ИНВОКАЦИЯ

Литва моя! Ты со здоровьем схожа:
Что значишь ты, тот оценить лишь может,
Кто потерял. Красу родного края
Теперь и я, тоскуя, воспеваю.

О, Пресвятая Дева Ченстохова!
Из Острой Брамы ты сияешь снова;
Хранишь ты Новогрудок с верным людом,
Ты в детстве мне спасла здоровье чудом,
(Был матерью вручен Твоей опеке
И, полумертвый, приоткрыл я веки
И, встав, шагнул к святынь Твоих порогу,
Чтоб, исцелясь, принесть молитву Богу)
Ты чудом нас вернешь в Отчизны лоно!
Ну, а пока позволь душе смятенной
Вернуться в край, где под горой лесистой
Среди лугов струится Неман быстрый,
К родным полям, затейливо расшитым
Златой пшеницей, серебристым житом;
Сурепки там янтарь в гречихе белой,
И клевер зарумянился там спелый,
 И все перепоясано межою,
Где тихих груш заметен ряд порою.

2. ПРИЕЗД ТАДЕУША

В двуконной бричке юноша беспечный,
Весь двор объехав, встал перед крылечком;
Сошел с повозки; а лошадки сами
Пошли траву щипать под воротами.
Но двор был пуст: прикрыты двери, ставни,
И колышек простой в дверях был вставлен.
Приезжий, слуг не видя по соседству,
Открыл — и в дом вбежал, знакомый с детства.
Был послан он учиться в край далёкий,
Но, наконец, прошли ученья сроки.
Вбежав, на стены старые глядит он
И рад им, как друзьям непозабытым.
Те самые предметы и обои,
Что трогал он младенческой рукою,
Но — чуть поменьше, чуть старее где-то...
А на стенах — те самые портреты:
Вот он, Костюшко: в краковской чамарке
Стоит, поднявши меч, со взором жарким;
Таким он был, когда поклялся свято
Изгнать из Польши тройку супостатов
Иль умереть. А дальше, в польском платье,
Рéйтан скорбит о вольности утрате
И острый нож он приставляет к лону.
А перед ним — «Федон» и «Жизнь Катона».
А вот Ясинский — молодой, но скучный;
И Кóрсак с ним, товарищ неразлучный:
Тела врагов ногами попирая,
Бьют москалей — а Прага уж пылает.
Ещё часы старинные со звоном
Узнал наш гость в шкафу, обшитом клёном;
За шнур берётся, как ребенок малый,
И «Марш, Домбровский!» снова зазвучало.

 3. В САДУ

Приезжий встал к окну — и снова диво:
В саду, где встарь росла одна крапива,
Теперь был огород замысловатый,
Усаженный английским зельем, мятой.
Заборчик невысокий с вензелями
Сверкал ромашки яркими пучками;
Казалось, грядки только что политы,
Наполнено жестяное корыто.
Хозяйка же нигде не появлялась;
Недавно вышла: дверца лишь качалась
Калитки, да у входа на дорожке
Заметен след был необутой ножки;
В песке сухом, сыпучем, белоснежном
Был ясным след, но лёгким и небрежным.
Той ножкой был оставлен он, казалось,
Что на бегу земли едва касалась.

Приезжий, размышлением объятый,
Стоял в окне, вдыхая ароматы.
Склонив лицо к фиалкам и горошку,
Глядел он с любопытством на дорожку;
Потом он снова к следу взор направил,
Понять пытаясь: кто его оставил?
Случайно поднял взгляд – и при ограде
Паненку в белом увидал наряде:
Тот достигал груди, открыв отважно
Ей плечи вместе с шеею лебяжьей.
В таком - одни литвинки ходят утром,
Лишь для мужского глаза недоступном.
И панна руки на груди скрестила,
Хоть подсмотреть и некому тут было.

 4. ВСТРЕЧА С ЗОСЕЙ

А завитые локоны паненки,
Укрытые в стручочках — белых, мелких,
Головку украшали в чудном блеске,
Как на иконке нимбик в день воскресный.
Лица ж не видно: отвернувшись к саду,
Она искала что-то долгим взглядом
И, засмеявшись, хлопнула в ладошки,
Как белый голубь, взмыла у дорожки
И через садик и цветы помчалась
К доске, что в стену дома упиралась…
Через окошко вмиг влетела в зданье,
Тиха, легка, как месяца сиянье.
Схвативши платье, к зеркалу метнулась
И вдруг… с мужчиной в комнате столкнулась!
От страха и смущенья побледнела.
Лицо же гостя вдруг зарозовело,
Как облачко, что встретилось с зарею,

И юноша, прикрыв глаза рукою,
Шагнул назад, чтоб молча поклониться.
И только слабо вскрикнула девица,
Как будто что-то страшное приснилось…
Взглянуть решился – но она уж скрылась.
Смутясь, он вышел. Сердце его билось,
И сам не знал он, то ль ему смеяться,
То ли стыдиться, то ли восхищаться.

 5. КОНЕЦ  ДНЯ

Краев небес уж солнце достигало,
Хоть жгло не так, как днём, – щедрей сияло,
Румянилось, как бодрый лик владельца,
Когда, свершив работу земледельца,
На отдых он идёт. И круг лучистый
Сошёл к верхушкам леса; сумрак мглистый
Заполнил ветки и дерев вершины,
Связал и слил как будто воедино.
Огромным зданьем бор чернел, а выше
Алело солнце, как пожар на крыше.
Затем упало вглубь и, через кроны
Блеснув, как свечка в ставенках оконных,
Угасло. Тотчас звук серпов, звенящих
В хлебах, и грабель, в травах шелестящих,
Утих и замер. То Судьи решенье:
К закату всей работы завершенье.
«Владыка Всех Трудов их меру знает,
Работник-Солнце небо покидает,

Пора уйти и земледельцам с поля», –
Так говорил Судья. Судьи же воля
Достойным Экономом чтилась свято;
И вот возы с копнами ржи пожатой,
Неполными к амбарам едут вольно:
Волы нежданной легкостью довольны.

6. ЗАМОК

В двух тысячах шагов от их поместья
Стоял огромный замок в этом месте,
Наследие Горешковского рода;
Погиб хозяин в бунтовские годы,
Правительство добро в секвестр забрало,
Опеки зло, решенье трибунала…
Досталась часть родне их по кудели,
А прочим кредиторы завладели.
Но замок был ничей: в шляхетском званье
Не хватит средств на замка содержанье.
Лишь Граф, сосед и родственник Горешков,
Богач, решился взять его, помешкав.
Приехал раз в вояж, взглянул на стены
И был доволен – готик драгоценный!
Хотя Судья и убеждал его там,
Что автор был литвином, а не готом.
Но Граф хотел. И у Судьи, похоже,
Желанье замок взять возникло тоже.
Затеяли процесс: сначала в земстве,
Потом в судах, в Сенате и губернстве,
А после разбирательств, трат приличных
Вернулось дело в толк судов граничных.

7. ТЕЛИМЕНА

Вдруг новое лицо возникло в зале.
Особу эту все, похоже, знали,
Кивали ей, вслед устремляя очи,
Тадеуш не был с ней знакомым, впрочем.
Она была стройна и грациозна,
И в талии тонка. И несерьезно
В руках вертела веер золотистый,
Он рассыпал вокруг поток лучистый.
Осанка, стать приковывали взоры,
Шелк платья и на кружеве узоры.
Прическа, лентой собранная туго
И правильным уложенная кругом,
В ней бриллиант блестел, в прическу вдетый,
Сияя, как звезда сквозь хвост кометы.
Одета, как на бал, по мненью многих
(Здесь правил старых держатся и строгих).
Под платьем ножек не заметно было,
Бежала быстро, собственно, скользила,
Как куколки, что в праздник с Королями
Детишки движут, скрытые яслями.
И, легким всех приветствуя поклоном,
Хотела сесть на месте отведенном,
Но было трудно; мало кресел в зале,
На четырех скамьях гостей сажали:
И сдвинуть ряд, и перелезть неловко;
Но в двух рядах протиснулась плутовка,
А после вдоль стола в ряду сидящих
Катилась, как в бильярде шар блестящий.
Вот к молодому гостю устремилась,
О чье-то вдруг колено зацепилась,
Слегка качнулась, и, боясь паденья,
Его плеча коснулась на  мгновенье.

 8.ТАДЕУШ

Тадеуш, на году своём двадцатом,
Проживши в Вильне, городе богатом,
Где ксёндз за ним присматривал ревниво
В традиции весьма благочестивой,
Вернулся в край родной… Герой наш милый
Сберёг невинность сердца, ум пытливый,
Но и к проказам аппетит немалый.
Авансом строил план он разудалый
Вкусить свободу – плод досель запретный;
Наружности он был весьма приметной,
Здоровьем крепок. Все в роду Соплицы
Бывали статны и розоволицы,
И в воинских трудах преуспевали,
А школы на них скуку навевали.
Соплица был во всём родне подобен:
В строю — неутомим, к клинку — способен,
Не глуп, но всё ж к наукам не стремился,
Хотя на книги дядя не скупился.
Оказывал он ружьям предпочтенье,
Уланской форме, ратному ученью,
Исполнить чтоб отеческую волю;
О барабане грезил, сидя в школе.
Однако план тот дядей был нарушен,
Племянник дяде был в поместье нужен,
Старик велел жениться; для начала
Пожаловать деревню обещал он.

9. НОЧЛЕГ

Тадеуш, взяв гостей, пошел к стодолам,
Был он смущенным, злым и невеселым.
Он вспоминал сегодняшнее действо:
Сад,  за столом приятное соседство;
И слово «тетя», что, жужжа как муха,
Нет-нет да и касалось его слуха.
У Возного просить он разъясненья
Хотел, да тот пропал из поля зренья.
Тут же и Войский, занятый  делами,
Ушел из-за стола вслед за гостями,
Чтоб разместить их так, как подобает:
Те, кто постарше, в доме почивают,
А молодых – Тадеуша позвали
Вести всех на ночлег на сеновале.
Еще часок – настала тишь в именье,
Как в монастырских кельях в час моленья.
И только сторож тишину тревожил…
Уснули все. Судья не спал лишь тоже;
Глава хозяйства, размышлял  он здраво
О завтрашней охоте и забавах.

10. ТАКИЕ БЫЛИ СПОРЫ И ЗАБАВЫ

Такие были споры и забавы
В глуши литовской в оный год кровавый:
Мир залит был и кровью и слезами,
А бог войны с бессчетными полками,
Объединивший на своих знаменах
Серебряных орлов и золоченых,
От Ливии до Альп ходил в сраженья,
Нигде в боях не зная пораженья.
Победы и трофеи – все тут было,
Маренго, Ульм и Аустерлиц… От Нила
До Немана гремела его слава,
И лишь одна московская держава
Литву стальной стеной обороняла
От вести, что Россию устрашала.
Не раз и новость, точно камень с неба,
Литву разила. И просивший хлеба
Калека, собирая подаянье,
По сторонам глядел со всем вниманьем:
Не видно ли вокруг солдат-кацапов,
Ермолок или полицейских шапок.
Тогда он признавался:  в легионах
Пришлось ему служить во время оно,
И вот – домой вернулся… И гурьбою
Семья и дворня шли обнять героя,
Рыдая горько!.. И за стол садились,
А сказки гостя долго еще длились:
Рассказывал, как генерал Домбровский
Увлечь пытаясь  земляков  в край польский,
Их собирает на ломбардском поле;
И как Князевич занял Капитолий
И, переняв потомков Рима славу,
Французам бросил сто знамен кровавых!
Как Яблоновский в край зимовки раков
Уплыл – где сахар варится, однако,
С дунайцами мулатов побеждает
И об отчизне горестно вздыхает.