Белая блузка (фрагмент)

Дорогая моя, запомни хорошенько:

1. Карточки

2. Справка с места работы

3. Проездной на электричку

P.S. Не хотела тебя будить, по-моему, ты была слегка пьяна. С прачечной управлюсь сама. Вернусь около 18. 

К.

Дорогая моя,

Как же ты Мне дорога. Обо всем тебе приходится помнить, а Я – что Я? Всего-то кот наплакал. Вчера Я на самом деле попала в историю. Началось с пирожных с пуншем с А.М., но после этих идиотских пончиков так захотелось пить, что Меня занесло на «Форум». Я попросила тоник, но у них был только джин, или наоборот. Джин, джин, джин, гайда тройка снег пушистый. Помнишь: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя»? О, Матерь пресвятая, Я все еще не в порядке. Жаль, что Вас не было с нами. Пунш без тебя – это всего лишь пунш. Сок без тебя – это только сок, ништяк и алкоголь, и курево, хотя Я с утра уже сокую чинзано, и весела как никогда. Кончилось с каким-то арабом, который оказался китайцем. Маленькая моя, это никогда больше не повторится. Когда вожжи отпускаю, о тебе не забываю.

Не сердись. Твое поэтическое письмецо Я ношу на сердце. Я бы все устроила единым духом, но Меня разбудили какие-то люди с тигром или что-то вроде того. Я легла буквально на минуточку, но провалилась в черный тоннель, все Меня обгоняли, и когда Я проснулась, было уже почти три. Есть ли смысл что-нибудь начинать в такую пору? Завтра с утра возьмусь за все эти дела, изволь только Мне ответить, как будет правильно: «образование неполное среднее» или «образование незаконченное среднее».

Па, па, сегодня буду уже только спать и смотреть телевизор. Покажут «Графиню из Гонконга», очень подходящий для Меня фильм. Если можешь, свари Мне зеленый борщ со щавелем. Щавель. Павел, Гавел, Grey Owl, Серая Сова, неполное среднее. Был тут какой-то диссидент с бородой, спрашивал тебя. Я сказала, что ты спишь, упилась с китайцами. Правда, смешно?                                                                                              

P.S. Квитанцию для прачечной оставляю тебе на столике.

Э.

Дорогая Э!

Ты забыла оставить мне квитанцию. Я хотела поискать в твоей желтой сумке, но ее не оказалось. Ты что, потеряла сумочку?? Поищи.

Кристина

Дорогой Надзиратель.

Дорогой мой Надзиратель, Я пишу тебе старатель… но. Да, да. Ты мой маленький домашний надзиратель-воспитатель, а Я – трудная молодежь. Молодежка, рваная одежка. Ты воспитатель-каратель. Ты прокуратор-оратор. Ты кура. Кур в ощип. Ты учитель-мучитель. Пожалуйста, не делай губки подковкой, ты же знаешь, что Меня обидела. Тяжелый у Меня был день. Чертовски тяжелый. Ты, Кура, разве об этом не знаешь? На рассвете вскочивши, помчалась Я в райотдел за карточками. Уже на лестнице ждала Меня прелюдия в шапке с козырьком. «Одни девки и старухи, одни девки и старухи», – шипел себе под нос этот сифон. Ты очень милый, – сказала Я, и мы пригласили друг друга на пиво. Потом Я его потеряла в «Тип-топе» и вернулась на место казни. Чиновница-чинуша чего-то вычиняет на рабочем месте. Губы красные, накрашенные до самого носа. Зубы тоже красные, будто в крови. Крисс моя дорогая, ты ведь знаешь, как Я отношусь к помаде на зубах – отвратительно. До истерики отвратительно. На ее пасть Я даже смотреть не могла. К тому же чинуша начала этой пастью двигать, пожирать красную булку. Это было уже слишком, этого от Меня уже требовать невозможно, есть же граница терпению. И Я сбежала в тамошний парк; парк весь седой, пепельный, заботливый; сибирские вороны ходят там важным шагом, головами кивают, очень приятная атмосфера. Дышишь белым воздухом, будто молоко пьешь. Пришла домой чистая, пахучая, хотелось, чтобы ты Меня поцеловала. Но тебя как раз не было, поэтому я начала строить разные планы. Нервная мысль о А.М. пронеслась в моей голове. И превратилось это в легкий испуг, захотелось выпить капельку. Я заглянула за голубого Хемингуэя на полке и со всей определенностью установила, что ты у Меня утащила бутылку. Послушай, надзирательница. Не устраивай Мне таких номеров. Запомни раз и навсегда, что Я с водкой ничего общего не имела, не имею и иметь не буду. Но Я тебе не прощу, что ты находишь мои секретные места. Я вне себя, хочется запустить камнем в стекло, а лучше всего, чтобы этим стеклом была ты. Рама ты стеклянная!

Теперь Я ухожу. Понятия не имею, когда вернусь. Не хочу на себя брать никаких обязательств. Буду в лесу, тесто принесу.

Твоя навеки Э.

 P.S. Не устраивай Мне истерик из-за карточек, возьми себя в руки. Завтра сделаю второй заход. Что касается желтой сумки, то она Мной подарена прекрасному человеку. Лучшему, чем ты и Я.

 Эльжбета!

Ты должна найти сумку. Если не найдешь, то придется делать новый паспорт, иначе не получишь карточек. Заяви об утере в милицию. Наша комендатура – на улице Станиславского, 1.                                                                                               К.

Знаешь, ты дура. Дура-комендатура.                               

Эльжуня

Дорогая,

В прачечной мне выдали белье без квитанции, потому что там была та блондинка. Пожалуйста, сделай что-нибудь с паспортом. Нельзя ходить без документов, особенно ночью.

Кристина

Чудо мое,

Чудный день был сегодня. Высокий, прозрачный, как в церкви. Деревья высокие, прозрачные, Я сама высокая, прозрачная. Бриллиантовый день, только мечтать о таком дне для лесных прогулок. По дороге в Беловежскую пущу Я зашла в кафе «Ружанка». Прицепилась к какому-то достойному господину, который выглядел так, будто бы праздновал пятидесятую годовщину. «Всего тебе доброго, дорогой!» – сказала Я, и оказалось, что попала в десятку. Стала изображать из себя раскаявшуюся дочь Коринфа, потому что была у Меня охота на разговор больше, чем на что-либо иное. Мы отправились на прогулку, зашли уже за рельсы, и он совершенно расклеился. Ученый-биохимик. Говорил, что он знаменитый ученый, но что жена его не понимает. Хотел бы даже иметь новую жену, какую-нибудь другую. Когда-то по научной линии ездил он в Австралию. Мол, угощали его, встречали, обезумели просто все эти профессора, а также президент и ему подобные. Даже потолстел от переедания. Однажды с коктейля отвезли его на служебном самолете прямо в буш. Меня, мол, интересовала проблема древесных медведей коала. В общем, были. Висели прямо на деревьях, сам видел…

– Можно, Я тебя буду называть Коала?

Коала на шутки реагировал с трудом. – В Австралии, – продолжал он эпически, – большие территории, просто огромные поля. И вот одно из этих полей обсадили тополями. Тополя и тополя, до самого горизонта. Огромные древесные богатства. Но, увы, национальная трагедия в масштабе всей Австралии: неизвестно откуда появился вредитель, совка-еловка. Миллиарды совок-еловок, таких ночных бабочек. Тьма тьмущая (тьма – тьмы – тем). Ну вот, и тогда все эти фермеры и профессора обратились ко мне, чтобы я, как ученый с мировым именем, помог им с этим катаклизмом. Пожалуйста, сказал я им, и даже почувствовал какой-то патриотический подъем. Сосредоточился и посоветовал им разжечь большой костер. Они послушались, выкопали такие канавки, налили туда нефти и подожгли. И все бабочки погибли в огне. Утонули в нем. Жена, однако, меня по-прежнему не понимает, и я хотел бы иметь какую-нибудь другую жену, ну хотя бы такую, как вы. Пусть даже рыжую, коротко остриженную, но с красивыми ногами, как у лошадки. Прошу не обижаться, в устах биолога это комплимент. И потому нельзя ли получить адрес или номерок телефона...

Я начала ужасно смеяться, а он тогда вылез с какими-то намеками, что, мол, поставил Мне уже семь будафоков и ничего за это не имеет.

– Ну, ты и деревенщина, Коала, – сказала Я изысканно, но он страшно загрустил и начал бормотать:

– Я не деревенщина, а практичный человек.

Пошли мы с ним для извинений в бар «Гостиный», и Я смеха ради дала ему твой телефон. Ноги у тебя в порядке, а, кроме того, ты более практичная. Ясно и ежу, ему я подхожу. Наверняка вы с Коалой будете счастливы, Я это вижу. Пришлите Мне какую-нибудь совку на память. В постели он немного ленивый, но и ты ведь соня еще та. У тебя такой милый пушок за ухом, и мы все тебя за это любим. Умоляю, не буди Меня, когда придешь, и не хлопай дверцей холодильника. Свари Мне какой-нибудь кисель. Я мечтаю о киселе с лимоном. Когда придут эти люди с тигром, дай им всем в морду. Потом все тебе объясню, доброй ноченьки желаю, блошки пусть тебя кусают.

Твоя навеки Клеопатра Египетская

Эля,

Была какая-то женщина, принесла твой паспорт, она его нашла на Восточном вокзале. Не забудь теперь о карточках. Пункт второй: справка с места работы, пункт третий: проездной на электричку.

К.

P.S. Зачем ты сказала Анджею, что я напилась с китайцами? Не делай мне так больно. Я его люблю, а тут такая боль.   

Мы не с солью, мы с фасолью, наполняем сердце болью.

Анджей Боболи. Знаю Я этого Анджея. «Ты – моя вселенная», а потом – «созвонимся». Успокойся, глупышка. Погляди вокруг. Глянь, какой приятный вечер, тема для сверчка. Картина над камином, жареный миндаль. Рюмочку вишневки, горячего чаю и спать.

Э.

1. Карточки!

2.  Проездной на ж.д.

3.  Справка с м. р.

Я была на заводе, тебя почти наверняка примут, но какую-нибудь бумагу ты должна принести.

P.S. Пожалуйста, никогда больше не говори с Анджеем, как в тот раз. Мне страшно.

К.                              

Любимая моя Курка-прокураторка.

Итак, Я становлюсь слесарем. Это ясно как дважды три. Я встретила мужчину моей жизни, а это необходимое условие, sine qua non. Молодой Рембо, прекрасный как дровосек («две дамы, юные годами, в густом лесу остались сами, осторожнее с чулками – там усатый дровосек!» – помнишь?) Кем только он не был! А никем не был, мать его пихала на классическую филологию, а он окончил политехнический, накропал даже диссертацию по тепловым полупроводникам, но как-то услышал пение щегла на крыше и понял, что пошел не в ту степь. Бросил все, залез в страшнейшие долги и теперь открывает фабрику искусственных удобрений, основанных на формуле ДДТ. Как только в дело вольются заграничные капиталы, мы выплывем на широкие воды. Посмотришь, посмотришь. Купим тебе живых норок и манто. Полночи проездили мы с ним на тракторе по распаханному полю и говорили о тебе. Когда кончились сигареты, сосали травку из зубровки и любились в борозде, как котята. Все это в сфере проектов, но когда слушаешь этого Рембо-дровосека, все становится необычайно конкретным. Дело лишь за тем, чтобы Я закончила слесарские курсы, а то у него есть лицензия только на химическую часть, а не на машины. Сегодня всю ночь буду спать, а завтра – за работу. Пожалуйста, постирай Мне белую блузку. Завтра день веселый, ждет детишек школа. Пока,

                                                                            С пионерским приветом, Эльжуня

Э!

Можешь представить на завод свидетельство о слесарских курсах вместо справки с места работы. Остальные два пункта остаются в силе. Я буду между 16 и 18, блузка выглажена и лежит на кресле.

К.

Дорогая моя благодетельница.

Благодетельница! Жизнь прекрасна! У Рембо была идея – проспать целую ночь, а утром выскочить за свежими булочками и так далее, и марш на курсы. На курсы… Но у Меня появился замысел получше – выпить все, что недопито, то есть коньяк марки «Любусский», и с ходу отправиться на курсы. Так и получилось. Прости, что не зашла за белой блузкой. Маскарад будет завтра. Сегодня были туго заплетенные косички, лицо, надраенное щеткой, на шее черная ленточка. Первой была математика, мы проходили округление дробей. Я все время ощущала внутреннюю радость, точно праведник перед причастием. Дровосек пошел на курсы вместе со Мной, нам как-то не оторваться друг от друга. Сидим на одной парте с почтенным старцем с натруженными руками, ему бы изображать короля Зигмунта на картинах Матейко. В профиль ко Мне сидит молодой усатик, типа благородного возницы, спасающего ребенка от стада волков. В первом ряду – отличник, инженер, окончивший Горную академию (делает вид, что он был продавцом в магазине, торгующем велосипедами). Ах, эти велосипеды, ах, эти кусты, эти хиханьки, эротика нашей юности! Дорогая, поверь Мне, что это все прекрасные люди – дельные, прямодушные, упорные. На них можно положиться. Мы уже умеем делить до третьего знака после запятой. Завтра будет экскурсия на завод имени Каспшака. Па, па, поцелуев тьма. Когда будет время, забегу за блузкой.

Э.Г., точный механик по обработке металлов

 Э!

Первое, второе, третье – без изменений.                                                    

P.S. Анджей хочет с тобой поговорить.                                                                

К.

Сегодня мы с Рембо занимались бегом трусцой.

Неповторимые переживания, бархатный воздух, села и поселки мелькали перед нашими глазами, к ногам ластилась природа наших полей и лесов, жаль, что Вас не было с нами. Первые сто грамм после этого пились, как напар из лесных фиалок. Рембо гадал Мне по руке (мол, другой такой девушки нет на свете). Ох, оставь ее Мне, оставь на кресле: чистая белая блузочка – это как раз то, что надо.

Целую тебя везде, где ты этого не любишь.

Твоя Дорота с места работы – Э.

1. Свидетельство с курсов.
2. Карточки (последняя возможность).
3. Проездной.                                                                                                             

P.S. Блузка лежит там же, где всегда. Тебе нужно будет только погладить воротничок.

К.

Ох, Крисс. Он все-таки оказался дрянью. Ты была права. Дрянь и тупица. Ранил Меня тупым ножом. Меня, понимаешь? Это слесарство ему еще боком выйдет. Темная масса. Гоголевская голота – и умственно и физически. Ох, коленка у Меня болит. Обними Меня, поцелуй и приласкай. Есть Мне хочется, свари Мне кашки… Это правда, что Я любила книжки, когда была маленькая?

Если этот негодяй позвонит, не разговаривай с ним. Ты знаешь, что он Мне, дрянь, сделал?

… Что Мне сделал? Да-а-а. Ты еще спрашиваешь. Ох, прости Меня, Я ведь непоседа. Но, знаешь ли, три часа! Три чертовых часа просидела Я рядом с этой чертовой дрянью на этих чертовых лекциях в каком-то идиотском бараке. Сказали, что принесут циркули и треугольники, ну просто издевательство. – Можно закурить? – спрашиваю Я вежливо.

Ничего. Молчание. Препод что-то бормочет у доски умирающим голосом, а этот мой отличник ни слова. Бревно. Как будто мы с ним незнакомы. Три часа без единой затяжки, и ничего! Столб и столб. – Хочу курить! – ору я во весь голос. – Мы все хотим курить, разве нет? – Пожилой социолог глянул на Меня исподлобья взглядом испуганной лошади. – Вот вы, например, коллега, – говорю я ему, – например, вы, коллега, тоже хотите закурить, – продолжила Я борьбу. А тот мык, мык, и уже глазами уперся в препода. А бревно возле Меня сидит, деревенея все больше. Чурбан деревянный, произведение народного искусства, черт побери, ну так вот тебе, статуй проклятый! Воткнула ему циркуль в лапу, приклеенную к парте, как капустная кочерыжка.

Отвратительная красная мазь показалась на капусте. Препод затих, а Я закричала:
– Фашисты! – Знаете, кто вы? Фашисты! Ты, препод, фашист, и ты, трус, возлюбленный мой капустный! Что-то вроде зашевелилось, ну да где там, комариное шевеление прошло по залу. Мык, мык, поймала Я взгляд социолога. – Коллеги, у кого есть курево, тот курит, а у кого нет – Я угощаю! Но где там. Все взгляды как бы мык, но тут же и отмык. И быстренько: отмык, отмык.

А идите вы к дьяволу, трусы, идите, играйте в эту свою новую жизнь. Играйте, но без Меня. Приучайтесь к профессии. Ха-ха. К профессии? К страху, к бесплодному полю приучайтесь! Удрала Я оттуда, как ошпаренная, туфля у Меня свалилась по дороге. Схватила ее – и с туфлей в руке все дальше, все дальше. Треугольник прихватила с собой на память. Ну, и слава Богу, слава Богу, глаза у Меня открылись, знать его не хочу, дрянь такую, и умоляю, никогда Мне о нем не напоминай. Я пошла в «Замковую», чтобы успокоиться, а когда уже из нее выходила, встретила социолога, который туда входил. – Я социолог, – сказал он, – в принципе я все время был на вашей стороне, вы совершенно правы, мы же взрослые, и это, простите, абсурд, что с нами обращаются, как с малыми детьми, то есть, конечно, это какой-то террор и даже злоупотребление положением, но, с другой стороны, у меня, как у социолога, нет будущего, то есть у меня теперь совершенно иное видение будущего, чем прежде, и, знаете ли, это мой шанс, может статься, последний, но я отдаю себе отчет в том, что некоторых унижений, простите, избежать не удастся, и если бы вы захотели выпить со мной рюмочку водки, то я бы вам объяснил, что моя ситуация особенно сложная, потому что люди с высшим образованием вынуждены на подобных курсах в некотором роде скрываться, то есть, если бы открылось, что у меня есть диплом… вы же понимаете…

А пошел ты.

Любимая, прекрасная моя, Я ведь не могу покуматься с кем-нибудь таким, потому что если бы Я еще влезла во все это, то что бы тогда со Мной было? Ты такая добрая, такая умная, ну что бы ты тогда обо Мне подумала? Ну что? Нет, такого Я не могу тебе устроить. Чудесная моя, неужели ты считаешь, что Я не в состоянии уладить все эти твои делишки? Что они для Меня трудны? Ты ошибаешься, гадалка моя золотозубая! Зяблик ты мой, озябло у тебя сердечко. Ведь Я раз-два все это устрою, это для Меня детские игрушки. Если до сегодняшнего дня Я этого не сделала, то только потому, что эти дела – слишком легкие. Я бы хотела для тебя сделать что-нибудь сверхчудесное, какой-нибудь супер, пожар душ в мировом масштабе. Но раз уж такова твоя воля, то марш на арену и через час жди меня назад: карточки, проездной и работа! Да или нет? Будь в надежде,

Твоя Эвглена Зеленая

Позвони на завод и скажи, что свидетельство с курсов уже неактуально. Постарайся выполнить вариант №1: справка с места работы. Анджей не звонил.

К.

К!

Мне грустно. Надела чулки и сняла опять. Нейлоны с «Балтоны». Помнишь, когда мы были маленькие, то все чулки назывались «нейлоны». А мама говорила «из газа». А до этого были еще такие вязаные, не помню, как они назывались. Девочки не хотели в них ходить, а мальчишкам было все равно. Мелкая дрянь эти мальчишки, помнишь? Была такая песенка. А этого сукина сына блондинчика помнишь? Который качал белую собачку на дверной фрамуге? Ну, Я думала, что ты уже не помнишь. А потом… потом был суп с котом. Потом мама отдала нас в интернат. Помнишь, как мы пели: «Мы, дети рабочих, марш вперед, земля дрожит…»??? А Я думала, что ты уже не помнишь. Знаешь, Меня слегка трясет, как в лихорадке, но это даже приятно. Одеяло, что ты Мне купила, коротковато, а, может, это такой день сегодня! Была еще такая песенка: «Кто ты есть, спишь в ногах, одеяло с тебя тащат…» Ну и денек. Дождь идет, а, может, и не идет. Принесла бы Я себе кота со двора, улегся бы поганец на одеяле, было бы неплохо. Вчера они оба здесь крутились, Котик Номер Один и Кошечка Номер Два, а сегодня ищи кота в поле. Жизнь надо Мною измывается с небывалой жестокостью. В словечках тоже не нахожу Я ни радости, ни пристанища. А Я люблю слова легкие, клейкие, пожалуй, слишком клейкие, укладывающиеся в разные фигуры, небезопасные даже. Заметь, душа моя, что даже в природе клейкость играет творческую роль, плод клеится к лону матери, струпья – к разбитому колену, жмурик – к земле, червяк – к жмурику, и все довольны. Обожаю смотреть, как мухи приклеиваются к липкой ленте. Согласна, это несколько противно, но в то же время и уютно. У Меня никогда не возникало желания снять муху с ленты. Наоборот, когда деревенская, светлая липучка свернется в привлекательную спираль, муха выглядит даже лучше. Все вместе взятое напоминает конфетку. С одним моим коллегой случилась такая история: у него насекомое выползло из янтаря, расправило крылышки и выхлестало всю водку из стакана. Потом уселось поудобнее в кресле, закурило и рассказало всю историю своей жизни, три тысячи двести лет. Они пили вдвоем до комендантского часа и даже позже. Иногда они оба ко Мне заходят. Тебе хочется знать, как его зовут? Ни в коем случае, и речи быть не может. Насекомые, как и Я, предпочитают клейкость сыпучести. Сколько же нужно потратить времени, денег и усилий, прежде чем найдешь что-нибудь подходящее, липкое. А уж если нападут на мед, то ха-ха, пальчики оближешь. Потом они утопают насмерть, но с улыбкой на устах. Это лучше, чем странствовать по сухой, желтой газете, брошенной на пляже. Можно тривиально сдохнуть со скуки. Впрочем, кто знает, что для кого лучше. Паук, например, по своей природе предпочитает чистую белую ванну. Мой паук по имени Джонни Уокер, конечно, без ума от моей ванны. Ты бы догадалась? Догадалась бы, ты ведь умница. А сколько поколений пауков должно было работать на этот лозунг: «Осанна, осанна, нам подходит ванна».

Я из-за отсутствия подходящего одеяла люблю оклеиваться словами, но хорошими, липкими, как почтовые марки. Чтоб подходили к каждому моему письму, и обратному тоже. Чтобы они у Меня выделялись как выделения, разделялись на первоначальные элементы и расцветали, как клевер. Есть такие примеры, например, – кокон. Кто-то выделяет из себя нить, и вроде ничего особенного. Ничего и ничего. Хиленькая ниточка. И все же где-то за прялками сидят девочки-ангелочки, прядут себе и прядут, и в конце концов становится этой нити столько, что ты ею окутываешься. Окутываешься, опутываешься, запутываешься. Сам себе и хатка, и лошадка. О, прошу тебя, издай какой-нибудь циркуляр, чтобы с письменным словом не было того же, что с самогоном: раз запутаешься и конец. Должно быть столько, сколько нужно для внутреннего употребления (по крайней мере). Умоляю тебя, разбуди Меня завтра пораньше. Устроим себе на завтрак какое-нибудь маленькое Рождество Христово. Сперва какао, потом Макао (имеется в виду древнекитайский остров).

Целую тебя, Э.

Эля!

Я ждала до 12. Теперь мне пора уходить. Еду оставила на столе. Сделай, по крайней мере, карточки.

К.

К!

У тебя всегда были хорошие идеи. Ты понятия не имеешь, как это мило – проснуться утром и найти на столе холодное какао, полное мерзких пенок. Ну, ладно, ладно. Выплюнув эту каку и почистив зубы, Я почувствовала себя, как юный пионер. Беру топор и отправляюсь в город, чтобы покончить с этими идиотизмами. Только очень тебя прошу, не говори Мне «по крайней мере». Я этого не переношу. Три, четыре, левой, правой. Внимание, захожу на второй круг – в смысле карточек. Я откликнусь, жди.

Э.

Ты забыла паспорт и вкладыш. Кладу тебе их на письменный столик.

К.

Дорогая Кристесса,

Шли годы. Молодой Холициндер медленно вступал в пору созревания, но белый павлин продолжал расхаживать по дорожкам парка. Было душно от роз…

Возвращаясь, однако, к нашим баранам: время четверть второго, Я являюсь в райотдел на улице Белого Павлина, угол чего-то там. Жду. Час двадцать, впускают Меня в кабинет чиновничьей чинуши, выдающей карточки. Впечатления? Великолепные. Той с красными зубами уже не было, была какая-то другая, вообще без зубов. Голос сладкий. К сожалению, паспорта у вас нет, вкладыша нет, пошла вон отсюда, переходный возраст! В час тридцать Меня вышвыривают за дверь.

Послушай, дорогая моя. Ну что тебе, в конце концов, в этих карточках, а, девушка? Ведь Я же, собственно, ничего не ем. Если хочешь, Я буду питаться водорослями. Они очень полезны для организма. Половина Японии питается водорослями. А ты? Чем ты должна питаться, королева моя? Ясное дело, голубыми попугайчиками, пряничками, ладушками и разными бакалеями. И мысль моя летит как стрела: отправиться на черный рынок. Гей, на черный рынок за белым павлином! Вот подъезжает трамвай. Вот номер 25. Вот Я на месте. Вот и базар. Пражский база-а-ар. Вот баба. Бабишон. Бабища. Стоп, тут наше место, только тут могу Я стать клиенткой, твоей пажкой и подножкой. Нет ли у бабы индюка? А есть. А покажи! Господи Иисусе, индюк чудесный, пребогатый, изысканный. На мертвом своем брате, на мертвых своих братьях и сестрах, уже ощипанных, лежит – величественный, как памятник, в страшном изумлении и в гордыне страшной, и в красоте. Сколько ты хочешь, баба, за индюка – а хочу – ну, так сколько же – а пять тысяч. Пять тысяч? Ну, пожалуйста, вот тебе пять (хочешь знать, откуда у Меня столько денег, так встреться со Мной поскорее!) Уже беру, уже иду, уже маршируем мы с индюком к возлюбленной моей.

В переходе купила ему поводок, недорогой, чтобы не думать, так, ненадолго, идем мы, песни поем, к возлюбленной моей милой направляемся. Вдруг вижу: молодой, бородатый, похожий на А.М., но другой, перепуганный какой-то. Куртка зеленая, сумка зеленая, огромная, а над сумкой мент трясется и бумагами трясет, и на молодого зырит, а еще удостоверение, а еще паспорт, а что у вас там, гражданин, в сумке, ах, бумаги, ну так покажите. А Я, на память знающая такие сумки, и такие руки, и такие глаза знающая… Я сразу в бой: ну да, ну да, гражданин начальник, с такими надо построже, на базаре их полно, на курсах, на занятиях тайных их полно. Дома такие не сидят, ну не-е-ет. Я, гражданин начальник, от такого уже натерпелась, на четвертом месяце Меня бросил, с близнецами в животике, мальчик и девочка… – Вы что, пани, вы что тут… как это бросил? – Путается Владек. А тот ничего, стоит себе, удостоверение протягивает, будто святое причастие подает. А Я дальше и дальше, как на барабане, только быстрее: так и так, мол, это вот самые негодяи, экстремисты и работать не хотят, такой вот старую мать в очереди стоять заставит, а сам с сумкой в город, носятся тут с сумками, чтобы других людей с сумой отправить. – Сейчас, сейчас, что вы тут… А это что? – Владек индюком заинтересовался. – Как это что, это Азор. – Какой еще Азор? Ты так его назвала? Ты что, пьяная? Не пьяная? А удостоверение? А адрес? А птица откуда? А место работы? – Мы треплемся, болтаем, индюк хвост распушил, людей собралось как на остановке. А экстрема стоит как вол, Я его пнула ногой, аж зашипел, а Я ему: сваливай, исчезни давай, чтобы глаза мои тебя не видели… А Владек собирается за ним погнаться, но тут ведь индюк, толпа и глаза мои распрекрасные. А Я говорю так: Владек, ты не волнуйся, Я тебе расскажу историю об одной шикарной даме. Эту даму звали Власть. И вот в один прекрасный день говорит она своему знакомому: знаешь что, ты из села и я из села, зови меня Власточка… И с тех пор очень даже полюбили друг друга. Где птицу достала? Не скажу. За сколько? Не скажу. Где живу? Не скажу. Для кого птица? Для возлюбленной. – Ну, так пойдем в комендатуру. – Ха-ха, пойдем, но не в отделение! Мне ваш романтичный локон нравится, и Я с вами индюком поделюсь. – Поделитесь? – Ну да. – Да? – Да. – Это другой разговор, разойдитесь, граждане. Толпа разошлась, а мы пока что к его знакомым, чтобы выпить чего-нибудь за согласие, ну и от мороза, потому что мороз страшный. Мороз, моррроз, не морозь Меня. Пьем, разговариваем, много общих тем нашлось, а еще Мне приятно, что тот с зеленой сумкой уже на свободе! Раз и другой этот факт, как НЛО, проносится через мою голову. А индюк нечеловечески несчастлив, связан, даже напиться не может. Знаешь что, Владек, говорю, Я девушка чистая, леченная и вылеченная, а ты необычайно интеллигентный, пойдем с тобой в постель, а этому несчастному гражданину Азору дадим свободу. Зачем его резать на части, если он этого ни капельки не желает? Ты получишь свое удовольствие и Я тоже, и пошли мы в ближайшую камеру, и улеглись на кушетку, еще теплую после какого-то спекулянта (курил честерфильды), любились вдохновенно, как тигры, а потом, в соответствии с договором, открыли окно… Боже мой, какой оттуда был вид, что это был за индюк! Волшебный ковер-самолет, который унес бы и Меня, и тебя, и твоего сказочного принца. Он летел над улицей Торговой, как по фиолетовому небу Аргентины. Поверь Мне. Тяжелый и слегка только позолоченный, частью пурпурный, а частью черный, пролетел он тяжело и с достоинством, как когда-то летали привидения. Подруга ты моя! Все же когда-то наше небо кишело милыми чудовищами, динозаврами и птерогреками, которые потому только и вымерли, что у них уже не оставалось сил на все на это. А у Меня они есть, у Меня – есть! Улетели на свободу мои пташки, и не нужно Мне кашки. Принесу тебе хлеба с сыром, Владек отдал Мне свой второй завтрак. У него есть жена на Таргувке, которую он очень любит. Итак, одно дело мы с тобой сделали. Я немного поддата, но люблю тебя свято. Иду спать. Если бы выяснилось, что А.М. сходит по мне с ума, то пошли его за метрикой в Баку.

Твоя Акуку

Перевод Ан. Нехая

Текст печатается по изданию: Агнешка Осецкая. Ночная бабочка. Изд-во BONOBO, Варшава, 2005