Из цикла: «Берега, полные тишины»

Люблю тебя, душистое сено, –
колосьев спелых нет в тебе гордыни.
Люблю тебя, душистое сено, –
твоё тепло в новорождённом Сыне.

Люблю тебя, суровое древо,
без листьев, но в сучках корявых
Люблю тебя, суровое древо.
Ты щит Ему от ран кровавых.

Люблю тебя, пшеничный хлеб,
сокрывший вечность на мгновенье.
Знаком с ней всякий, кто не слеп,
наш берег полон откровенья.

***

Когда на грусть нисходит вечер,
то всё окрест в едином цвете
каким-то странным зельем дышит,
и терпкий привкус на губах.

Чтоб одному не быть в томленье,
прошу тебя, о сумрак ночи,
скорее скинь покров кошмара
и вечности дай запах хлеба.

Из ничего исторгнув время
и бросив мост к другому брегу,
Ты слышал плач мой издалёка –
его извечное звучанье.

Ты знаешь, что и ностальгию
того, кто раз испил Твой образ,
не заглушить манящим солнцем –
на ней следы шипов и кровь.

***

Если космос ветвь с листвою,
солнцем ласковым согретая,
если взгляд направлен в бездну,
на ладони возлежащую,

то падет листва дрожащая
на поверхность глади бездны,
что извечно отражает
образ Твой, от глаз сокрытый.

***

Чем выше милость, тем она и проще,
хоть помыслы тоской уязвлены.
Немудрено, что и Господь желает,
чтоб возлюбил Его простой народ.
Неприхотлив он, да и сердцем чист,
а в доброте своей немногословен.
Приветил нас однажды сам Господь,
очаровав Своею простотою
и бедностью, не знающей предела.
Вот Богоматерь, приподняв Дитя
и в рубище Ему укутав ножки,
качает нежно Сына на руках.

О чудо несказанное! О чудо!
Я милосердьем защищаю Бога,
сам защищён Его любовью к людям
и беспримерной мукой на кресте.

1944

Песнь о блеске воды

С тех пор, как я черпнул воды со дна,
мои зрачки искрятся чудным блеском.
И этот свет познаний обретённых
во мне не угасает по сей день.

Но зеркало колодца отразило
ту пустоту, которая во мне.
О откровенье свыше! Будь со мною,
как павший лист на глубине колодца.
Придай побольше радости очам
и отгони от них подале грусть.

1950

Мать

Мое пространство в памяти моей –
в ней тишина далёких переулков.
В хрустальном воздухе разлиты блики
чистейшего сапфира и слышны
ребёнка возгласы: «Мамочка! Мама!»
И эхом раздаётся зов сыновний,
летя незримо птицей над округой.

Тянусь к воспоминаньям неизменно,
тем самым удлиняя жизнь свою.
А в глубине души вскипают чувства.
Они так точно вторят ходу мыслей,
уравновешивая крови ток,
что лишь дыханье с ними в унисон.

Возможно, Сын мой, это есть молитва
о тех далёких незабвенных днях,
которые в очах запечатлелись
и от балласта кровь освободили.

О дни простые, Сын мой, скромных улиц,
чью тишину Твой голос нарушал.
Издалека Твои слова я слышу ныне,
что вырвались из уст твоих когда-то.
В душе своей я свято сохраню
их ясность первозданного звучанья.

1950