Уже на западе зашло солнце, небо было ясное, воздух — тихий, в лесу слышалось мелодичное и дикое пение птиц; время близилось к ночи, и я торопился поскорее покинуть тени лесов. Выходя  в поле, вижу на пригорке благоустроенную небольшую шляхетскую усадьбу, на плодородных полях созревали золотые колосья, и большое стадо коров, мыча, возвращалось с поля. Зная о любезном гостеприимстве белорусских жителей, я поворачиваю туда на отдых после целого дня пути.

Я вижу человека, возвращающегося с поля, уже в преклонном возрасте, лицо его обгорело  на солнце, сермяга из серого домашнего сукна, голова седая, на лице спокойствие и бодрость. Догадываясь, что это хозяин, приветствую его и прошу, чтобы тот  был любезен позволить отдохнуть с дороги до следующего дня.

— Пожалуйста, пожалуйста, сейчас дни длинные, можно много пройти не торопясь,  — учтиво сказал тот. — Пан Бог, наверное, направил в Полоцк, отсюда еще сорок верст дороги через пустоши и песчаные боровины[1], одному, да еще пешком, грустно и нехорошо странствовать посреди темной ночи.

На подходе к жилищу во дворе нас встретили две большие собаки и сурово посмотрели на меня.

— Не бойся, — изрек хозяин, — для приходящих они не опасны, но диким зверям к жилищу приблизиться не позволят и для скота  они наилучшая охрана, в нашем хозяйстве такие собаки очень ценны — множество волков и медведей, не раз нападали на соседские коровники.

Он привел меня  в светлицу, где были стол, кресла и иные предметы домашнего обихода из древесины березы, простые, но удобные. На стенах в ракитовых рамах висели образы Спасителя, Матки Боски с подписью снизу: «Klauber Svulpsit[2]» и некогда выгравированные в Полоцкой печатне портреты свв. Игнатия Лойолы[3], Андрея Боболи[4], Франциска Ксаверия[5] и других. В шкафу в углу я приметил какую-то деревянную голову, носом и лысиной похожую на портрет Сократа[6]; лицо исколотое, поцарапанное и местами опаленное.

Со двора пришла хозяйка, окруженная детьми; у старшей дочери по имени Анеля были черные волосы и стройная фигура, живой взгляд; природа так щедро одарила ее, что роскошные драгоценности и шелка ничего не смогли бы добавить к ее красоте. С большим удовольствием я смотрел на эту счастливую семью.  

— Ты с нашего павета или из далеких краев идешь? — спросила хозяйка.

— Окрестности Полоцка мне знакомы с детства, но в поисках счастья я прожил много лет далеко, теперь объезжаю эти места. О! Какие большие изменения я вижу, только горы и леса сохранили свой прежний вид.  

— А как давно ты покинул родные края?

— Уже восемнадцать лет прошло.

Хозяин, глядя на меня, говорит:

— Кажется, я тебя когда-то видел в этих краях, но не могу вспомнить фамилию.

Я назвал ему свою фамилию, он с радостью схватил меня за руку и сказал:

— Я З…, мы когда-то были товарищами по школе.

И тут пошел долгий разговор о счастливом прошлом, о молодых товарищах и наставниках полоцких школ, о знакомых, кто, где и как живет, кто и когда покинул свою семью, о старших, уже перешедших в жизнь вечную. Потом  пан З… достал из шкафа деревянный бюст и промолвил:

— А этого Дедка ты помнишь? Раньше он лучше выглядел, когда высунувшись из стены через узкое оконце, давал нам советы и предостережения, теперь по его лицу ты можешь увидеть, сколько ему пришлось вытерпеть, пока он не попал сюда ко мне. Он для меня дорогое воспоминание, глядя на него, я вспоминаю те мудрые предостережения и повторяю их своим детям. Этот маленький мой сынок хорошо знает, что позволяет и что запрещает Деревянный Дедок.

— О! Этому Дедку пришлось пройти страшными путями после расставания с монастырским кровом, мир жестоко его встретил: голова пробита, глаза выколоты, уста обожжены; люди не любят правду, но он, наверное, будучи в миру, был немым и никого не оскорбил увещеваниями.  

— Людям трудно угодить, может, он пострадал за то, что молчал. Я расскажу о его странствиях и других необычных происшествиях, о которых я слышал от людей, живущих с нами по соседству. А сейчас путешественнику нужно подкрепиться.

Стол был накрыт, подана водка и закуска; Анеля достала с полки спелую малину, собранную ею самой в саду, и отборные яблоки. Тут З… похвалил свои фруктовые деревня, которые он сам посадил и привил. Когда вежливый хозяин потчевал меня и уговаривал покушать, открывается дверь, входит, опираясь на трость, почтенный старец с белой головой и усами, когда-то это был крупный и сильный мужчина, но под бременем лет его высокая фигура согнулась.

— Как поживаешь, пан Ротмистр, вовремя зашел, рекомендую тебе дорогого гостя, некогда товарища моего по школе, далеко бродил он по свету и сейчас, спустя много лет, навестил свою родину. Проведем вместе вечер в приятных беседах, будет, о чем поговорить после такого долгого отсутствия.

Прошло немного времени, уже и самовар принесли, наливают чай, старый пан ротмистр, сидя за столом, сказал хозяйке: «Моя пани, раньше чай был средством от головной боли, а теперь без него и жить не могут, какие перемены в мире».

Пан З… поставил посуду на стол.

— Послушай теперь, — обратился он ко мне, — я расскажу тебе о дивных событиях с Деревянным Дедком.

Дети, хотя, возможно, не раз слышали эту историю, полные любопытства, пристроились к отцу.

Что случилось с Деревянным Дедком

В Полоцке, когда иезуитские муры[7] реконструировали согласно новым указам[8], вместе с обломками  выбросили все бесполезное и ненужное, обречен был и этот бедный Дедок на такое же неуважение; засыпанный известью и битым кирпичом, лежал он недалеко от этих стен, цвет волос и лица изменился от дождей и зноя; работники купца, нанятые для расчистки тех мест, выкопали его из-под обломков и принесли своему хозяину, полагая, что может на  что-нибудь ему сгодится. Купец задумчиво посмотрел на этого Дедка, призвал к себе фактора[9] еврея Залмана, спрашивая, что это за деревянный бюст; может, в нем есть черты князя или какого-нибудь мудреца давних  времен.

— Знаю хорошо, — усмехаясь, изрек Залман, — не князь, не мудрец, но эта голова, когда выглядывала из стены, то говорила, и поговаривают, иногда весьма разумно, я ее сам видел.

— Говорила? Что за чертовщина, наверное, это из-за какого-то колдовства?

— А может, и из-за колдовства, зачем она тебе, отдай мне, я за нее вознагражу.

— Хочешь, как вижу, меня обмануть, болтая такую ерунду, что деревянная голова говорила, быть этого не может.

Во время этого разговора еврея с купцом подошел некто, одетый по-новомодному, может быть, то был какой-то чиновник или наставник и, глядя на Деревянного Дедка, сказал:

— Это голова греческого философа Сократа, я читал о нем  и видел его портрет, похожий на это лицо. Он много претерпел от своей жены Ксантиппы, и за правду, которую говорил миру.

Купец, радуясь, что нашел такое сокровище — бюст великого Сократа, о разуме и невзгодах которого он когда-то слышал, отогнал еврея от Дедка и решил поместить последнего в деревне в своем доме, и, иногда говоря о терпении Сократа, упрекать свою жену, потому что его жена Ефимия была подобна Ксантиппе.

Уже через несколько дней Деревянный Дедок с купцом были в деревне, в нескольких десятках верст от Полоцка, хозяин внес его в избу, с гордостью показывает своей жене, объясняя ей, что это бюст известного греческого мудреца.

Ефимия, искоса глядя на Дедка, изрекла:

—  Это страшилище деревянное с бородой и носом как у тебя — вот оно того стоило, чтобы его тащить с собой.

…Напрасно муж убеждал, что это большой раритет, и уже несчастный Дедок должен был выкинут из дому и ночевать под открытым небом, но, к счастью, пришел сосед и приятель. Он успокоил Ефимию и убедил ее, что в этом лице нет ничего отвратительного, может быть, это бюст какого-то отшельника или монаха, жившего некогда благочестиво и поэтому заслуживающего какого-нибудь уважения.

В конце концов, Ефимия согласилась оставить этого Дедка  в избе, однако не раз плевала на него, называя страшилищем, и всегда сердито поглядывала. Хозяин объяснил своему приятелю, что это бюст  знаменитого мыслителя Сократа, и его поместили на стене между двумя окнами.

Ночью, когда все спали, и еще не прокукарекал петух, Ефимия с криком вскакивает с кровати, будит своего мужа, чтобы тот поскорее разжег огонь, потому что этот Деревянный Дедок напугал ее, и она вся дрожит от страха; муж, удивленный этим происшествием, встал и осветил избу.

— Этот деревянный дед, — промолвила Ефимия, — всю ночь снился мне  в ужасных обличьях, я убегала от него через дикие леса и болота, а он гнался за мной с горящим факелом и хотел бросить меня в какую-то полыхающую огнем бездну. Когда я очнулась от этих снов, дрожа от страха, я увидела его в лунном свете на стене, его глаза горели, и он жутко смотрел на меня. Ах! Смилуйся, вынеси это страшилище прочь из избы.

Муж, вспоминая, что ему когда-то рассказывал еврей, думал про себя: «А может, и правда, в нем  таятся какие-то чары». Впрочем, ничего не говоря об этом  жене, он снял Дедка со стены, внес его в пекарню, поставил на печь, а Ефимию пытался убедить, что эти сны и грозные очи Дедка приснились ей из-за тревожных мыслей, однако же огонь горел всю ночь, и Ефимия уснула спокойно только перед рассветом.

А Дедок, забытый в пекарне на печи, через несколько недель весь почернел от дыма, стоявшего там изо дня в день под потолком, словно какая-то туча. Через некоторое время работницы купца и еще несколько девушек из деревни сняли Дедка с печи, чтобы напугать паробков[10], собиравшихся после ужина в темное время суток идти спать  на сеновал. Упреждая их приход, они поспешили к одрине[11], обмотав простыней пучок соломы, из которого сверху торчала голова Дедка, и хотели поставить его, как призрака, у стены. Но тут внезапно возле них начался необычайный шум,  и очи Дедка загорелись огнем; девушки с криком бросились бежать, одни попадали в обморок на дороге, другие заскочили в дом, бледные, как мертвецы. Узнавшие об этом происшествии поспешили на помощь потерявшим сознание и еле вернули их в жизни. Пучок соломы и Дедка нашли лежащими у стены. Ефимия кричала, что в нем обретается дьявол, хозяин и другие мужчины утверждали, что все это от боязливости, однако Дедок уже не вернулся в избу. Брошенный в одрине, он лежал там, на сырой земле.

Весть об этом происшествии разнеслась по всей околице. Корчмарь Усвойский, живший  в деревне в пяти верстах от купца, слыша такие рассказы о Деревянном Дедке, не верил в эти дива. Прослуживши лет пятнадцать дворецким при усадьбе пана N., он прочитал несколько романов, переведенных с французского языка, и уже все необычайные события  были ему понятны, чудеса и чары он называл чушью. Однако же, желая увидеть Деревянного Дедка, он приехал к купцу. Они  пошли в одрину, нашли ту голову, валявшуюся в темном углу; поверхность ее уже начала плесневеть от сырости. Хозяин доказывал ему, что это голова Сократа, говорившего правду миру, которого ненавидела жена. Усвойский поверил  в это, потому  что и сам не раз слышал, как рассказывали про этого знаменитого греческого философа; и просил купца отдать ему Дедка, обещая отблагодарить водкой или чем-то другим. Купец согласился на это, так как знал, что его жена никогда не примет  голову несчастного мудреца.

Усвойский привез его в свою корчму, поставил в углу на скамье за длинным столом, и каждому, кто приходил к нему выпить рюмку водки, он с гордостью показывал Деревянного Дедка, доказывая, что лицом он очень похож на древнего мудреца Сократа, пострадавшего и умершего за правду.

Прошло несколько недель. В праздничный день  в корчме собралось много крестьян и служащих при усадьбе пана N. После захода солнца, уже в сумерках, пьяным паробкам пришло в голову подурачиться и подшутить над Усвойским. Итак, когда корчмарь вышел из дому, они взяли Дедка, просверлили сверху в двух местах голову, налили туда воду и прокололи глаза шилом; капли воды, словно слезы, текли по лицу, и плачущего Дедка вновь поставили  в углу за столом.

Как только Усвойский вошел в корчму, они показывают на Дедка: «Смотри, твой Сократ плачет, поди, не даешь ему водку или еще что-то обделил».

Когда корчмарь с изумлением посмотрел на Дедка, тотчас собаки во дворе, поднявши морды вверх, начали выть, ревел скот  в хлеву; куры, слетая с насеста, беспокойно, с кудахтаньем бегали по земле, у корчмы шумел ветер. Всех охватила сильная тревога, все протрезвели и стали молиться, пока не пришло спокойствие.  Я слышал также, что, когда эти проказники вернулись в усадьбу, пан неизвестно по какой причине пришел в ярость и за то, что они долго развлекались в корчме, приказал наказать их розгами.

Усвойский осмотрел Дедка и рассказал всем об этом  случае, прося каждого, чтобы никоим образом его не оскорбляли. Прошло несколько месяцев,  все улеглось, и сам корчмарь, принимая у себя соседей и родню, хорошо подвеселившись, забыл обо всем и обращается  к Деревянному Дедку:

— Ты водку с нами не пьешь, выкури хоть сигару, мне подарил несколько проезжавший пан, для тебя не пожалею.

И вложил зажженную сигару Дедку в губы; тут вбегают соседи и кричат, что горит крыша корчмы, корчмарь протрезвел, выбежали гости, собрался народ, разобрали крышу и еле спасли корчму от пожара.

Усвойский держал это в секрете, он думал, как сбагрить Дедка с рук, боялся обойтись с ним грубо – бросить в огонь или воду, ибо узнал на собственном опыте, как тот карает за оскорбление. Поэтому  корчмарь только ждал случая, когда кто-нибудь захочет его приобрести, и тем часом держал его уже не в углу за столом, а всегда запертым в шкафу.

В тех же краях к востоку за лесом жил пан Хапацкий,  имевший несколько подданных крестьян, одно время он был асессором, а потом подсудком[12], когда-то учился в школах, да так выучился, что ничему не верил и насмехался надо всем.

Однажды, проезжая в одиночку  на легких дрожках[13], он посетил корчмаря, с которым его связывал давний торговый интерес, ибо через него он продавал и покупал коней, большим любителем которых был. Усвойский, желая сбыть с рук Деревянного Дедка, вытащил его из шкафа и, ставя на стол, говорит:

— Вот, пан судья, какой у меня раритет. Пусть пан догадается, на кого похоже это лицо?

Хапацкий, посмотревши, говорит:

— Какой-то мужик, лысый и бородатый.

— Нет, пан судья, это не мужик, это лицо известного некогда мудреца Сократа, я это лучше знаю. Великие секреты и сейчас еще таятся в этой голове, я знаю пана давно и только в знак моего уважения и благосклонности могу уступить ему этот раритет, — и подробно рассказал ему обо всем, что произошло у купца и в его корчме.    

Хапацкий лопался от смеха, слушая об этих происшествиях, и удивлялся простоте и глупости народа. Достал из кармана табакерку.

— Ну, Дедок, — говорит, — ты гневался из-за сигары, а я угощу тебя хорошим табаком.

Говоря это, он засыпал  нос Дедка щепоткой табака.

— Что ты делаешь, пан судья, дай Бог, чтобы с этого не было плохо?

— Не бойся, он за это не разгневается, это ж голова, как ты говоришь, знаменитого мудреца Сократа, а ведь мудрые головы любят нюхать табак, потому что это помогает им мыслить.

Усвойский перекрестился и втайне молился, опасаясь, как бы не случилось чего в его корчме.

— Не бойся, у меня Дедок не будет шалить, потому что я и сам знаю не меньше Сократа. Ну, попрощайся с ним, пан Усвойский.

Он сел на дрожки, положил Дедка на колени, подхлестнул коня и уехал, а корчмарь еще долго стоял и провожал его взглядом.

Было это часа через полтора после полудня. Усадьба пана Хапацкого за лесом, не более чем в четырех верстах от корчмы, но дивное дело, лошадь в неудержимом беге миновала горы и леса, всадник все время видел пейзажи незнакомых мест, проезжал через деревни, усадьбы и поля, но нигде не мог увидеть своего дома. Он встречал путешественников, хотел у них узнать, в какие края заехал, но лошадь скакала так быстро, что невозможно было ни с кем перемолвиться словом. Солнце село за холмы, уже вечер, дорога покрылась серой мглой, лошадь вся в пене, и шла уже тихой поступью. Хапацкий думал о том, чтобы пойти в деревню, переночевать там и расспросить о дороге. Тут вдруг черная туча закрыла небо, ночь сделалась такой темной, что на шаг перед собою ничего не увидишь, да еще и дождь проливной, несчастный путник не знал, что делать, но тут при свете молнии увидел у дороги маленькое сооружение. Было это кладбище, и с давних пор стояла там деревянная пустая каплица[14]. Хапацкий сворачивает с дороги, чтобы спрятаться от ненастья, от ветров. В спокойном месте за стеной он поставил коня, сам заходит в каплицу и стоя в углу, ждал, пока  пройдет эта буря. Он достал  из кармана табакерку и только открыл ее, чтобы взять табак, при свете внезапной молнии увидел он над табакеркой какую-то огромную сухую руку, готовую взять щепотку табака. Испуганный, Хапацкий выпустил из рук табакерку, выскакивает за дверь, и, не обращая внимания на дождь и ветер, побежал в поле, сам не зная куда. На счастье, тучи те в скором времени  рассеялись, и он увидел на востоке утреннюю зарю и неподалеку деревню на взгорке, поспешил туда, встретил крестьян, идущих с косами на луг. От них узнал, что он недалеко от Витебска, в нескольких верстах от своего дома. В компании косарей пришел пан на кладбище, нашел лошадь и дрожки на месте, и табакерку в каплице на земле, но Дедка там не было, и он не помнил, где и как потерял его. Через несколько дней пан Хапацкий вернулся домой и с тех пор зарубил на носу, что есть вещи и ему непонятные, хотя он знал не меньше, чем Сократ.

Почти год о Дедке ходили странные слухи; рассказывали, что якобы какой-то паломник, нося его в руках, появлялся  в некоторых деревнях, учил людей страху Божию, наставлял их уважать давние обычаи и традиции своих предков, не отступать от истинной веры. Кротких и набожных он благословлял, от порочных и неверующих убегал.

Иные говорили, что перед заходом солнца было раз дивное явление, видели пастухи и пахари, что какая-то прекрасная женщина в белых одеждах, словно ангел, венками разных дивных цветов на лугу украшала Дедку голову. И когда движимые любопытством люди шли, чтобы увидеть это явление поближе, женщина, словно дух какой-то, отдалялась от них, ни рвы, ни густые кусты не могли ей помешать, удалялась она к озеру и как белое облако возносилась над прозрачной водой, и исчезала. Много было подобных и других разных историй.

— Сейчас я расскажу, как после долгого и удивительного путешествия этот Деревянный Дедок наконец-то добрался до меня. — Ты хорошо знаешь нашу Беларусь, дорогой гость, при любом неурожае, есть один продукт только, удовлетворяющий наши домашние нужды, лен это, если кого Пан Бог благословляет на поле. В прошлом году  у меня было много этого товара, у нас его скупают купцы, а после, собрав со всей Беларуси, везут на суднах до Риги. Вот я и пришел к купцу по этому делу, желая сбыть ему свой товар. В том доме я узрел великий раздор,  жена купца Ефимия от сильного страха и гнева чуть дом не снесла, жалуясь на своего мужа, что он привез заколдованное страшилище, постоянно не дающее ей покоя. Купец всего лишь час назад вернулся домой и, оправдываясь, клялся ей, что он совершенно не виноват в этом. Еле я эту смуту унял. Поинтересовался у купца о причине такого сильного беспокойства его жены. Он мне рассказал, что голова мыслителя Сократа неизвестно как явилась ей перед окном и теперь лежит за стеной. Он вывел меня из дома, чтобы показать этого Дедка и просил меня, чтобы я обязательно взял его к себе. Я положил его в свой экипаж, поговорил с купцом о деле и вернулся домой.

Через некоторое время я услышал такой разговор между соседями:

— Ефимия, постоянно ссорившаяся со своим мужем, возненавидела его и хотела расстаться  с ним навсегда, а может, еще и имела ухажера, подбивавшего ее на это. Так вот, когда муж был в отъезде, она собирала все движимое имущество, чтобы  взять с собой, а мужу оставить пустой дом. И тут она внезапно посмотрела в окно и увидела деревянную голову Дедка. Неизвестно, откуда и как голова появилась перед окном. Ефимия закричала от страха и упала в обморок. Это услышали жители  дома в другой комнате, прибежали ей на помощь, еле привели ее в чувство, сбросили Дедка с окна, чтобы он во второй раз не попался ей на глаза. В это время приехал купец, и тут началась жуткая буря, но хорошо, что Ефимии не удалось оставить своему мужу дом пустым.

У меня этот Дедок уже второй год, и, слава Богу, все складывается благоприятно, я ценю его как самый дорогой подарок.

Когда Пан З…. закончил рассказывать, заговорил ротмистр.

— А я, старый человек, расскажу старое повествование про женщину Инсекту и про этого Дедка, потому что было сказано сейчас, что какая-то женщина украшала его цветами, так она уже искупила свои грехи; расскажу, что слышал от других, а что из того правда, что нет – не моя забота.

Женщина Инсекта

В давние времена в этих краях жила богатая пани. Я не помню ее фамилию, но это неважно. — Так вот, эта пани жестоко обращалась со своими подданными и слугами, бывшими при ней, забыла о вере и христианских обычаях, ей казалось, что человек – ее собственность так же,  как и   каждая вещь, что она имеет право обращаться с ним, как пожелает.

Она обдирала бедных крестьян, все плоды их тяжелого труда спускала на роскошь, они же тем временем голодали. Пани была одета в дорогие шелка и бриллианты, в то время как ее подданным нечем было прикрыться от холода и ветров; если кто немного провинился, она наказывала беспощадно, но часто и без вины карала. Дошло до такой степени, что пани лютовала, если вдруг девушка из ее поместья захочет выйти замуж за человека вольного и богатого, сразу эту несчастную жертву заковывали в железные кандалы, как будто та совершила великое преступление.

Так проводя жизнь, эта злобная женщина заметила, что уже состарилась, и совесть постоянно шептала ей, что когда-нибудь придет конец этому беззаконию, да и здоровье начало ухудшаться. Видя свой близкий конец, она изменила свой нрав, сделалась набожной и  милосердной, раздавала милостыню нищим, выделила какие-то деньги на монастыри в Полоцке,  чтобы повсюду молились, чтобы Бог дал ей здоровье и долголетие. Зазвонили в колокола во всех костелах, собрался народ, возвестили об этом с амвона, на небо полетели святые пожертвования и молитвы набожных людей. Умоленный молитвами верующих, смиловался Бог над грешницей, позволил жить долго на этой земле и ждал покаяния.

Лет сто прожила она, но не только не изменилась к лучшему, а становилось  в ее сердце все больше и больше гнева и жестокости. Так, что большинство ее подданных, оставивши свои халупы, скитались по свету в поисках пропитания, прислуга убегала далеко, проклиная свою пани. Соседи ее ненавидели, никто не хотел с ней встречаться, или приблизиться к ее дому. — А гнев разрушил все ее тело, она чахла от злобы, и фигура ее уменьшалась все больше и больше.

Живя так долгое время, забытая людьми, она чахла и постепенно уменьшалась, и уже походила на хворого карлика, потом на младенца, становясь все худее и худее. Наконец она превратилась в какую-то дивную Инсекту[15]. С одного и другого бока выросли у нее длинные прозрачные крылья, а злоба была всегда одна и та же в ее сердце.

Прошло много лет, эта грешная женщина жила как бы проклятая в образе какого-то крылатого чудища. А приблизится кто к ее жилищу, она вылетает оттуда с жутким криком, и еще кружит около головы и прогоняет испуганного человека.

Издалека прибыл новый помещик пан А. Он стал хозяйствовать в этом поместье, и когда соседи рассказали ему о нападении страшной Инсекты, он приказал открыть все окна, окурить дымом покои, и напрасно та, с ужасным писком и криком  бросаясь в глаза, пугала людей. Инсекте, побежденной дымом, следовало лететь в сад и скрыться между деревьями, но злоба кипела в ее сердце, и ей хотелось непременно выгнать из дома нового  хозяина.

Слуги пана А. говорили, что в полночь слышно шум и какие-то писки под полом и по углам дома, иногда появляются страшные призраки и какие-то животные, похожие на жаб и жуков, с черными кошачьими головами и глазами, сверкающими словно искры. Когда кто-нибудь приближается, они вмиг исчезают, проваливаясь куда-нибудь  в дыру или в щель в стене; и что это обязательно должны быть злые духи. Слуги советовали своему пану, чтобы он позвал ксендза[16] и освятил дом. Пан смеялся и говорил, что эти представления исходят от их суеверий, потому что до сих пор еще он ничего подобного не видел и не слышал.

Через несколько дней в полдень небо было ясным. Пан А. открыл окна и в одиночку сидел, задумавшись, в комнате. Тут влетает дивная Инсекта, в писклявом ее голосе слышатся страшные ругательства и проклятия. Она села перед паном на стол, пан заметил женский облик, руки и ноги сухие, словно ножки пчелы, и сама она тонкая как палочка. Тут она взлетает со стола, кружит около головы пана А. и уже хотела залезть ему в волосы. Тот, накрывши голову платком, и обороняясь, как от пчелы, испуганный, выбежал из дома, приказал людям дымом прогнать это ужасное чудовище, и закрыть окна.   

Прошло несколько дней, пан А. в саду под тенью липы читал роман, снова явилась Инсекта, уронила капли какого-то яда, те обожгли страницы книги и одежду пана.  Инсекта, кружась около головы, бранила и проклинала его писклявым человеческим голосом; весь дрожащий от испуга пан А. убегает в дом  и  долго думает, как избавиться от этого ужасного чудовища.

Каждый раз дивная Инсекта не давала ему покоя. Однажды, когда пан верхом объезжал свои поля,  она, летая возле всадника, пронзительным криком испугала лошадь, та с бешеной скоростью полетела через горы и рвы, и сбросила пана А. Пан лежал окровавленный, не дыша, пахари поспешили ему  на помощь, принесли домой, и вызванный доктор едва спас его от близкой смерти.

Эти новости разнеслись по всей околице, только и говорили о злой женщине, превратившейся в страшную Инсекту, все соседи жалели пана А., но никто не навестил хворого, так как все боялись приблизиться к его дому.

Пан А. когда поправился, вспомнил советы слуг своих, думал о том, как избавиться от проклятой Инсекты и злых духов, с которыми она, должно быть, связалась. Он решил пригласить ксендза и освятить дом, поэтому после захода солнца, когда Инсекта спала, спрятавшись в траве, приказал заложить лошадей и ночью отправился в Полоцк.

Утром после Святой Мессы пана А. встретили знакомые. Они с любопытством расспрашивали о дивной Инсекте и о несчастном случае, когда его лошадь понесла, потому что об этом уже было известно в городе.

Когда он пришел в монастырь и рассказал, что с ним произошло, все были поражены. Ксендз, человек благочестивый, говорит, что это злые духи и какая-нибудь колдунья, полностью отрекшаяся от Бога, нужно помочь пану А. позаботиться о его спокойствии и ее душе. И в то же утро пан А. с ксендзом поспешили к дому, не страшась в то время нападения Инсекты.

Приехали в усадьбу, ксендз, прочитавши свои молитвы, когда начал кропить покои святой водой, страх вспомнить, что там творилось. Со страшным писком и шипеньем из всех углов посыпались страшилища, бабочки, у которых вместо крыльев с боков вырастали огненные языки; толстые черви, дышащие дымом, вздувались словно волдыри; крикливые сверчки и крылатые змеи летали внизу.

— Это грехи колдуньи, — изрек ксендз. Он приказал открыть окна, и ужасные страшилища с писком и шипением улетали прочь, и растворялись в воздухе.

Когда дом был полностью окроплен святой водой от нечистых тварей, пан А. отвел ксендза в сад, откуда вылетала эта зловредная Инсекта. Там, где ксендз читал святые молитвы, в кустах крыжовника послышался писклявый голос, в котором можно было расслышать ругань и богохульство, а затем жалобы, крики и плач. Все дворовые собрались посмотреть на это диво. Ксендз, окропляя святой водой кусты, велел Инсекте вылететь оттуда и сесть на ближнюю ветку липы. Она тотчас, как стрела, вылетела оттуда и села на липовый листок. Все с удивлением смотрели на нее. У этой Инсекты хорошо было видно фигуру женщины, а с боков поднимались длинные крылышки. Ксендз снял ее с листка, посадил в стеклянную банку и внес в комнату. 

И вот уже все смотрели без страха с близкого расстояния на это маленькое чудовище. Увидели длинные волосы, спадающие с головки, бывшей не крупнее обыкновенной горошины. Как искорки, блестели серьги в ушах, и что-то багровело на шее, словно ниточка с бусинами. Желтое шелковое платье, казалось, было подпоясано поясом такого же цвета. Она сама бледная, и видно было, что в тот момент она билась в конвульсиях от гнева.

На следующий день пани Инсекта и ксендз приехали в Полоцк. Видели это чудо все в монастыре, и тамошние жители толпами приходили, чтобы увидеть эти неслыханные чудеса. В стеклянную банку кидали Инсекте еду, но она к еде не притронулась, и голоса не подала, все время молчала, только видно было ее гнев и тревогу.

— Теперь нужно подумать о ее душе, — сказал ксендз  и  в банке понес ее в укромное место монастыря, где был длинный коридор, с одной стороны архитектурный зал, с другой – музей. Неподалеку от этого зала смотрел со стены, словно из окошка, деревянный бюст мудреца Сократа. Ксендз эту женщину Инсекту поместил  на голову и перед многочисленными зрителями читал ей молитвы и духовные нравоучения. Но что творилось с той головой Сократа, страх вспомнить. Она  тогда была похожа на горящую бомбу, металась во все стороны; рядом стоящие побледнели, опасаясь, как бы она не лопнула и навредила зрителям, а ксендз все еще читал молитвы и поучения о Боге и любви к ближнему.

Каждый вечер проводились подобные реколлекции[17] для этой Инсекты. Она представляла странное зрелище с той несчастной  головой мудреца. Страх нападал на каждого, кто только проходил по этому коридору. Деревянный бюст, от которого прежде слышалось столько мудрых и благочестивых советов, оскорблял и ругал всех прохожих без разбору. Ученики боялись подойти к Деревянному Дедку ближе, потому что он был уже для них не дружелюбным наставником, а самым ужасным притеснителем.  

Эти нравоучения и молитвы продолжались несколько месяцев, наконец, искра веры  и любви вошла в сердце той рьяной женщине Инсекте, и деревянный бюст стал более вежливым и доброжелательным, и уже с уст ее слетали слова, полные страха Божьего и любви к ближнему. Однажды она явилась ксендзу в прекрасном образе, как ангел, с нимбом вокруг прелестного лица, платье ее было белее снега. Она поблагодарила его за молитвы, нравоучения и старания для нее, и вмиг исчезла. Ксендз упал на колени перед алтарем и благодарил небо за преображение и спасение этой души.

Когда пан ротмистр закончил рассказывать, панна Анеля и малые детки Пана З., пожелав родителям спокойной ночи, пошли в другую комнату для совершения  вечерних молитв.

 — Интересную историю рассказал пан Ротмистр, — сказал хозяин. — Про такой случай с Дедком, чтобы голова мудреца была пристанищем кающейся грешницы, я еще не слышал. Вот и новое повествование к биографии Деревянного Дедка.

До позднего вечера говорили мы о былых временах, о школьных приятелях, о знакомых живых и о тех, что уже покоятся в могилах. В наши разговоры неизменно вплетались  грусть и надежда. Наконец пан Ротмистр взял свою трость и шапку, и хотел идти домой, но хозяин оставил его на ночлег. Он пожелал нам спокойной ночи, погасили огонь, и я, утомленный пешим путешествием, крепко заснул.

(Продолжение этой повести в следующем году[18].)

1843 г.