белорусских переводов «ПанаТадеуша»
  • Стихи об Ахматовой
  • В. Ф. Ходасевич и сонеты Мицкевича
  • "Завороженные дрожки" (по Галчинскому)
  • Ярослав Марек Рымкевич и Мандельштам
  • Новые переводы произведений Пушкина и Мицкевича на итальянский язык
  • Верлибры Андрея Коровина в Польше
  • Хармс и Галчинский: традиции литературной игры
  • Поэзия интересного времени
  • Улавливая дух текста
  • Заметки об Осецкой
  • Заметки о поэзии молодых
  • Шаламов сегодня
  • Саи Баба - кто он на самом деле?
  • Стихи Есенина в переводах Юзефа Лободовского
  • Деревья Адама
  • О стихах Барбары Грушки-Зых
  • Земля славян
  • Песенка о фарфоре. Вальс.
  • Николай Васильевич Берг: 200 лет со дня рождения
  • Филипп Вермель - переводчик Мицкевича
  • Лермонтов и Мицкевич
  • Авторизованный перевод стихов Шимборской
  • Римское Рождество Адама Мицкевича
  • Стихи Адама Мицкевича, обращенные к Марии Путткамер
  • Борис Пастернак и Юлиуш Словацкий: завещания поэтов
  • Мицкевич в переводе Марины Цветаевой
  • Перевод Игорем Беловым «Друзьям-москалям» Адама Мицкевича
  • Три присяги Марии Конопницкой