Наш Кузя

Давным-давно, когда мои дети были еще детьми, одно лето мы провели на даче в поселке Смолячково. Дача была особенная, ни на какие дачи не похожая — настоящая избушка на курьих ножках, и стояла она особняком, вдали от остальных домиков, на краю леса. Сколько было в этом лесу ягод, грибов! Сколько тут водилось лосей! Например, грибы мы собирали так: сядем на велосипеды, отъедем по дорожке подальше в лес, на десять-пятнадцать минут отойдем с дорожки в березняк — и едем назад с полными корзинами подберезовиков.

Но речь не о том. Здесь-то, в Смолячкове, и стал членом нашей семьи сорочонок Кузя. А было это так. Однажды утром мой старший сын Саша притащил из лесу совсем еще маленького сорочонка с перебитым крылом! Должно быть, бедняга свалился с дерева. Вид у него был печальный: крыло висит, подернулись пленкой глазки, закрываются. «До вечера не доживет», — подумала я. Что с ним делать? И вообще — что едят сороки? Спросить было не у кого, и, посовещавшись, мы решили ловить сорочонку мух. Чего-чего, а мух в нашей избушке на курьих ножках было хоть отбавляй. И вот вся семья: я, мой муж, моя мама — бабушка моих ребят, Саша и даже трехлетний Миша дружно взялись за дело. Заталкиваем в клюв сорочонку дохлых мух — выплевывает, заталкиваем живых — выплевывает. А у самого головка набок клонится, вот-вот совсем глазки закроет. Лишь изредка взмахнет здоровым крылом и снова затихает. Дали ему в блюдечке воды, поднесли к клюву — не пьет. Устроили мы ему в лукошке мягкую постель из ваты и оставили в темном углу — пусть успокоится, привыкнет. До вечера сорочонок не подох

Легли спать. Утром пораньше подхожу к лукошку — жив ли сорочонок? А он крылышком взмахнул, один глаз приоткрыл и смотрит на меня жалобно. Сунула ему в клюв муху — проглотил и снова смотрит. И пошла тут в нашем доме охота на мух! Все дела были отложены в сторону: три поколения охотников со спичечными коробками бегали как сумасшедшие и ловили пришедших в смятение мух. Избушка на курьих ножках сотрясалась от победоносных воплей — вся штука была в том, что муху нельзя было прихлопнуть, нужно было сунуть ее в клюв сорочонка живой. К концу этого дня стало ясно: сорочонок не сдохнет. Он бойко заглатывал подносимых к его клюву мух, даже пытался пить воду. А назвали мы его Кузей.

Первое время жил сорочонок Кузя в доме. Посиживал в лукошке, с аппетитом ел мух. Но когда мухи в наших комнатах совсем перевелись и пришлось перенести охоту в сарай к козе и в курятник, а потом когда и там их не стало, начали мы приучать Кузю к человеческой пище. И, к нашему удивлению, он так же охотно склевывал с ладони кусочек сыра, творога или хлеба и даже глазки прикрывал от удовольствия. Через несколько дней он выпрыгнул из своего гнезда-лукошка и, волоча подбитое крыло, стал разгуливать по всем трем крошечным комнаткам нашей избушки.

А еще через день-другой почувствовал себя как дома и стал членом семьи. Узнавал нас, ходил по пятам за мной или Сашей и без конца ел, ел все, что ему давали. Утром, часов в шесть, садился мне на плечо и требовательно долбил клювом: «Пора, вставай, я хочу есть...» Как забавен он был, если понаблюдать за ним через прикрытые веки! Все, что хоть немного блестело, привлекало его внимание: клюнет ложку, клюнет стакан, стекло в окне... Особенно забавны были два «номера» Кузи: Кузя-модник и Кузя-писатель.

Кузя-модник становился на столик перед небольшим зеркалом, прохаживался взад-рперед, поглядывал в зеркало и, изредка похлопывая черными с зеленым отливом крыльями, дружески поклевывал свое изображение, словно бы говоря: «Молодец, ты мне нравишься!»

Кузя-писатель взлетал на нашу старую пишущую машинку фирмы «Адлер» и принимался бить клювом по блестящим клавишам — писал «рассказ».

Время шло. Стал наш Кузя подрастать, крыло его поджило, больше не волочилось по земле. Но летать он еще не мог: пролетит два-три шага и опускается на пол. Днем мы стали выносить его в сад, если можно назвать садом окаймленную кустами площадку перед домиком, на ночь уносили домой. А когда он совсем окреп, решили и вовсе переселить его в сад.

Когда Кузю в первый раз оставили на ночь в саду, он был возмущен, сердито стрекотал, стучал клювом в форточку. А потом привык: поселился на кусте сирени под окном. А утром, часов в пять-шесть деликатно стучался: пустите погреться! Спрыгивал с окна на стол — и сейчас же к зеркалу или к пишущей машинке. И только потом к столу: «Что бы тут поесть?»

Очень мы полюбили Кузю. Целыми днями посиживал он на ветках своей сирени, весело стрекотал или подлетал к бродящим по «саду» курам, но, испугавшись их грозного кудахтанья, снова возвращался на сирень. Ел он все, что ему давали, по-прежнему приходил к нам утром завтракать, но и сам уже что-то поклевывал и полавливал в саду. Охотно позировал для Сашиных фотографий. Если я выходила во двор, немедленно слетал ко мне на плечо и ласково поклевывал мои волосы или «лез целоваться». Таким целующимся и сфотографировал его однажды Саша.

Но как-то пришла я из магазина — и никто не встретил меня радостным стрекотом, никто не слетел с куста на плечо. В нашей избушке тревога и уныние — пропал Кузя! Сколько ни бегали мои ребята по лесу, сколько ни звали его — нет сорочонка!

Опечаленные, бродили мы вокруг домика. И вдруг прибегает к нам девочка лет семи-восьми из поселка.

— Тетенька, идите к нам! Мы взяли вашего Кузю, не насовсем, только поиграть, а он от нас улетел, сидит на сосне и ни за что не спускается.

Я пошла с девочкой. В «поселке», как мы его называли, было домишек десять, все они, тоже без садов и заборов, сгрудились на лужайке у леса. Перед одним из таких домиков стояла высоченная сосна с длинным голым стволом. Под ней суетилась ребятня и с криками «Кузя! Кузя!» швыряла вверх шишки. А на сосне, на полуголой ветке примостился наш бедный Кузя и даже не стрекотал. Как он взлетел туда? Видно, сильно испугался. Я отошла в сторонку и негромко окликнула: «Кузя, Кузя!» И сейчас же наш Кузя сорвался с ветки и плавно спланировал мне на плечо.

— Мы больше не будем, тетя! — кричали нам вслед детишки, когда мы с Кузей победоносно шествовали назад, к своему дому.

Но с тех пор Кузя понял, что может летать, и стал посиживать на высоких соснах, делал попытки перелетать с дерева на дерево, а однажды, когда над нашей опушкой пролетала стая сорок, даже попытался полететь вместе с ними. Но сороки дружно возмутились, загалдели и прогнали чужака. А Кузя еще долго стрекотал на своем кусте и хлопал поджившим, но все еще не способным унести его в синь неба крылом.

Через несколько дней Кузя удивил нас всех, не постучав утром в окно. Слышу, стрекочет, а в дом не просится. Что такое? Я подошла к окну? На ветке сирени сидели две сороки. Наш Кузя, наш нелетающий Кузя приманил к себе на куст подругу. И поселились они в кусте сирени вместе. Сорока Зинка, как прозвали ее мои ребята, нас не признавала, не замечала и вела свою самостоятельную, сорочью жизнь. Стоило подойти к кусту чуть ближе, как она, вспорхнув, улетала. А Кузя, хоть и садился нам на плечи и был по-прежнему дружелюбен, но тоже как-то повзрослел, забывал приходить за человеческой пищей и в поисках птичьего пропитания летал от дерева к дереву, тяжело опускаясь на ветки. Шел уже август, мы подумывали об отъезде с дачи и ломали голову: как быть с Кузей, успеет ли он к осени окрепнуть настолько, чтобы жить самостоятельно? На всякий случай я договорилась с хозяйкой, что оставлю ей денег на корм — пусть она на зиму пустит Кузю к курам, но сама понимала: вряд ли из этого что-нибудь получится — и куры Кузю не любят, и он их опасается. Да и хозяйку нашу, которая жила летом у матери в поселке, не знает.

Однажды утром в конце августа меня разбудил выстрел. Стреляли где-то совсем рядом. Выстрел ... и громкий крик сороки. Я выбежала за порог — возле куста сирени валялась подстреленная сорока.

Я подбежала. Подняла птицу — она была мертва. И вдруг с громким воплем отчаянья с сосны на мое плечо слетает Кузя. Ты жив! Мертва была Кузина подруга Зинка.

Чуть позже я отправилась в поселок. Подошла к играющим детишкам.

— Ребята, вы слышали утром выстрел?

— Слышали! Слышали!

— Не знаете, кто это стрелял?

— Знаем, Володька Базов, у него ружье. Ему подарили на день рождения! Оно не настоящее, духовое, — объяснили мне ребята, а та девочка, которая когда-то приходила за мной, чтобы я помогла «снять» Кузю с сосны, добавила: — Он не мальчик, ему уже исполнилось шестнадцать.

Дети показали мне дом, где живет Володька. Но вести меня гуда побоялись. Володька явно был грозой поселка.

Я постучала в дверь, открыла женщина и на мой вопрос о Володе ответила, что она его мать.

— Ну, что он еще учудил?

Я рассказала, что ее сын убил на нашем дворе птицу.

— И только-то? — спокойно возразила женщина. — И это из-за сороки вы сюда явились?

— Он стрелял в ручную сороку, в нашего Кузю, и лишь случайно подбил другую, — я не знала, что сказать этой женщине.

— Кузю-Пузю, — передразнила она меня, — какое нам дело, сорока есть сорока, и стрелять их никто не запрещал! Да и Кузя ваш живой, чего же вам надо?

И верно, чего мне надо? Объяснить ей, что и Зинка — живое существо, а не мишень для ее уже совершеннолетнего сыночка? Не поймет. Женщина демонстративно повернулась ко мне спиной и стала помешивать что-то на плите.

На стене между окон висело новенькое духовое ружье. Быть может, завтра же удачливый охотник явится к нам за новой добычей и убьет нашего Кузю.

— Вот что, — решительно заявила я, глядя в широкую спину. — Имейте в виду, мы подаем заявление в милицию.

— Это за сороку-то? — Она даже не соизволила повернуть в мою сторону голову. — Не смешите меня!

— Сорока тут не при чем, — была не была, я пошла в наступленье. — Ваш сын стрелял вблизи дома. В любой момент там могли появиться дети, он мог ранить или даже убить человека, а вы попустительствуете его преступным наклонностям, купили ему ружье.

Женщина мгновенно переменила тон:

— Прошу вас, не надо, он нечаянно, не надо в милицию.

— Имейте в виду, — победоносно заключила я. — Вас предупредили. Если еще раз кто-нибудь увидит его с ружьем возле домов, милиции вам не миновать.

Весь конец августа Кузя грустил, мало стрекотал, сидел нахохлившись и — мы видели — вспоминал подругу. К нам подлетал, но тоже как-то нецело: сядет на колени, крылья сложит и застынет — ждет, чтобы его погладили. А раз в конце августа, когда где-то неподалеку от нашего дома застрекотали сороки, Кузя улетел в лес. Раза два еще навестил нас — но тут подошел конец августа, старшему сыну надо было собираться в школу, младшему — в детский сад, мне — на работу... Мы даже рады были, что Кузя научился летать и нашел себе новых друзей — таких же, как он, белобоких сорок. На память о нем остались вот эти фотографии — их делал двенадцатилетний Саша, сейчас бы он сфотографировал Кузю гораздо лучше.

кам3