Две "историйки"

Воды отошли

Весть о третьем ребёнке была неожиданной не только для Дмитрия Ивановича, но и для самой Веры Павловны. Они уже были в том возрасте, который называют у нас почтенным, и жизнь их давно уже сложилась, устоялась и текла размеренно, неторопливо, порой скучно и безынтересно. Преподавательская работа поглощала Дмитрия Ивановича без остатка, оставляя ему ничтожно малое время для супруги его и их детей — очаровательной девочки Нади, почти уже барышни четырнадцати лет, и Арсентия, мальчика впечатлительного, искреннего и очень ранимого. Вера Павловна с головой ушла в домашние заботы и хлопоты: она умело вела дом и была в нём мудрой хозяйкой, заботливой матерью и внимательной женой. Её проснувшаяся страсть к поэзии и литературному творчеству собирала в их доме по пятницам местную просвещённую публику. Вера Павловна читала им свои стихи и переводы, угощала чаем, и гости вели долгие беседы, а порой и непримиримые споры о поэзии, искусстве, Боге и о так называемом техническом прогрессе, который всё более вторгался в размеренную жизнь их тихого города.

Летом супруги любили выезжать с детьми на воды в Карлсбад, что вносило некоторое разнообразие в их мерно текущую жизнь, а зимой их страстью стали горы Северной Моравии, где они встречали Рождество, катались с гор на санях и наслаждались нетронутой красотой и девственной природой этого края.

В тот год — второй год начинающегося тысячелетия— они смогли выехать в горы только к марту: Дмитрий Иванович выхлопотал у гимназического начальства двухнедельную вакацию, и они отправились поездом в Коморни Льготку, маленькую моравскую деревушку, затерявшуюся у подножия чешских Бескидов. Пан Герец, хозяин гостиницы, был как всегда радушен и искренне радовался их приезду, потчуя Дмитрия Ивановича местным пивом «Радегаст», а «дорогой гость», разгоряченный пенным напитком, уже рвался на охоту — на фазана, «на кУзла», « на олэня», как говорил пан Герец, и только строгий взгляд Веры Павловны удерживал супруга её от роковой кружки пива. «Друг мой, Митенька, пора тебе уже и честь знать», — говорила она ласково, но очень настойчиво и уводила Дмитрия Ивановича на прогулку.

Двухнедельный отдых пролетел незаметно, и жизнь их вернулась в свою прежнюю колею, пока однажды апрельским вечером не произошло нечто такое, что нарушило размеренное течение её и вдохнуло в неё нечто забытое, давно утраченное, а именно: радость новизны и бесконечного счастья, красоты, нежности и безмерной любви. Апрель тогда выдался необычайно тёплым, уже повсюду зеленела трава, и первые весенние цветы распускались в городских парках, садах и палисадниках.

В тот день Дмитрий Иванович вернулся домой поздно. Уже смеркалось, улицы опустели и редкие прохожие спешили по своим домам. Он отпустил извозчика и, насвистывая по своему обыкновению что-то под нос себе, позвонил в дверь. «Калоши как раз в сенях оставьте, барин, пол-то только что помыла, — по обыкновению сказала горничная и приняла от него шляпу и перчатки. — Вера Павловна уже, поди, устали ждать Вас к ужину, опять разогревать придется».

Вера Павловна сидела за накрытым нетронутым столом. Свечи ярко горели, освещая бледное, встревоженное лицо её. «Прости, душа моя, что-то я совсем заработался сегодня», — сказал Дмитрий Иванович, устало опускаясь на свой стул. — «Да что с тобой, Вера? -с испугом проговорил он. — Ты как будто не здорова?» —  «Митя, — почти шёпотом сказала Вера Павловна, — мне страшно… Похоже я…, — и слёзы потекли из её глаз. — Похоже, что я понесла. Ты только не бойся… Да, я уже немолода, но я … я хочу… родить… Я очень хочу родить это дитя! Бог поможет нам, Митя!»

Все девять месяцев ожидания ребёнка были для Веры Павловны временем бесконечной нежности, любви и покоя. Тело её округлилось, глаза светились счастьем, и лёгкий румянец не сходил с лица её. Она двигалась мягко и уверенно, бережно нося под сердцем их младенца, и ожидание великой радости и таинства рождения наполняло всё существо её. Она как будто светилась изнутри, и этот свет озарял теплом и уютом весь их дом.

Доктор Шотт, пользовавший Веру Павловну, частенько после осмотра оставался отобедать в их доме и после третьей рюмки анисовой обычно подмигивал Дмитрию Ивановичу и говаривал: «Видит Бог, батенька, будет мальчик!» Вера Павловна улыбалась, и большие красивые глаза её увлажнялись и загорались тем особенным огнём, который снисходит на людей просветлённых и безмерно счастливых. После чаю доктор уходил в кабинет Дмитрия Ивановича и за сигарой и домашней наливкой они долго беседовали наедине. «Срок подходит, — предупреждал доктор, — и я попрошу Вас немедленно послать за мной, как только начнут отходить вòды. Вот тут уже медлить никак нельзя!»

Вечер шестого декабря второго года закончился по обыкновению поздно. После чаю и чтения вечернего правила супруги удалились в спальню. Сон долго не шёл Дмитрию Ивановичу: он то в очередной раз продумывал лекцию, которую ему предстояло читать на другой день, то прислушивался к бою часов в гостиной, то смотрел на мирно спящую Веру Павловну, но в конце концов задремал, взяв её за руку. Спал он беспокойно и тревожно. Под утро, вдруг, ему привиделось, что кто-то зовёт его как будто издалека: «Вòды, Митенька, вòды…» Он открыл глаза. Вера Павловна стояла возле кровати в ночной рубашке. «Похоже, начинается, Митя, — проговорила она. — Вòды начинают отходить».

Митя не помнил, как он оделся, выбежал из дома и добрался до Шотта. «Вòды отошли! Вòды отошли!» — стучало в висках его. Доктор был расторопен, и в скором времени они уже были на месте. Вера Павловна лежала на кровати. Грудь её мерно вздымалась, на лбу выступили капельки пота. «Воды отошли, Митенька…», — прошептала она едва слышно… «Попрошу Вас немедленно удалиться и ждать», — услышал он холодный и строгий голос доктора. Дмитрий Иванович поцеловал Веру Павловну в сухие губы её и спешно вышел из комнаты.

Без пяти минут двенадцать декабря седьмого числа Вера Павловна подарила счастливому супругу своему сына.

Академический концерт

Часы на башне городской гауптвахты пробили три часа пополудни. Митя вышел из парадной доходного дома купца Никифора Филипповича Мальнева и не спеша побрёл по Николаевской улице в сторону Беловки. День был жарким, пышно цвели яблони и вишни, и лёгкий ветер с реки гонял по тротуару их белые опавшие лепестки. Пахло свежим хлебом, степной полынью, цветом деревьев и горячим камнем мостовой. Одет был Митя строго и со вкусом: на нем были чёрные брюки с кожаным ремнем, белоснежная накрахмаленная рубашка с коротким рукавом и чёрная бабочка. На ногах — до блеска начищенные чёрные туфли, а в кармане брюк лежал белый, надушенный «Букетом императрикс», носовой платок. В руке он нёс довольно большую папку на веревочках, в которой лежало несколько сборников нот.

Академический концерт был назначен на четыре часа. Митя нарочно вышел за час до испытания, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей и хоть как-то успокоить свои нервы. В голове его звучали отрывки из музыкальных произведений, которые ему предстояло исполнить перед строгой комиссией, и напутственные слова бабушки Мары. Он любил уходить на экзамены в гимназию именно от бабушки, которая всегда кормила его вкусным обедом, читала за него молитву перед образом Николая Угодника и троекратно крестила перед выходом. Он чувствовал  её участие, тепло её рук и то особое чувство защищенности, которое хранило и оберегало его и которого стало так не хватать ему после её ухода.  «Будешь идти, не считай ворон. Читай «Отче наш». Ни с кем по дороге не болтай, в пустые разговоры не вступай, не дерись с мальчиками, не играй на деньги. Перед выходом на сцену перекрестись и скажи: «Господи, спаси и сохрани!» Играй вдумчиво, не наигрывай. И помни обо всём, что говорила тебе твоя преподавательница. А теперь – с Богом!»

«Отче наш, Иже еси́ на небесе́х, - начал Митя…

 «И какой осёл придумал эти чёртовы экзамены?! Почему нельзя было сыграть все это просто в классе?! Обязательно тебе эта комиссия, оценки!» Он явственно представил себя маленьким мальчиком, в слезах сидящим в гостиной за огромным чёрным немецким пианино и ковыряющим ненавистные гаммы. «Кому нужны эти проклятые гаммы, что в них проку», — без конца повторял он маменьке и, всхлипывая, играл их вновь и вновь.

«Да святится и́мя Твое́́, да прии́дет ца́рствие Твое́…»

«А этот поганый Черни! Зачем он написал столько этюдов? Одни этюды! И труднющие! Написал, а мне играй! За что?»

«Да будет воля Твоя, я́ко на небеси́ и на земли́…»

Митя подошел к бакалейному магазину купца Панкратова. «Везет же им, - подумал он, глядя на снующих туда-сюда приказчиков. – Никаких тебе гамм, этюдов и экзаменов. Знай себе торгуй чаем да крупой да в ус не дуй!» Он оторвался от стекла витрины и поплелся дальше. Настроение его, и так гадкое, стало еще хуже.

«Хлеб наш насу́щный даждь нам днесь и остави нам…»

«И этим мужичкам везет, и лошадям их! — взгляд его упал на выстроившихся в ряд вдоль Николаевской извозчиков. — Их небось не заставляли заниматься! И сольфеджио им не надо было проходить, и в хоре петь!» Один из извозчиков подмигнул Мите и закурил трубку. «Катайся себе целый день да людей вози, вот и вся забота. А ты иди и играй им этот экзамен!»

— Начинаем академический концерт, — объявил дежурный преподаватель. — Выступают учащиеся пятого класса музыкальной гимназии. На сцену приглашается…

Ученики выходили на сцену, исполняли каждый свою программу и возвращались на места. Все заметно волновались. Многие были недовольны своей игрой, две девочки тихо плакали после выступления.

— На сцену приглашается Дмитрий К.,— произнес, наконец,голос преподавателя. — Класс Людмилы Николаевны Старостиной. Далее следовала программа:

И.С. Бах — трехголосная симфония B-dur;
Й. Гайдн — соната D-dur, 1 часть;
К.Черни — этюд c-moll, соч.299, №21;
П.И.Чайковский — Октябрь — Осенняя песня из цикла «Времена года».

«Господи, спаси и сохрани! — проговорил про себя Митя. Он осенил себя крестом, вышел на сцену, подошел к роялю и поклонился публике. В последнем ряду залы сидела его маменька. Она улыбнулась и перекрестила его. Митя устроился на стуле, вытер носовым платком вспотевшие ладони и пальцы, затем клавиши рояля и положил руки на колени. Сердце его неистово билось в груди. Он закрыл глаза и сосредоточенно просидел несколько мгновений, пытаясь успокоиться, потом положил руки на клавиатуру и начал играть Баха…

P.S. Через два года Митя окончит курс музыкальной гимназии и выдержит конкурс в губернское музыкальное училище. А спустя четыре года закончит его с отличием.