Новая экранизация Сталинградской битвы (режиссер Федор Бондарчук) прошла во всех российских кинотеатрах.  Всеобщий интерес россиян к этому фильму — это не только знаковое событие в области культуры, но и важный акцент, подчеркивающий рост самосознания граждан современной России.

А вот в Польше вышли книги Петра Зыховича «Пакт Риббентропа-Бека» и «Сумасшествие». В обеих книгах демонстрируется «альтернативный подход» к реалиям хода Второй мировой войны. В обеих выражается несогласие с результатами  Второй мировой войны, после которой СССР, внесший в нее решающий военный вклад, получил также и решающий голос в вопросах послевоенного переустройства. Автор книг видит в Советском Союзе, в большевизме и вообще в России — смертельного врага Польши и Европы, и доказывает целесообразность  заключения гипотетического «Пакта Риббентроп-Бек» между Германией и Польшей для того, чтобы был создан военный союз, способный разгромить  СССР. 

 Так же, как фильм Бондарчука является естественным выражением самосознания россиян, так и здесь следует поставить вопрос, не вытекает ли содержание книг Зыховича  из современного самосознания поляков. Однозначного ответа на этот вопрос нет. Эти книги вписываются  в проходящую сейчас в Польше дискуссию историков o Второй мировой войне, старающихся доказать, что в ее результате наступил крах государственности в Польше. Такая точка зрения, если учитывать политические и военные реалии того времени, конечно, является неприемлемой. Она относится к кругу иллюзий,  питающих современную антироссийскость в Польше. Фильм «Сталинград»  Бондарчука, напоминающий о  реалиях тех дней, показывает, насколько бессмысленным является создание альтернативной истории, основанной на иллюзиях. Поэтому стоит задать вопрос: каково моральное и идейное наследие «Сталинграда» в нынешней польской действительности.

«Сталинград» и его символика

Сталинградская битва — одно из важнейших событий  XX века. Это не только наименование битвы, закончившейся тотальным уничтожением города и смертью многих людей. «Сталинград» — это также символ спасения европейского континента от фашизма для сил гуманизма и человечности. Партийный псевдоним преступника Иосифа Джугашвили, давший имя городу, в котором разыгралась эта битва, не имеет значения. В Париже и Брюсселе в память об этом событии были названы улицы, и  никто не связывает этой символики со сталинизмом или именем Сталина.  В Польше после 1989 года все названия, связанные со Сталинградом, были уничтожены. Также и название той площади, на которой я живу — площади «Защитников Сталинграда». А теперь книги пана Зыховича убеждают нас, что эти «защитники Сталинграда» — наши злейшие враги, воюя против которых, следовало бы вместе с гитлеровцами  участвовать  в их зверствах на территории СССР, а под Сталинградом — стремиться к ликвидации Красной армии. Удивительный вывод, особенно сегодня, когда нам известно, что в реализации немецкой политической идеи „lebensraum” (жизненного пространства)  и строительстве тысячелетнего III Рейха не было места для польского народа и государства.

Может быть, если бы в нашей памяти остались слова Адольфа Гитлера, сказанные им в августе 1939 года перед нападением на Польшу: «я посылаю свои отряды СС на Восток. Польша будет очищена от населения и заселена немцами… судьба России будет такой же», то мы бы вспомнили, что слово «Сталинград» символизирует, в том числе, и наше спасение, и что эта символика заслуживает вечной памяти.

«Новая культура памяти»

В настоящее время польская историческая память подвергается всякого рода переоценкам. Все в большей степени считается возможным ставить знак равенства  между коммунизмом и гитлеровским нацизмом, и при этом считается, что пакт Риббентроп-Молотов  должен занимать центральное место в европейском историческом анализе, и что он является главной причиной начала Второй мировой войны. Книги Петра Зыховича вполне вписываются в это течение в описаниях Второй мировой войны.  Они желают стать «новой культурой памяти».

Однако возникает вопрос, почему Соединенные Штаты и Великобритания, либеральные и демократические государства, заключили военный союз с коммунистическим государством, в идеологическом и культурном  плане противостоявшем нацистам. Этот факт в польской памяти о войне не получил глубокого и всеобщего понимания

Перенося дискуссию о Второй мировой войне  в сферу вымышленных  рассуждений о возможном другом исходе этой войны, и одновременно создавая негативный образ Красной армии как готового ко вторжению нового оккупанта, мы освобождаемся от неудобных фактов истории и можем провозглашать любую ее трактовку вплоть до бредовой,  какую мы видим в книгах и выступлениях Петра Зыховича.

Это приводит к тому, что образ Вермахта и фашистской Германии находит свое оправдание при сравнении с теми несчастьями, которые якобы принесли в Польшу коммунизм и Красная армия. Подобные калькуляции, проводимые  на потребу современной польской политике, заслоняют реалии того времени. когда немцы на оккупированных территориях Польши и Советского Союза дошли до границы утраты в себе человечности, до безграничного зла.

Нам нельзя в этой политизированной медиа суете забывать о тех реальных действиях, которые планировала и реализовывала фашистская Германия по отношению к народам на Востоке. И эти соображения должны лечь в основу фундаментального опыта современной польскости.

Если бы мы сумели мысленно столкнуться со злом той эпохи и с фактами, спасшими нас от уничтожения, то стали бы народом более зрелым, чем сейчас.

Было бы некого освобождать…

Ежи Помяновский сформулировал такой тезис: «Вы нас спасли, но не освободили». Существует ли где-нибудь у нас понимание того, что могла возникнуть ситуация, когда некого было бы освобождать?

Новый вариант «культуры исторической памяти» забывает о том, что нацистская машина отвергала все достижения европейской культуры, вырабатывавшиеся в течение веков. Это была культура демократии, основанная на принципах, учитывающих субъективность каждого отдельно взятого человека.  

Нацистская машина, с ее агрессивным характером, стремилась вернуться к рабовладельческому строю. Рабами в полном смысле этого слова должны были стать славяне, в первую очередь русские, затем поляки и далее южные славяне. План «Барбаросса» был военной стратегией захвата территорий этого будущего рабовладельческого государства. В такой концепции, касающейся будущего восточных окраин Европы, не было места также и для еврейского сообщества, наиболее развитого и цивилизованного. Это была та подлинная перспектива, о которой нам следует помнить.

Нацистская  машина в реализации этого плана добралась до Сталинграда. И здесь, в Сталинграде, разыгрались Фермопилы XX века, и это было не только военное поражение нацистов. Потому что Фермопилы — это не только поражение Ксеркса, но и триумф Афин, спасение афинской демократии, которая на многие века определила направление культурного развития Европы. Не столь важно, что под Сталинградом погибла VI Армия Паулюса. Гораздо важнее то, что под Сталинградом реализация нацистского плана реставрации рабовладельческого строя была остановлена. И это не легенда, а действительность XX века.

«Напуганный человек» или герой?

Автор статьи «Легенды Сталинграда» в «Газете Выборчей» (21-22.07.2007) Анна Вольф-Повенска, желая показать рядового участника этой битвы, описывает его «не как участника героической армии, убежденного коммуниста, умирающего за Сталина, а как напуганного человека, который старается выжить любой ценой, не видя ничего, кроме собственного окопа, и не тоскует ни о чем, кроме собственной семьи».

Конечно, правда, что инстинкт жизни у человека самый сильный, и он хочет, прежде всего, остаться в живых, о таких людях рассказывает эпопея Василия Гроссмана  «Жизнь и судьба» и, разумеется, фильм Бондарчука. Но защитник Сталинграда понимал, что у него нет выхода, что спасти свою жизнь он может единственным способом:  победив в этой битве. Альтернативой было рабство — и не только для русских. В случае поражения погибал не только он сам, но и вся страна, где он жил, и семья, по которой тосковал.

Поэтому возникает вопрос, не принижаем ли мы среднего защитника Сталинграда, видя в нем лишь инстинкт самосохранения и не замечая его огромной жертвенности, самоотверженности и героизма.

Для русских эту историческую память выражает надпись: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен» на Могиле неизвестного солдата у Кремлевской стены. Мы же, вводя новый способ понимания «Сталинграда», считаем, что таким образом очищаем от яда свою память. Но в то же время эта «новая память»  приводит к тому, что для нас становится непонятной эта надпись у Кремлевской стены. Тем самым мы теряем уважение  к содержанию этой надписи, не отдавая себе отчета в том, что проявляем нетерпимость к памяти других.

 Варшава, октябрь 2013 г.