СКАЗКА О МУЖИКЕ, ЗМЕЕ, ЛИСИЦЕ И КУРИЦАХ 

Денек был прекрасный. Золотистый солнечный шарик лениво карабкался к центру небосвода, который голубым балдахином, не запятнанным ни единой тучкой, распростерся над землей.

По полевой ухабистой дороге, взметая облачка пыли с грохотом дервянных, окованных железными обручами колес, двигалась повозка, которую тащила старая кобыла.

Там же на возе, удобно расположившись на снопе ржаной, прикрытой куском латанной дерюги соломы, сидел нестарый еще мужик. Бормотал что-то под нос и усмехался, довольный  сам собой, время от времени обращаясь и к кобыле:

– Ну, что, старушка? Здорово мы сегодня управились. Ярмарка по-настоящему еще и не начиналась, а мы уже продали все, что только  было до продажи, и накупили всего, что только нужно было купить.

И с удовольствием взвесил на ладони довольно объемистый сверток, тихо позвякивавший монетами.

Кобыла совсем не обращала на него внимания и низко опустив свою лобастую голову, продолжала тянуть повозку вместе с сидящим на ней мозолем.

– К обеду наверняка вернемся к нашей избушке. То-то старая подивится! Ну и, естественно, похвалит, что мы такие проворные. А может найдет чем горло промочить?... – совсем уж громко размечтался он.

– Знаешь, что? – обернулся он снова  к кобыле.  – Если сегодня баба угостит меня кашей со шкварками, то я тебе дам пять горстей овса. Потрачусь уж!

Кобыла обернула на эти слова свою угловатую голову и – уж, уж откидывала морду, как бы желая его за эти обещания поблагодарить, но не успела, потому что мужик одумался и сказал:

– Нет, пять горстей, это, пожалуй, слишком, но на две горстки можешь рассчитывать.

По обеих сторонах извилистой узкой дорожки от горизонта до горизонта тянулись бескрайние поля. Полянки с рожью, стибавшейся под тяжестью дозревающих колосьев, в порывах легкого приятного ветерка, волновались, словно поверхность морской заводи. От загонок с клевером тянулся сладковатый запах цветения, а до ушей долетало приятное жужжание пчел, трудолюбиво попивающих нектар.

Но минул час времени, и поля вынуждены были отступить перед плотной стеной бора, посреди которого возносясь высоко над верхушками самых рослых сосен, торчало скалистое взгорье. С этого взгорья струился ручей воды, скользивший между скользкими и холодными валунами и сбегавший по уклону вниз, а позднее тоненьким ручейком, виясь между деревьями, пропадал где-то в зеленоватом полумраке чащи.

Наконец-то стихло громыхание колес на ухабах – повозка въехала на лесную дорогу, грубо устеленную опавшими рыжеватыми иглами сосен.

Мужик не любил леса. Полумрак, тишина и мрачноватость бора отбирали у него последнюю смелость.Ухватил тогда покрепче вожжи и уже, уже приготовился плетью принудить кобылу к более быстрому маршу, как вдруг до его ушей долетел какой-то дивный отголосок. Сначала ему показалось, что это скрипение старого колодезного журавля, но очень скоро это скрипение превратилось в рев протяжный и обиженный.

Сплюнул мужик трижды, чтобы отогнать несчастье и буркнул сам  себе:

– Это что еще за черт?!

Чем сильнее приближался к скалистой возвышенности, тем громче и могучей становился этот рев, эхом отбиваясь от колонны стволов.

– Что за черт? – снова прошептал мужик.

Но не было времени, чтобы подольше поразмышлять об этом, потому что кобыла, закончив поворот, въехала на прямой отрезок лесной дороги, пролегающей у подножия скалистого утеса. И сразу же мужик оказался с глазу на глаз со... Змеем.

Гад был могучий, видом своим смахивал на огромную ящерицу. Покрыт был серо-зеленой чешуей. На лбу имел вырост в форме рога, а на лапах здоровенные когти, способные разорвать вола.

Змей метался бешено, обдирал кору с сосен, растущих поблизости, вырывал кусты. И ревел. Устрашающе ревел, а когда уставал, то стонал тяжело и издавал хрип, напоминающий скрип колодезного журавля.

Натянул мужик вожжи, и кобыла послушно остановилась, а сам стал с любопытством приглядываться к нечисти. Сразу же заметил, что здоровенный кусок скалы, оторвавшись, упал и прибил к земле хвост змея как раз в момент, когда он проходившего там.

Хотя в первый миг - при виде чудовища - подумал о бегстве, но сориентировавшись, что змей безопасен, отбросил такое намерение и остался.

Змей при виде мужика стих и сделался неподвижным. Всматривался в него достаточно долго своими выпученными глазами, а потом проговорил человеческим голосом:

– Ах, какое это счастье, что ты здесь проезжал, мужичина! Огромнейшее счастье! Не убежал от моего вида, а это означает, что ты имеешь  отважное сердце. К тому же плечистый, имеешь крепкие руки, наверное сможешь сдвинуть этот камень, что упал на мой бедный хвост? Думаю, что для тебя это пустяк?

– Конечно! – заявил мужик, тщеславие которого змей приятно пощекотал.

– Ах, тогда сделай это, дружище, сделай! Освободи старого, бедного змея и увидишь, что я сделаю тебе взамен! На тебя единственная моя надежда на избавление! Не откажи, мой милый, крепкий друг. Не откажи! Очень, очень тебя прошу!

Мужик имел жалостливое сердце и не позволил долго себя умолять. Соскочил с повозки, выпряг кобылу и вытащив дышло, подсунул его под скалу, чтобы освободить змея.

Но нелегкое это было дело. Камень был слишком тяжелый. Напрягал мужик мускулы изо всех сил так, что казалось еще секунда, и полопаются. Пот лил со лба, а перед глазами - от перенапряжения - мелькали темные пятна.

Много времени прошло, пока, где силой, где смышленостью сдвинул скалу настолько, что змеюка смогла выдернуть свой хвост.

Присели мужик и змей друг против друга по обеим сторонам дороги. Змей дул на хвост и охлаждал его водой, выбегающей из скалы. Мужик тоже вытирал пот краями рубашки и тяжело ловил воздух. Только кобыла, безразличная ко всему, что делалось вокруг, спокойно объедала ветки какого-то куста.

Когда оба отдохнули, змей обратился к мужику со следующими словами:

– Ах, друг мой, это еще не конец всех моих мучений. От одного освободил, приподняв скалу. Все равно еще одно донимает.

– Что еще за мучение, змеюка?

– Не обращайся так ко мне! – змей скривился неприятно. – Не люблю, когда меня так грязно обзывают. Спрашивал ты о втором мучении? Что ж,– вздохнул он тяжко – голодный я. Со вчерашнего вечера даже крошки пищи не было во рту, а уже полдень подходит.

– Извини, господин змей, – ответил на это мужик – но не в силах я тебе в этом помочь. Что мог, то сделал. Теперь, однако, ты сам должен заботиться о своем брюхе. Был у меня кусок хлеба, который баба утром дала на дорогу, да я съел его еще на базаре.

– Хлеб! – скривился  змей  с  брез-гливостью. – Хлебом можно, самое большее, позатыкать дыры в зубах, а мне – облизнулся он жадно – мясо надо.

– Но откуда я возьму тебе мяса?! – вскричал мужик.

Змей уже закончил прикидываться вежливым, заскрежетал уродливо, полыхнул огнем и с гневом выкрикнул:

– Слушай, глупый мужик! Я голодный, поэтому ты должен отдать мне свою кобылу, которая тянет этот воз, чтобы ее сожрал. Если откажешь, все равно ее сожру, но сначала тебя. Если не будешь протествовать, то сначала съем кобылу, а только потом тебя.

– Ах ты, змеюка жестокая! – ответил на это мужик. – Такая-то твоя благодарность за мое доброе сердце? Или запомнил, что обещал тоже для меня что-то сделать, если освобожу тебя?

Заломил мужик руки, схватился за голову, а потом обратился к кобыле:

– Только ты, худоба, была единственным свидетелем, сколько я этому гаду учинил добра. рассуди теперь, или годится ему сжирать тебя и меня, или, по справедливости, должен отпустить нас на свободу?

А, обернувшись к змею, продолжил:

– Ты же, господин змей, имей на столько чести, чтобы не обидел нас несправедливым решением.

– Пожалуй, имеешь основание, – согласился гад, когда  мужик  подъехал  к  нему  с этой честью. – Пожалуй, основание имеешь. В общем, согласен. Что постоит, то не убежит! Суди нас, кобыла!

Но кобыла была глупая, и вместо того, чтобы мудрым решением спасти и мужика, и себя, сказала:

– Нету благодарности на этом свете! Ох, нету!

Как только змей услыхал это, с удовольствием полыхнул из пасти огнем и уже собирался приняться за поедание клячи, как вдруг из ямы, находившейся под корнями престарелой сосны высунулась лисица и заявила:

– Что вы делаете?! Ведь никто же не может быть судьей в собственном деле! Лучше разрешите, я вас рассужу.

Мужик и кобыла обрадовались, что могут получить еще несколько минут жизни, так как змей согласился на предложение лисицы. Оно же сказала:

– Поскольку я хорошо не видела всего с самого начала, то пускай змей снова согласится придавить себя глыбой, а мужик пусть его спасает, чтобы я правдиво могла разглядеть, действительно ли он его спас.

Змей после этого сунул хвост в дыру, а мужик, приподняв дышлом камень, спихнул его туда по уклону. Взревел змей устрашающе, почувствовав снова боль, заметался во все стороны, крича:

Спасай же, мужик, поскорее! Спасай, иначе не выдержу такой страшной боли! Ох! Сжалься надо мной, приятель!

Уже взялся было мужик снова за дышло, но лисица закричала:

– Или у тебя совсем разум отшибло, глупый ты мужичина? Ведь я же спасла – благодаря своей хитрости – жизнь тебе и твоей старой кобыле. Теперь бежим поскорее отсюда, потому, что если удастся змею получить свободу снова, порошок останется от нас всех!

Запряг тогда мужик снова кобылину в повозку, расселся на снопе, покрытом старой латаной рогожей, лисица присела возле него, и отъехали.

Когда проехали добрый кусок дороги и бор остался далеко позади, лисица обратилась к мужику:

–   Не забыл еще, что я спасла тебе жизнь?

– Да сохранит меня рука божья, как могу забыть! Буду тебе благодарен до гробовой доски.

– Э, что там! – скривилась лисица. – Никто еще не растолстел от благодарности. Думаю, что должна мне быть какая-то другая плата с твоей стороны, человече.

– Что ж ты хотела б за это, лисица?

– Наверное имеешь ты курей у себя в избе?

– Имею.

– Сколько?

– Двенадцать.

– Тогда отдавай их мне на съедение. Каждый день по одной.

Так и получилось. Мужик исполнил эту просьбу, и лисица каждый день съедала по одной курице, но когда схрустела уже одиннадцатую и осталась только одна, жена мужика, не в силах вытерпеть нанесенного убытку, схватила крепкую дубинку, избила лисицу и прогнала ее прочь.

А теперь вот посудите сами: разве кобыла не имела соображения, говоря, что не было и нет благодарности на этом свете?

Перевод Анатолия Дячинского