Польского писателя Густава Херлинга – Грудзинского можно назвать в какой – то степени двойником Федора Михайловича Достоевского. Их судьбы во многом сходны: обоим пришлось пережить одиночество, смерть жены, материальные трудности, лишение свободы. Общими являются увлечение социалистическими идеалами, особое отношение к эмиграции. Но особо значима творческая близость. Созданные польским писателем «Дневник, написанный ночью», «Белая ночь любви: театральная повесть», «Иной мир. Советские записки» перекликаются с такими произведениями Достоевского, как «Дневник писателя», «Белые ночи», «Записки из Мертвого дома». И для Достоевского, и для Грудзинского характерен психологизм – тончайшие движения души героев переданы со всей глубиной. Философские взгляды русского классика также были значимы для польского: «…с того момента, как прочитал несколько первых страниц Достоевского, и до того, когда во второй и последний раз закрыл книгу… я жил в состоянии асфиксии, напоминающем пробуждение от долгого смертельного сна»,  –  говорит рассказчик «Иного мира».
На связь между двумя произведениями указывают прямые авторские ссылки на предшественника (эпиграфы, эпилог, содержание одной из глав) и скрытые реминисценции. Исследователь Н.Г. Колошук в статье «Иной Мир» Герлинга – Грудзинского и «Записки из мертвого дома» Достоевского» пишет: «По аналогии показано немало черт лагерного распорядка... контрастно с Достоевским подаются реалии сугубо советской действительности». Грудзинский, как отмечает автор статьи, опирается на литературный опыт и философские выводы Достоевского, «даже на манеру его рассказа, на достижение психологичекого анализа в реалистическом письме».
Стоит отметить численность поляков в «Записках...» и «Ином мире»: «Их было человек  шесть» (Достоевский), после того как по амнистии выпустили поляков, Грудзинский пишет: «нас осталось в самом Ерцево шестеро». Эти шестеро вынуждены были объявить голодовку, для того чтобы советские власти обратили на них внимание. Это количественное совпадение можно также отнести к ряду сходств между произведениями двух писателей.
Этноконфессиональный аспект в «Записках из Мертвого дома» Достоевского изучен в российском литературоведении незначительно. В качестве примера можно привести работы профессора В.В.Борисовой. В частности, в статье «О национально – религиозных аспектах «Записок из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского» представлены собирательные, общие и отдельные национально – религиозные характеристики каторжан, их и авторские этно – конфессиональные позиции. Как отмечает исследователь, прежде всего Достоевский открыл для себя русский народ, русскую веру. Это открытие сопровождалось сравнением русского человека с представителями других национальностей. В этом сопоставлении русский народ и открылся автору «Записок...» во всей глубине: «В поисках основ русского народного миросозерцания Достоевский пришел к истокам общечеловеческого бытия... увидел, что в почву русской жизни уходят корни других национальностей».
Главные герои произведений польского и русского писателей схожи между собой. В «Записках...» рассказчик – дворянин, за что каторжане долгое время ненавидят его. В «Ином мире» главный герой – иностранец, поляк, что позволяет ему особо остро воспринимать происходящее. После амнистии 1941 года положение польских политзаключенных кардинально изменилось: «До начала  войны, писал Грудзинский,  –  нас считали антигерманскими фашистами и трусами, с конца июня до конца июля  –  прогерманскими фашистами, но не такими уж трусами, а в первые дни августа мы стали  воинами свободы и союзниками». Таким образом, рассказчиков в произведениях польского и русского писателей объединяет особое, исключительное положение. Истоки обособленности героя «Иного мира» находим у Достоевского. Писатель изображает поляков как группу людей, «составлявшую совершенно отдельную семью, почти не сообщавшуюся с прочими арестантами». «Нам всех тяжелее во всех отношениях. Нужно много равнодушия, чтобы к этому привыкнуть»,  –  говорит один поляк в «Записках». Вообще польская нация изображена Достоевским многосторонне. Один из них охарактеризован негативно: «полячок из беглых  солдат, очень гаденький», другой – положительно: «К – чинский, поляк из дворян, тихий и кроткий молодой человек... сказал с улыбкою...». К вопросу об отношении Достоевского к полякам обращается Борисова в уже упоминавшейся статье: «Обособление, нетерпимость ... поляков объявляется в народном духе несчастьем, той «несчастной точкой зрения», на которую «они были поставлены силой обстоятельств, судьбой».
Рассмотрим теперь образ русского человека, представленный Герлингом – Грудзинским в «Ином мире».
Образ русских складывается и из описаний властных структур, и из изображения простых людей. К власти, посадившей без невиновного человека, у него резко отрицательное отношение: «следствие проводилось  поспешно  и беспорядочно... вопреки хвастливым заявлениям, русские явно считались с возможностью новых торгов на послевоенной международной конференции», «русские придали польско – советскому договору свое собственное толкование». Здесь имеется в виду, что вопреки пакту Сикорского – Майского из лагерей были выпущены не все поляки.
К простым людям молодой писатель относился порой достаточно критически. Отрицательные персонажи из русских вызывают неприязнь и у всего лагеря. Например, бывший следователь из харьковской тюрьмы Горцев. Неизвестно за что посаженный в ГУЛАГ, он вызвал сначала резкое неприятие, а потом и ненависть лагерников. За садистские наклонности его избил бывший подследственный, и окружающие только помогли ему. 
Однако отрицательных образов русских в «Ином мире» Грудзинского гораздо меньше, чем положительных. Отмечены присущие им выдержка и работоспособность: «Лучше всего держались коренные русские, прибалты и финны, поэтому им повысили  дневной  паек на сто грамм хлеба и лишний половник баланды». Достойнейшие из русских становились друзьями Герлинга – Грудзинского: это и Михаил Костылев («Дружбе с Костылевым я отдался глубоко и без остатка»), и полковник Павел Иванович, и одноногий старик, поп Димка, который стал его вернейшим другом в лагере, и медсестра Евгения Федоровна, русская по отцу и узбечка по матери, и донской казак Памфилов, и Наталья Львовна, тайно принесшая герою книгу Достоевского. История о каждом из этих персонажей вызывает сочувствие у читателя. И Грудзинский, несмотря на все страдания, испытанные им в ГУЛАГе, отдает должное их мужеству, доброте. Особенно это видно в сцене прощания писателя с лагерем: «Димка сполз со своего лежбища, надел чистую рубашку (которую берег на похороны) и, подволакивая деревянным протезом, провожал меня к вахте под руку. «Сынок,  –  повторял он трясущимися губами,  –  сынок, счастливой жизни. Нам уже гибель, мы уже бывшие люди, но ты еще молодой, сынок, тебе свобода полагается».
Оба писателя подчеркивают терпеливость и смирение в русском человеке: «Вряд ли он (Аким Акимыч) хоть когда – нибудь подумал о выходе» (Достоевский), «В нем (Михаиле Степановиче) было смирение человека, воспитанного в послушании и почтении ко всякой власти» (Герлинг – Грудзинский). Но под маской спокойствия терпящих героев скрывается возмущение или несогласие с происходящим, что свидетельствует о противоречивости русской души: «В нем (Михаиле Степановиче) коренились глубоко спрятанный бунт против несправедливости и инстинктивная вера в то, что определять нормы справедливости и права всегда надлежит тем, кто у власти» (Грудзинский), «Если он (Аким Акимыч) и примирился с  действительностью, то, разумеется, не по сердцу, а разве по субординации, что, впрочем, для него было одно и то же» (Достоевский).
Грудзинский отмечает особую значимость музыки для русских: «Русские любят музыку совсем не так, как мы,  –  для них она не просто художественное переживание или развлечение, но нечто более реальное, чем сама жизнь». Эти слова польского писателя 20 века, возможно, могут объяснить отношение Достоевского к полячку со скрипкой: он играет на скрипке только для заработка, не обладая особым талантом: «Был в остроге один полячок ... очень гаденький, но игравший на скрипке... тем только…что нанимался к гуляющим играть веселые танцы. Часто на лице его являлась скука, тоска. Но окрик: «Играй, деньги взял! »  –  заставлял его снова пилить и пилить».
Скрипка из произведения Достоевского как бы «переселилась» в повесть Грудзинского и заиграла в руках Зелика Леймана из Варшавы совсем по – другому: «склонив большую голову с бледным лицом, к …деревянному корпусу …скрипки, извлекал из нее удивительно прекрасные и удивительно печальные мелодии». 
Трагично описал Грудзинский своих соотечественников: «Смотреть, как умирают поляки, было куда страшнее, чем выслушивать горячечный предсмертный бред немцев. Польские коммунисты умирали внезапно, словно птицы, падающие с веток в мороз». В «Ином мире» мы знакомимся со старым польским профессором, после революции переехавшим в Россию. Вечерами, голодный, из последних сил он читает Грудзинскому лекции по истории европейской литературы. Даже описание праздника поляков окрашено в печальные тона: «Рождество 1941 года мы решили отпраздновать как никогда  –  именно потому, что встречали его с чувством полной безнадежности… Наверно, было нечто, что возбуждало  невольное уважение, в этой горстке людей, склонившихся над пустым столом и плачущих с тоски вдали от своей родины, ибо жители «мертвецкой» глядели на нас с нар серьезно».
Образы представителей других наций в «Записках» и «Ином мире» имеют ряд сходств и различий.
Оба автора с сочувствием изображают евреев: у Достоевского «жидка» любят все. Подшучивая над Исаем Фомичем, персонажи «Записок...» никогда не высмеивают его. Простодушие, чувство юмора и профессия ювелира обеспечивают герою особое положение на каторге, определяют характер его взаимоотношений со средой: «Его действительно все как будто даже любили и никто не обижал, хотя почти все были ему должны». Вместе с тем ему присущи самодовольство и хвастливость.
Единственным сокровищем для еврея – сапожника в «Ином мире» является фотография любимого сына, капитана Красной Армии. О ней узнает дежурный, устраивает обыск и забирает ее со словами «в тюрьме никаких сыновей». Этот эпизод отражает характер отношений героя со средой – о снимке узнают после доноса одного из соседей еврея по камере, несовершеннолетнего беспризорника.
В обоих произведениях в евреях подчеркнуты исключительность, одаренность, но и, вместе с тем, высокомерие. Однако в «Записках...» Достоевского образ Исая Фомича комичен, охарактеризованы теплые взаимоотношения героя с каторжанами, его заносчивость соседствует с добротой и простодушием. В «Ином мире» образ еврея трагичен, отношения со средой описаны в ином свете.
Образы немцев у Достоевского и Герлинга – Грудзинского противоположны. Упоминая эту нацию, автор «Записок» отмечает комизм: «немец представляет собою что – то глубоко комическое для русского простонародья». В «Ином мире» – трагический образ: в 1937 году немцы одни из первых, не выдержав голода, мороза и непосильной работы, начали умирать.
Обращают на себя в обоих произведениях образы мусульман.
У Достоевского – это жители Кавказа, у Грудзинского они представлены нацменами (жителями Средней Азии – киргизами, узбеками). Достоевский подчеркивает в мусульманах истовость веры, благочестивость, простодушие. Среди них рассказчик нашел верных друзей. Особенно он полюбил Алея – молодого дагестанского татарина: «Его прекрасное, открытое, умное и в то же время добродушно – наивное лицо с первого взгляда привлекло  к нему мое сердце, и я так рад был, что судьба послала мне его».
Нацмены в «Ином мире» отличаются сплоченностью, уважительным отношением к старшим и женщинам. Даже в суровых условиях лагеря они помнят свои традиции, чем вызывают уважение у писателя: «В редкие выходные дни узбеки, туркмены и киргизы собирались в один угол барака, празднично приодевшись в цветные шелковые халаты и узорчатые тюбетейки. Никогда нельзя было отгадать, о чем они так оживленно разговаривают – жестикулируя, перекрикивая друг друга и задумчиво кивая головами, но уж наверняка не о лагере». Они часто посещают лазарет, поэтому их считают безнадежными симулянтами, но Герлинг – Грудзинский делает иной вывод: «Они умирали от тоски по родным краям – от голода, холода и однообразной снежной белизны».
В обоих произведениях много нюансов в изображении представителей разных национальностей и религий. Между героями «Записок…» и «Иного Мира» есть общие черты, есть и различия. Однако сущность личности не определяется одной национальностью, в этой связи нации изображены многосторонне и порой противоречиво. На первый же план выступает гуманизм польского и русского писателей.
В «Ином мире» Герлинг – Грудзинский изобразил жизнь заключенных ГУЛАГа через призму опыта Достоевского. Это обращение польского писателя к творчеству русского классика связано со стремлением к сближению с русским народом, преодолению преград: «Из общего страдания вырастает общая надежда».