Достоевский теперь

Достоевский теперь, после падения коммунизма в России, – не тот, кем он был в продолжение семи десятилетий. Писатели прошлого путешествуют через все хитросплетения истории, ставшие уделом живых, и каждый раз прочитываются по-новому. Для русских Достоевский стал другим, но не только для них. Говорят, что его оценка должна измениться также и у западных литературоведов.

Гарольд Блюм в своих работах о поэзии ввел понятие ошибочного прочтения, misreading. Согласно его теории, каждый поэт учится мастерству у своих предшественников, в некотором роде отталкиваясь от тех, кого он считает своими учителями, и берет у них то, что ему нужно, всегда, однако, извращая смысл их текстов, то есть подвергая их своей переработке, иными словами, ошибочно прочитывая, и это творческое misreading становится двигателем литературы.  Если это так, то произведение каждого большого писателя, не только поэта, должно быть достаточно богатым для того, чтобы допустить большое количество подобных ошибочных прочтений.

Наличие такого писателя, как Достоевский, всегда причиняло коммунистической России немалые хлопоты. Его нельзя было попросту отбросить, так как вместе с Толстым он представлял гений русской прозы и гений литературного Петербурга в ряду, обозначенном тремя именами: Пушкина, Гоголя и Достоевского. В то же время не подлежало сомнению контрреволюционное звучание его произведений. Поэтому следовало ограничить возможный вред от них двумя разными способами. Во-первых, с помощью издательской политики, так чтобы часть его творчества стала труднодоступной для среднего читателя, особенно для молодежи. Во-вторых, путем правильной, с  точки зрения доктрины, «настройки», лишающей таким путем опасного мыслителя его яда. Эта последняя задача была доверена университетским кругам, которые очень преуспели в этом, хотя результаты не всегда бывали удовлетворительными. История этих попыток адаптации Достоевского к нуждам тоталитарного  государства наверняка еще будет написана. Однако одновременно в кругах специалистов, как и вообще в кругах интеллигенции, сохранялись и развивались эзотерические знания о Достоевском, требовавшие полного доступа к его собраниям сочинений, и возникли монументальные публикации, особенно в период после сталинской оттепели, например, не издававшиеся ранее дневники писателя. Происходило также подпольное влияние его творчества на некоторых романистов и поэтов.

Официально признанные исследователи биографии и творчества Достоевского, несмотря на слишком очевидные уступки марксизму, доставили немало ценных материалов. Это касается в особенности генеалогии его семьи и его молодых лет, с участием в кружке Петрашевского, а также более глубокой, чем считалось ранее, вовлеченности в революционное движение благодаря дружбе с радикальным атеистом и предшественником марксизма Спешневым, прототипом (частичным) образа Ставрогина. С точки зрения интерпретационной новизны, однако, наиболее плодотворными оказались работы продолжателей культа Достоевского из среды довоенной интеллигенции, прилагавших старания к тому, чтобы защитить любимого автора и доказать если не его полезность, то хотя бы безвредность.

Предвидение революции в России с ее негативной оценкой – как вероятного результата принятия российской интеллигенцией западных идей атеизма и социализма – наиболее явственно проявилось в «Дневнике писателя» и в романе «Бесы». Не будем забывать, что эпиграф к этому роману был взят из библейского повествования о человеке одержимом, в котором поселился легион злых духов. Этот человек – не столько Россия, сколько российская интеллигенция. Роман «Бесы»на примере двух поколений интеллигентов, Верховенского-отца и сына, дает хронику постепенного изменения менталитета интеллигенции от неопределенных либеральных мечтаний в период 1848 г., через усиление радикальных тенденций в 60-х гг. XIX века и вплоть до плановых революционных акций начала 70-х, пропагандируемых демоническим нигилистом Верховенским-младшим. В провинциальном городке он организует нечто вроде генеральной репетиции революции, которая должна в дальнейшем охватить всю страну. Поскольку наивысшая цель, то есть революция, требует отказа от традиционной морали и допускает применение любых средств, лишь бы они были эффективными, то он прибегает ко лжи и убийству.

Когда «Бесы» вышли в свет в 1872 г., прогрессивная интеллигенция восприняла книгу как пасквиль, как продолжение зловредной кампании автора против идей любимого ими Чернышевского, ведущейся, например, в «Записках из подполья». Однако в течение последующих десятилетий то крыло интеллигенции, которое в открытую высказывалось за свержение строя с помощью дисциплинированной партии профессиональных революционеров, начинает видеть в «Бесах» свой портрет, и на аморальные действия Верховенского-младшего реагирует уже не возмущением, а вопросом: «А почему бы и нет?» Об этом изменении позиции, в особенности большевиков, свидетельствует высказывание  Луначарского, сделанное им уже после революции, в 1920 году, когда он был наркомом просвещения. По его словам, Достоевский заслуживает восхищения как пророк, поскольку в «Бесах» показал «нас», то есть людей, готовых принести все в жертву ради служения идеальному устройству будущего.

Такого рода интерпретация слишком очевидно вступала в спор с христианским морализаторством романа, поэтому не смогла долго продержаться. «Бесы» были признаны контрреволюционным произведением, и отсутствие переизданий приговорило роман, как и публицистику Достоевского, к постепенному исчезновению из сознания читателей.

Среди книг российских специалистов по Достоевскому наибольший резонанс за границей вызвали «Проблемы поэтики Достоевского» пера Михаила Бахтина. Первое издание вышло в  1929 г., после чего его автор, попавший в политическую опалу, замолчал, и лишь очень нескоро, в 1963 г., смогло появиться ее новое издание, а вскоре и другие труды этого выдающегося исследователя. Бахтин стал известен на Западе лишь в 70-е гг. и стал оказывать сильное влияние на все области литературоведения. Так что Бахтина, несомненно, следует причислить к старой интеллигенции, сохраняющей эзотерические знания о своем любимом писателе.  Его книга о поэтике Достоевского является выдающейся работой, и ей справедливо придается такое большое значение. К некоторым ее тезисам близки разделы о «экзистенциальном психоанализе»  в книге Жана Поля Сартра «Бытие и ничто»,хотя Сартр при написании этой книги во время Второй мировой войны наверняка о Бахтине и не слышал.

Как известно, Бахтин считал Достоевского изобретателем полифонического романа. В то время как прежние авторы в своих романах передвигали героев, словно фигуры на шахматной доске, осуществляя за ними контроль, так что мировоззрение героев выражалось в их поступках и словах, полифонический роман основывается на предоставлении героям определенной свободы, в пределах которой каждый из них устанавливает отношения с другими, руководствуясь собственной логикой, заранее не предусмотренной автором, то есть как бы получает автономию, и, таким образом, ни один из героев не становится выразителем авторской точки зрения […].

Мне кажется, в теории полифонии можно заподозрить желание отделить творчество Достоевского от его публицистики, и тем самым спасти его романы от политических нападок.  

Сегодня, однако, возникла ситуация, при которой разделение Достоевского на две части трудно было бы удержать. Исчезли барьеры, выстроенные по разным причинам, как в России, так и на Западе. Голос Достоевского вновь становится важным в дискуссии о призвании и будущем России. Может быть, не столь существенно, что возрождающееся национально-автократическое движение может поместить его имя на своем знамени. Чересчур сложный и многообразный, он не слишком подходит для того, чтобы возглавить примитивную, что ни говори, идеологию. Однако, стараясь понять, как в России дошло до коммунизма, какова была в прошлом и какова сейчас роль православия, насколько верными были интуитивные догадки славянофилов, – серьезно мыслящие русские попросту не могут пройти мимо той борьбы, которую вел Достоевский с тенденциями, сформировавшими Ленина.

По моему мнению, у Достоевского был лишь один большой роман в жизни – с Россией, и эту его страсть следовало бы подвергнуть особому психоанализу. Это была любовь, полная тревоги, и не будет преувеличением сказать, что в писателе жил огромный страх перед будущим, перед тем, что оно принесет России. Основные проблемы его творчества, которые – после открытия Достоевского на Западе – были распознаны как проблемы современного человека, независимо от того, где он живет и на каком языке говорит, проявились у Достоевского в результате анализа ментальности русской интеллигенции — по сути самоанализа, поскольку он сам был таким же интеллигентом, и формулировались им с полемическими намерениями. Его первое путешествие за границу, в 1862 г., плодом которого стали «Зимние записки после летних впечатлений», сильно на него подействовало, приведя писателя к убеждению, что западная наука и техника ведут человечество к какому-то апокалипсису, и если так будет выглядеть и XX век, то беда роду человеческому. Достаточно прочесть его описание Лондона, где чувство ужаса при виде нищеты униженных классов превышает даже ужас, испытанный Карлом Марксом, чтобы понять, почему этот патриот искал для России иной дороги, отличной от западной, и почему он был противником импорта с Запада и так называемого научного мировоззрения, и власти денег […].

Обоснованным является вопрос, насколько пророческими оказались диагнозы Достоевского. В 1908 г. был опубликован сборник эссе под названием «Вехи», авторы которого, выступающие в качестве наследников автора «Бесов», часто на него ссылались. Этот сборник, содержащий нападки на интеллигенцию, привел в бешенство так называемые прогрессивные круги, то есть большинство. Те же самые (примерно) авторы, и среди них Николай Бердяев и Сергей Булгаков, выпустили в 1918 г. другой сборник, «Из глубины», в котором  занялись проверкой исполнения своих предсказаний. Для них русская революция была явлением скорее метафизическим, нежели социальным, и являлась неизбежным следствием некоторых застарелых интеллигентских способов мышления, прежде всего пресмыкательства перед всем, что было снабжено прилагательными «научный» и «социалистический».

В особенности сочетание революционной идеологии с экономической отсталостью и  аристократическим строем приводило к тому, что интеллигентам нелегко было отделить действительные причины революции от вымышленных. Столь же нелегко отделить в мыслях Достоевского подлинную интуицию и пророчества от шовинистических предрассудков. Во всяком случае, теперь, когда раздается вопрос «почему?», критика интеллигенции, предпринятая в сборниках «Вехи» и «Из глубины», сохраняет полную актуальность. Обе эти книги в Советском Союзе относились к разряду запрещенных и почти никому не были известны. Можно предположить, что в ближайшие годы они сделаются предметом многочисленных исследований и дискуссий.

Пытаясь заключить в единую формулу опыт борьбы Достоевского, можно попросту сказать, что он  сражался с утратой религиозной веры в образованных кругах – и в себе самом. В русской литературе имеются два произведения, сила которых почти сравнима с евангельскими повествованиями, и ничего подобного в других литературах нет. Тема этих произведений – человек и чистое зло. Одно из них это «Легенда о Великом инквизиторе» Достоевского. Второе  – «Рассказ об Антихристе», написанный в 1899 году Владимиром Соловьевым, который в молодости был знаком с Достоевским и даже, если верить литературной легенде, послужил прототипом  Алеши в «Братьях Карамазовых». «Легенда», рассказываемая Иваном в том же романе, посвящена великому «Если». Если Христос ошибся, сделав ставку на свободу человека и его высочайшее призвание, если земля, полная страданий и смерти, подчинена строгому детерминизму, то есть правлению Князя Тьмы, то как должен поступать человек, сочувствующий людям и желающий дать им как можно больше счастья? Он должен сотрудничать с Князем Тьмы, ибо только так, то есть, повинуясь законам причины и следствия, сможет он построить общество если и не идеальное, то все же более реальное, чем неосуществимое Царство Божие. Именно этот путь выбирает Великий инквизитор, он лжет людям и готов принять страдания, приносимые знанием об этой лжи. Рассказ Соловьева об Антихристе (помещенный в его последней книге «Три разговора», 1900) является как бы продолжением той же темы: это история человека, который действует из самых альтруистических побуждений, однако творит зло. Действие рассказа происходит в XXI веке. Благородный реформатор, выступающий за мир во всем мире, действительно приносит мир и благоденствие всему человечеству. Вначале он не знает о том, что он – Антихрист. Лишь избранный Императором всех народов, он показывает, кто он на самом деле. И Великий инквизитор и Император всей Земли – примеры того, как легко толкает нас на ложный путь любовь к человеку. Николай Бердяев видел главную черту Ивана Карамазова (а также его героя, Великого инквизитора) в «ложной чувствительности». Эта ошибочная любовь к человеку многое объясняет в большевистской революции. А Достоевский смог предвидеть ее последствия, поскольку и сам не был свободен  от этой «ложной чувствительности».

 [1992]