Одолеем Бармалея?

31 марта исполнилось 140 лет cо дня рождения Корнея Чуковского (1882–1969), любимого сказочника, подарившего нам главную музыку детства. 

Прочитав эти строки, сам бы Чуковский, наверное, расстроился. Он не считал литературу для детей главным своим достижением. Откровенная, наотмашь бьющая литературная критика и переводческие труды, взрослый слог и сложные мысли – вот настоящий Чуковский, задавленный удушливой атмосферой новой красной страны, в которой ни сложному, ни свободному почти не было места.

Но это сложное и в то же вреая свободне вылезало наружу. Вытесненный из критики, незаконнорожденный самоучка Николай Корнейчуков с его острым чувством языка (и русского, и, надо сказать, английского, познанного по книгам, через упорство и сопротивление обстоятельствам, в условиях захлопнувшихся границ и контактов), Чуковский реализовался и как филолог, некрасовед, теоретик перевода, аналитик зарождения детской речи/мышления («Живой как жизнь», «От двух до пяти», «Высокое искусство» и т.д.). И как революционер в поэзии, изобретатель той живой, раешной, динамичной стихотворной формы, которая так легко запоминается детьми. Как создатель и хранитель шуточного альбома «Чукоккала» – важнейшего памятника истории литературного процесса ХХ века, поймавшего разрыв эпох – до и после 1917 года. Как автор многолетних дневников, в которых таились вся непубличная, теневая тревога и боль очень уставшего и бессонного, светлого и доброго, беспрестанно сиротеющего человека, живущего в темное время политической рубки и сечи, профессионального двуличия, ежедневного предавания себя.

Чуковский, так гениально понимавший детскую душу, пережил почти всех своих детей, особенно трагично – смерть своей музы, собеседницы, подруги по играм и героини многих стихов, 11-летней Мурочки. Старшие – Лидия и Николай Чуковские – тоже стали писателями. После смерти Муры иссякли и стихи (исключений вроде военной поэмы «Одолеем Бармалея» было очень мало). Ее смерть совпала с мощной волной травли (в 1928-м – статья Надежды Крупской о «Крокодиле», объявленном «мутью», нападки целой своры советских педагогов, обвинение в мелкобуржуазности «Мухи-Цокотухи» и других сказок, изъятие тиражей, покаянное письмо в «Литгазете» в 1929-м с отречением от своего творчества и обещанием вместо глупых сказок написать «Веселую колхозию»). Потом, как известно, были и другие бесчисленные нападки, хотя бы статья в «Правде» 1944-го «Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского», после которой его книги на несколько лет исчезли с полок. Но он не сдавался, работал как на убой и защищал всех как мог: вступался за репрессированных – за родных и за малознакомых, коих было не счесть, опекал Бродского, Синявского, Солженицына, сражался с бюрократией, тупостью, бездарностью, выбивая крохи света для взрослых и детей, строил в Переделкине детскую библиотеку и проводил для них костры и праздники.

В его сказках всегда искали второе, политическое – в Тараканище угадывали Сталина, в свадьбе Мухи и Комара – триумф недобитков-аристократов, в «Чудо-дереве» – издевательство над товарным дефицитом и колхозной нищетой. А сейчас как бы сейчас прозвучали вот эти строки Чуковского, обращенные к детям-блокадникам? Или тогда же, –

в две тысячи
двадцать
Четвертом году: –
На лавочку сядете
в Летнем саду.

Или не в Летнем саду,
а в каком-нибудь
маленьком скверике
В Новой Зеландии или
в Америке,

– Всюду, куда б ни заехали вы,
всюду, везде одинаково.
Жители Праги, Гааги,
Парижа, Чикаго и Кракова
снимут пред вами шляпы.

Мы знаем, что сейчас кто-то из этих детей, ныне уже бабушек и дедушек, погибает под бомбами. Какие уж тут шляпы.

Или вот отрывок из сказки «Одолеем Бармалея», в 1943-м включенной в антологию советской поэзии и вычеркнутой оттуда лично Сталиным: 

Злобно хохочут
Акулы и волки:
Нет, Айболит, не спасут
тебя пчелки.

Мы навсегда захватили
твой дом
И никогда из него не уйдем!

Ничего не напоминает?

Образ Бармалея, созданный еще в пору творческого бурления и воплощающий абсолютное зло, универсален. То, что он символизировал тогда, в 1940-е, поменяло язык и личину и продолжает отравлять мир до сих пор. Сказку не переиздавали более полувека, до самого 2001 года, многие обвиняли ее в изобилии жестоких, агрессивных образов. Но нам свойственно перестраховывать детскую психику, изолируя ее от плоти и пульсации действительности, обедняя и обрезая ее порывы. Чуковский с детьми был щедр и честен.

Он стоит со своими удавами,
Со своими волками кровавыми.
Вкруг него павианы поганые
На траве развалилися пьяные.
Он стоит над веселыми селами,
Над полями стоит он веселыми
И бормочет бессмысленным голосом:

«Истребить! Погубить!
Уничтожить! Убить!
Погубить! Разбомбить!

Ни людей, ни детей – никого не щадить!»

А за ним крокодилы с гориллами,
С кабанами его  тупорылыми
Повторяют и ночью, и днем:
«Загрызем! Искалечим! Убьем!

 Палача, конечно, побеждают и не щадят, таков экзистенциальный исход любой истории, в которой некто решается нарушить тонкий мировой баланс добра и зла.

И столько зловонного
хлынуло яда
Из черного сердца
убитого гада,

Что даже гиены поганые
И те зашатались, как пьяные.

Упали в траву, заболели
И все до одной околели.

Спасибо, дорогой Корней Иванович. Раз вы так написали, значит, так оно и случится.
Ваши слова – магия.

 https://www.ng.ru/ng_exlibris/2022-03-30/9_1120_chukovsky.html