Виткаций в Закопане

Закопане — особое место на земле, с удивительной атмосферой всевозможных безумств и возможностей, как сказал английский писатель Честертон, которого это место очаровало с первого взгляда, неповторимый уголок, в котором развивались и расцветали крупнейшие польские таланты. В австрийские времена это был Маленький островок польской жизни, которого не дости­гали никакие желто-черные краски. Закопане всегда оставалось бело-красным — со своими заснеженными вершинами и алыми в закатном солнце склонами гор. Тут не было слышно немецкого языка и не было рекламы венских товаров... Тут поляки были У СЕБЯ. <...> Вплоть до начала Второй мировой войны Закопане играло в Польше роль большого литературно-художественного клуба. Кто из художественной братии хоть раз вдохнул этот зачарованный воздух, тот уже либо приезжал сюда год за годом, либо оседал здесь навсегда, потому что в других местах ему было плохо. <...>

Цыганскую атмосферу Закопане создавали необычайные личности. Вот шагает по Крупувкам  (главная улица Закопане. — Прим. переводчика).  Стась Виткаций в плаще вишне­вого цвета и огромной шляпе-сомбреро. Он в дурном расположении духа, поскольку не удалась его шутка над друзьями. А шутка заключалась в том, что он захотел ошеломить компанию, явившись на вечеринку в полосатой пижаме, которую мама сшила ему из цветных лент. Кто-то, однако, проведал, что Стась собирается прийти в таком виде, и все гости договорились, что не будут обращать внимания на то, как он одет. За столом сидят: Кароль Стрыеньский, Рафал Мальчевский — сын Яцека, Гуцио Замойский, Ясь Павликовский, Кароль Шимановский, Тадеуш Бой-Желенский, Мария Павликовская. Стась, заранее гордящийся эффектом, садится рядом с гостями, а они делают вид, что ничего не замечают.

—   Вы не видите на мне чего-нибудь особенного?!  — спрашивает он, наконец, сдавленным голосом.

—   На тебе? Нет... а что? — отвечает кто-то равнодушно. Стась в бешенстве срывается с места и потом долго не может простить этого своей компании. Вообще ончастообижается на кого-нибудь из друзей, — просто разнообразия.

Вся эта художественная братия живет в атмосфере искусства, любви и... алкоголя. К ним часто подсаживается Ян Каспрович. Виткаций продолжает писать свои странные пьесы, которые время от времени ему удается поставить, но которые приносят такие убытки,  что директора театров отбиваются от них, требуя от этого необычайного автора, чтобы он написал что-нибудь «под публику». Но автор предпочитает бедствовать, нежели писать нормальные вещи. В нем сидит какой-то упрямый, невероятно способный дьявол, руководящий всеми его поступками. Уже сами имена героев его пьес показывают, какие у него чувство юмора и изобретательность, но все это — необузданное, сумасшедшее: директор Скурве, принцесса Разгулянтина и т.д. Маленький автомобиль в его странном романе «Прощание с осенью» называется «пердолетка»... Не имея возможности продвинуть свои пьесы в настоящих театрах, он создает в Закопане любительский ансамбль, который должен играть в снятом для этой цели зале «Морское око» его новую пьесу со скромным названием «В белом дворе». Роль умершей матери, которая приходит посетить своих детей, исполняет подруга Виткевича и его жены, высокая и костлявая англичанка, постоянно живущая в Закопане. Когда она со всей английской наивностью и серьезностью произносит с иностранным акцентом: — Я видьмау! — зал покатывается со смеху: Виткаций очень на это обижается. Тех из знакомых, которые смеются, он считает своими личными врагами.

Вместе с Лилькой Павликовской (имеется в виду поэтесса Мария Павликовская.— Прим. переводчика) которая уже поставила две свои комедии в варшавском и краковском театрах, он пишет необычайно интересную пьесу под названием «Конец света». В ней все, как в  настоящей комедии: через мегафоны объявляется о конце света, предсказанном астрономами, свет на самом деле гаснет, странные знаки появляются на небе, а верная жена некоего профессора, еще ни разу ему не изменявшая, бегает по городу в поисках любовника и, наконец, находит его в лице молодого электромонтера, пытающегося зажечь гаснущие уличные фонари. Авторы спорят между собой: Лилька хотела бы сделать пьесу пригодной для постановки, а Виткаций все усилия направляет на то, чтобы ни один директор ее не принял... По его мнению, пьеса чересчур нормальная, и он не дает согласия на ее постановку.

Стась Виткевич постоянно бывал в кого-то влюблен. Так же как другие не представляют себе жизни без денег, так и он не мог обходиться без любви. Первой его великой пассией была актриса Ирена Сольская, тогда еще прекрасная, находящаяся на вершине славы. Потом в течение до лет — супруга Тадеуша Боя-Желеньского, особа чрезвычайно интеллигентная, с мягким очарованием. Он читал ей все свои произведения, а поскольку Виткаций любил также и ее мужа, то многократно изображал его в самых разнообразных формах и размерах. Квартира Бой-Желеньских наводила ужас на посетителей изображениями знаменитого писа­теля, причем некоторые из них были карикатурно-гротеск­ными, в страшных и ярких тонах, другие же — написаны вполне «по-человечески». Первым признаком интереса к какой-либо женщине со стороны Стася было немедленное рисование ее портрета (или портрета ее мужа).

Виткаций, это странное явление без предшественников и эпигонов, мог. когда только хотел, рисовать настоящие портреты, в которых сходство было схвачено удивительно; они выражали душу и характер модели. Так был нарисован портрет Марии Павликовской, настолько разительно похожий, что просто плакать хотелось, глядя на него. Художники-профессионалы лишь пожимали плечами при виде этих портретов, считая их любительскими и несерьезными. Тем не менее Виткаций был и остается одним из лучших портретистов своей эпохи. Он всегда писал пастелью и, как правило, заканчивал картину в течение одного сеанса. Внизу картины видны были знаки и цифры, означавшие, что она создавалась «без алкоголя» или «с алкоголем без сигарет», или «без алкоголя, но с маленькой пива» и т.п. Этими \портретами он зарабатывал себе на очень скромную жизнь. Продавал он их по смешной цене: 150-200 злотых. В этом удивитель­нейшем человеке была какая-то смесь демонизма с ребяческим тщеславием, философской глубины — с детской наивностью, и никогда нельзя было понять, говорит ли он всерьез или только разыгрывает свою аудиторию <…>

Виткаций имел особый альбом, в котором с мальчи­шеским увлечением собирал такие объекты, как кусочек сухой человеческой кожи, зуб тигра, отрезанные локоны своих пассий, а также японские порнографические гравю­ры. Те из знакомых, у кого появлялась какая-нибудь дико­винка, тут же дарили ее хозяину альбома, доставляя ему чрезвычайную радость. Некоторое время он собирал также и зонтики. Во время дождя приходилось сражаться с ним, чтобы получить назад свой зонтик, необходимый ему для коллекции.

В 1939 году, спасаясь из Варшавы от наступавших немцев, Виткаций совершил самоубийство. Этим послед­ним жестом он проявил свою истинную натуру, глубоко скрываемую им под маской шута. На самом же деле он был чрезвычайно серьезным, глубоко чувствительным человеком, который не смог пережить катастрофы, случившейся тогда с Польшей.

По книге Магдалены Самозванец «Мария и Магдалена»