Попутчик

 Глава первая

В том году отпуск пришелся на октябрь. Рассматривая разные варианты отдыха, по совету друзей остановились на белорусском санатории Белая Русь, по телефону забронировали места и начали готовиться к поездке.

* * *

Скорый до Минска отправлялся в шесть вечера с «копейками». На вокзал приехали минут за десять до отправления, нашли указанный в билете вагон, вошли в купе под громкое радиообращение к провожающим с просьбой покинуть вагоны и увидели будущего попутчика.

Он сидел на застеленной нижней полке возле окна, повернулся на звук открываемой сдвижной двери, широко улыбнулся, словно давно ждал нас, и, не вставая, сказал бархатным баритоном, почти басом:

— Добрый вечер. Меня зовут Николай, можно просто: Коля.

Мы тоже представились, разместили багаж, я вышел в коридор, жена начала застилать верхнюю полку. Николай деликатно подвинулся к окну и что-то разглядывал на платформе, всё быстрее двигавшейся мимо нас вместе с людьми, прощально машущими вслед.

После обычной поездной суеты, сопутствующей отъезду, когда проводница принесла чай в металлических подстаканниках, решили поужинать. На купейном столике, накрытом белой салфеткой, стало тесно от прихваченных в дорогу закусок, неспешно вынимаемых из дорожной сумки.

 Когда сосед стал выкладывать продукты, выискивая свободное место, как он сказал, на «поляне», я предложил объединить их с нашими; чтобы ужин стал общим, достал плоскую металлическую фляжку, обтянутую черной тиснёной кожей с надписью «Абхазия» – память об отдыхе в пансионате «Самшитовая роща» — и четыре такие же стопочки. Четвёртая предназначалась для недостающего пассажира, который мог появиться в любой момент.

 Под дежурные тосты «за знакомство», «с отъездом» и прочие такого же качества, беседа постепенно перешла в почти дружескую, особенно после предложения Николая отведать его «самогнали».

 Чтобы не уподобиться некоторым телевизионным шоу, превращающим любой диспут в базарную перебранку, говорили обо всём, кроме политики.

* * *

 Когда количество выпитого приблизилось к расслабляющей дозе, и Николай перешел к рассказу о себе, стало понятно, что наш попутчик не только улыбчив, но и разговорчив. Он говорил эмоционально, слова и фразы нанизывались на общую нить рассказа постепенно, как кружево в процессе вязания, обретая заложенный в них образ.

 — Я деревенский, и где бы ни жил, куда бы ни забросила судьба, во мне не исчезает любовь ко всему, связанному с селом. На первом месте, конечно, семья, дом, дети, ради которых и живу, но, если отпуск, то хочется в деревню… К животным, которых незаслуженно называют скотиной, к огороду с давно не крашенным штакетником и скрипучей калиткой, с прополкой, гудящими над головой пчелами и шмелями, с промокшей от пота майкой.

 — Так вы едете домой или в гости?

— Я еду навестить маму. Её не видел давно, со дня похорон отца, который когда-то служил срочную в Белоруссии, встретил там маму, да так и остался на её родине, где работал полеводом, потом председателем колхоза. Скоро будет три года, как его не стало.

После короткой паузы, вызванной печальным сообщением, Николай продолжил:

— По совету отца после десятилетки я подал документы в Военно-строительное училище, которое успешно окончил с красным дипломом. Участвовал в строительстве военных объектов по всей стране, но начались девяностые годы, когда офицерам месяцами не платили зарплату, когда, чтобы содержать семью, приходилось подрабатывать на «гражданке». Поняв, что мне в такой армии не место, ушел в отставку в звании капитана. Теперь живу в вашем городе, и живу неплохо.

* * *

 Николай надолго задумался, а мы, используя паузу, застелили свою нижнюю полку и начали готовиться ко сну. В коридоре, по пути к туалету, стали делиться впечатлениями о попутчике.

 — Похоже, — сказала жена, — он нам не доверяет. Почти пять часов в пути, а сосед не вставал со своего места и не выходил из купе. Тебе не кажется это странным?

 — А вдруг он везёт что-то ценное или секретное?

 — Или в багажном ящике под его полкой лежит кейс, набитый долларами? Говорят, стодолларовыми купюрами в кейсе среднего размера можно разметить миллион…

Когда возвратились в купе, Николай при дежурном синем свете лежал, укрытый до головы одеялом и, похоже, спал. Я опустил штору, выключил свет, запрыгнул на верхнюю полу и в полной темноте быстро заснул.

* * *

Разбудила меня тишина, когда затих перестук вагонных колёс. Чьи-то шаги приблизились к нашему купе, дверь сдвинулась ровно настолько, чтобы пропустить человека, и высокий мужчина средних лет при слабом свете из коридора  стал устраиваться на свободной верхней полке. Поезд стоял минут пятнадцать, потом слегка дёрнулся и стал плавно набирать скорость.

 За тонкими купейными перегородками отдалённо слышались тихие разговоры и какие-то шорохи, но меня привлекли звуки, слышавшиеся с полки Николая. Он ворочался, чем-то постукивая, негромко храпел, посапывал и даже как будто похрюкивал во сне.

 Объяснив беспокойный сон соседа впечатлениями от рассказанного, я незаметно для себя заснул. Проснулся от мягкого утреннего света и ласкового прикосновения руки жены к начинавшей колоться щеке.

 Поселившийся ночью сосед еще не проснулся. Полка Николая с аккуратно убранной постелью была пуста.

* * *

 Первые положительные эмоции от поездки в Белоруссию начались со столичного вокзала, современного, из стекла и бетона, пронизанного светом и очень удобного для пассажиров.

 На Привокзальной площади многочисленные таксисты предлагали свои услуги, но поездка на такси почти в 150 километров до санатория Белая Русь была нам не по карману. Ближайший к выходу из вокзала таксист, хоть и не очень довольный  отказом ехать с ним, объяснил, как пройти к стоянке автобусов нужного направления.

* * *

 После нескольких остановок перед городскими светофорами автобус выкатился на широкую ленту шоссе и набрал скорость.  По обеим сторонам дороги замелькали леса, в основном хвойные, но ухоженные словно парки, по крайней мере, в зоне видимости, перемежаемые просторными пожелтевшими полями с убранным урожаем.

 Многочисленные зоны отдыха, мимо которых мы проезжали, были выполнены в народном стиле с деревянными резными скульптурами, скамейками, столами, обязательными туалетами и контейнерами для мусора.  Домики и огороды деревень и посёлков, в которых автобус останавливался, отделялись от дороги деревянными заборами, аккуратно покрашенными в яркие цвета.

 Ехали почти два часа, но слова водителя: «Деревня Воронцы. Пассажирам до санатория приготовиться к выходу», — прозвучали неожиданно.

* * *

 В просторном административном холле санатория нас встретили как долгожданных гостей, быстро оформили, выдали ключи от номера, внеся наши медицинские данные в электронную картотеку и сказав, что обо всех лечебных мероприятиях сообщат дополнительно.

 Так и случилось. Каждый раз накануне посещения врача или перед очередной процедурой под нашей дверью лежала записка с напоминанием, номером нужного кабинета и назначенным временем. И никаких очередей!

* * *

 Двухместный номер оказался просторным, со всеми удобствами, холодильником и телевизором. В номере было чисто, через три дня менялось бельё, но, как и уборка, - ни разу в нашем присутствии.

 Отдых начался с обеда. Накормили вкусно и сытно. Две женщины, за столик с которыми нам предложили сесть, оказались польками, не первый раз отдыхающими в этом санатории. По-русски, хотя и с заметным акцентом, они рассказали, что их здесь привлекают низкая цена, места, когда-то бывшие вотчиной их предков, шикарная природа и близость одного из красивейших водоёмов Белоруссии – озера Нарочь.

 — Мы уезжаем послезавтра. Завтра после обеда пойдём бросить монетки в озеро, чтобы вернуться снова. Будет желание, можете пойти с нами.

* * *

 На следующий день мы встретились у выхода из главного корпуса и направились к озеру. Под ногами мягко пружинила хвойная подстилка соснового бора. Воздух, насыщенный озоном, хотелось пить, а не вдыхать. Синее с серебряной дымкой осеннее небо, видимое сквозь густые сосновые кроны, казалось узорчатым.

* * *

 Широкая извилистая тропа, плавно снижаясь, вскоре привела к озеру. Оно оказалось таким большим, что противоположный берег просматривался с трудом.

В нескольких метрах от берега плавно, с гордо поднятыми головами на изогнутых шеях, плыла небольшая лебединая стая. Лебеди плыли вдоль берега то в одну, то в другую сторону, словно патрулируя его. И мы долго стояли, любуясь их красотой.

 — Лебеди знают время, когда приходят отдыхающие и, в ожидании угощения, не уплывают далеко, — пояснили наши спутницы, поделившись с нами кусками хлеба, припасёнными с обеда.  Когда мы с хлебом в руках подошли к самой воде, несколько лебедей отделились от стаи и опасливо приблизились к берегу. Сначала подбирали брошенные в воду куски, потом один из них осмелился выйти на берег, стал брать корм из рук, за ним и другие.

Глава вторая

 Октябрь в Белоруссии выдался тёплым и не дождливым. Мы почти каждый день ходили на озеро кормить лебедей. Те, похоже, стали узнавать нас и смело подходили.

 Накануне отъезда жена долго купалась в бассейне, устала и попросила, чтобы попрощаться с озером и лебедями я пошел без неё.

 Подойдя к кромке воды, с размаха бросил монеты подальше в озеро и обнаружил, что пакет с хлебом оставил дома. Решил возвращаться, не покормив лебедей, но увидел женщину с двумя детьми, отламывавшую куски белого хлеба от целой буханки.

 — Не подскажете, где можно купить такой хлеб? — подойдя ближе, спросил её.

 — Мы купили в посёлке Нарочь, в десяти минутах ходьбы. Там есть и булочная, и магазин.

 * * *

 Я пошел в посёлок и не пожалел об этом. Небольшой населённый пункт пересекала асфальтированная дорога с аккуратной разметкой, она же главная улица, вдоль которой уходили, насколько видно, ряды малоэтажных жилых домов. На тротуаре ни одной бумажки, ни одного окурка и, как мне показалось, даже пыли.

 Магазин назывался не привычным теперь для россиян «маркетом», а просто «Гастроном» и находился на другой стороне улицы.

 «Зебра» перехода так ярко выделялась на черном гладком асфальте, что казалась свеженанесённой. И на каждой стороне коротенького перехода стояли по две урны. В одной, с надписью «пластик», были видны пластиковые бутылки, в другой бумажки, окурки и прочий мусор.

 Только я поставил ногу на проезжую часть, как машина, выезжавшая из-за неблизкого поворота, остановилась и терпеливо ждала, пока перейду дорогу. 

* * *

 Я вошел в магазин, и каково было моё удивление, когда среди немногочисленных покупателей увидел нашего попутчика Николая.

 — Вот так раз! Николай, какими судьбами? Вы так быстро покинули купе, что мы не успели проститься…

 — Здравствуйте! Рад вас видеть! Как вам отдыхается?

 — Отлично. Но всё когда-то кончается, и мы завтра возвращаемся домой.

 — Жаль, я не знал, в каком санатории отдыхаете, а то бы встретились раньше.

 — И я этой встречи не ожидал.

 — Мне хочется объяснить своё поспешное бегство из купе и еще многое рассказать, но здесь, в присутствии посторонних, неудобно. С другого торца магазина есть кафе. Предлагаю пойти туда и немного посидеть. Как вы насчет пива?

 — Положительно, особенно по поводу встречи.

В маленьком, на несколько столиков, кафе самообслуживания мы взяли по две поллитровых банки пива, нарезки сыра и сервелата, и я приготовился внимательно слушать Николая. 

* * *

 — Исчезновение из купе было вынужденным. В багажном ящике под моей полкой лежал рюкзак, в котором, запелёнатый в детскую простынку и завёрнутый в тёплое, тоже детское, байковое одеяло ехал маленький, чуть больше молочного, поросёнок.

 Я не мог позволить себе даже на несколько минут выйти из купе. Вдруг он развизжится на весь вагон или нагадит? Удивительно, но поросёнок все тринадцать часов пути молчал как партизан.

«Так вот кто ворочался и хрюкал в нашем купе», — подумал я, а Николай продолжил: 

 — Когда приближались к Минску, я, стараясь не шуметь, собрался, вышел с рюкзаком из купе, пошел по междувагонным переходам из нашего десятого к головному вагону и стал в тамбуре рядом с проводником, готовый выскочить на перрон, не дожидаясь полной остановки поезда.

 На Привокзальной площади увидел машину сестры, трусцой побежал к открывшейся задней дверце и положил пронзительно завизжавший рюкзак на заранее подготовленную, лежавшую между передними и задними сиденьями клеёнку.

 И случилось то, чего боялся в поезде. Запах скотного двора мгновенно заполнил салон. Сестра опустила стёкла дверец машины. Мы ехали, обдуваемые ветром, но казалось, от резкого запаха не избавимся никогда.

 Когда приехали, рюкзак, верой и правдой служивший несколько лет, выкинули в помойку. Салон машины долго мыли и опрыскивали разными пахучими средствами. 

* * *

 Николай предложил тост за неожиданную встречу, мы чокнулись пивными банками, пили, закусывая сыром и колбасой и, продолжая беседу, перешли на «ты».

 — Поросёнок-то откуда у тебя?

 — В пятидесяти километрах от нашего с тобой города живёт сослуживец, с которым дружны с училища. Он, когда уволился из армии, занялся фермерством и довольно успешно.

 Мы с Серёгой одногодки, да и родились в одном месяце. Только он старше на неделю, потому иногда, подшучивая, называет меня «салагой». Кстати, ты знаешь происхождение слова «салага»?

 — Нет, не знаю.

 — На севере, по-моему, в Кольском заливе, есть остров Алаг, на котором указом Петра Первого была создана мореходная школа, готовившая мальчишек-юнг для флота. Когда взрослые встречали юнца во флотской форме, спрашивали: «Ты откуда такой?», он отвечал: «С Алага».

 — Интересно, но ты начал про поросёнка…

 — Этот год у меня, как и у Сергея, юбилейный. Мы с женой приехали его поздравить, а когда уезжали, Серёга подарил живого молочного поросёнка, добавив: «Это к твоему юбилейному столу. Неделю поживёт у тебя, потом зарежешь. Мешок с сеном для подстилки лежит в багажнике твоей машины.»

 Но разве можно было его зарезать? Когда уезжали, поросёнка, укутанного в одеяльце, сначала держал на коленях (за рулём была жена), потом, зашевелившегося и тихонько похрюкивавшего, прижал к себе. Так и держал у груди, пока не вошли в квартиру.

 Поросёнку выделили спальное место в просторной кладовке, застелив пол привезённым с фермы сеном. Днём держали на застеклённом балконе. Поначалу он и есть-то не мог, и мы поили его молоком из бутылочки через соску, постепенно приучая к обычной еде.

* * *

 Когда стало ясно, что молочного поросёнка на праздничном столе не будет, а он стал всё громче хрюкать и топотать, мешая соседям, позвонил маме. Она выслушала нашу историю и согласилась присоединить его к своему небольшому хозяйству, состоявшему из пяти кур, петуха и домашнего любимца  Акбара дворовой породы.

 Мама живёт в просторном доме на окраине этого посёлка. После смерти отца она долго болела, и сестра, с мужем и двумя четырёхлетними сыновьями – близнецами, переехала к ней из деревни, в которой находится ваш санаторий.

* * *

 За дворовым забором маминого дома – большое, летом зелёное, зимой заснеженное, поле, куда два раза в день, утром и вечером, отпускают гулять Акбара.  Он, щенком подобранный сестрой на улице, не любит посторонних, потому днём почти всегда на цепи. Теперь к Акбару в гости приходит подруга и ждёт за калиткой, чтобы вдвоём пойти в поле.

* * *

 Это бездомная рыжая собака, похожая на овчарку, которую в прошлое воскресенье, возвращаясь из магазина, я имел неосторожность угостить пряником. Благодарная, она не отстала от меня до самого дома и с того дня приходила регулярно.

 Вечером, как обычно, я ослабил ошейник, снял с Акбара, повесил на большой гвоздь, вбитый в стенку конуры и открыл калитку.  Когда вышел проверить, не возвратился ли пёс, увидел, как через калитку вбежала собака, шедшая в воскресенье за мной. Она сунула голову в ошейник, соединённый с цепью, и с гордым видом села рядом с будкой.

 Вскоре возвратился необычно усталый Акбар, увидел такое нахальство и строго, но негромко зарычал. Его гостья неохотно освободилась от ошейника и медленно, опустив голову, вышла через калитку. Так началась их дружба.

* * *

 Поросёнок, которого я привёз, оказался Машкой. Её временно поселили в небольшом курятнике вместе с курами. Похоже, мы оба привязались друг к другу. Если появляюсь во дворе, Машка радостно визжит, мчится ко мне и требует ласки.  Скоро возвращаться домой, но чувствую, что какое-то время мне будет её не хватать…