Реки Вавилона

Вера Ивановна проснулась рано. Небо за окном еще только-только начинало синеть, смерзшая­ся за ночь темень словно подтаивала, подогре­тая пока невидимым солнцем. На пустынной улице гулко раздавались шаги первых прохо­жих. С натужным гудением прополз лифт. Хлопнула дверь парадной, и по асфальту лениво заскребла метла дворни­чихи. Вера Ивановна ясно представила себе, как загребает метла желтые листья, нападавшие за ночь с большого тополя, что растет рядом с домом.

Ночью она плохо спала. Еще с вечера разболелась го­лова, но Вера Ивановна принимать пирамидон не ста­ла. Подумала, что уснет и так, а после сна боль пройдет. Но боль не прошла. И потому, наверное, снились всякие кошмарные сны. Снился муж Анатолий. Как будто она с другими женщинами копает под Колпином окопы, поднимает голову и видит Анатолия, заросшего густой тем­ной щетиной, опухшего и грустного. Вера Ивановна бро­сает лопату, хочет выбраться из жидкой глины, но сил у нее не хватает, ноги будто чугунные, не оторвать от земли.

«Толя, Толя!» — кричит она и просыпается в испуге.

— Приснится же такое,— громко сказала Вера Ивановна, чтобы хоть как-то разогнать окружающую се тишину.

В июне сорок первого Анатолий ушел в ополчение, а в ноябре погиб. Лишь однажды заскочил на час домой, опухший от голода, небритый — такой, каким и увидела Вера Ивановна его сегодня.

Не зажигая света, Вера Ивановна привычно протянула руку, нащупала на тумбочке валидол, достала од­ну облатку, разломила пополам и половинку положила под язык. Уснуть-то уснула, но дурные сны преследовали се всю ночь. А теперь вот вдобавок от валидола горечь по рту.

По коридору прошелестели легкие крадущиеся шаги, звякнула кастрюля на кухне, тонкой струйкой потекла вода из крана. «Чепикова заходила»,— с неприязнью подумала Вера Ивановна. Чепикову она не любит. С давних пор. Пожалуй, с сорок пятого, когда поселилась, вернувшись из эвакуации. Их дом был разрушен, поселили вот здесь, в крохотную комнатку рядом с кухней. В бывшую людскую. Обещали потом дать что-нибудь получше, да так и не дали ничего. Даже после того, как отремонтировали их старый дом на Седьмой Линии. Для Веры Ивановны с сыном места там не нашлось. Она хо­дила в исполком, требовала. Имела право требовать — жена погибшего фронтовика. Но зампред исполкома ска­зал, что дом перепланировали, построили ванные комна­ты, которых раньше не было, квартир стало меньше. Потом-то Вера Ивановна наведалась в этот дом, даже по­звонила в свою бывшую квартиру. Открыла ей пожилая приятная женщина. Провела по комнатам. Ванну там, правда, сделали, но за счет кухни. В квартире было чис­то, стояла красивая мебель. Вера Ивановна на несколь­ко минут задержалась в большой комнате с фонарем. Они любили здесь собирать гостей и подолгу чаевни­чать. Потом играли в лото, в «девятый вал»...

Женщина предложила Вере Ивановне выпить чаю. Но это было бы слишком тяжело. Она извинилась и ушла. Что было делать? Снова идти к зампреду? Писать куда-то выше, как делали многие. Вера Ивановна махнула рукой. Сын вырос, женился, уехал в другой город. Те­перь в этой маленькой комнатке она одна. Хорошо бы, конечно, на старости лет пожить в однокомнатной квар­тире с ванной. Что, разве не заслужила она всей своей судьбой несколько лет такой жизни? Тогда, правда, при­шлось бы больше платить квартплату, а пенсия у нее небольшая, сорок семь рублей.

Одно время стали говорить, что всем ленинградцам, пережившим блокаду, дадут отдельную жилплощадь. Веру Ивановну даже вызывали в исполком, вносили в какой-то список, но потом все заглохло. Приходится мириться с жильцами. И с Чепиковой приходится мириться. Bера Ивановна даже раскланивается с ней, как ни в чем не бывало. Но не любит ее. Даже тихие ее шаги по утрам раздражают Веру Ивановну больше, чем откровенный топот Кирилла, второго соседа. Все эти тихие шаги и приторные улыбки у Чепиковой — неискренние, показные, на публику. Вера Ивановна никогда не забудет, как Чепикова спросила однажды ее на кухне, в присутствии других жильцов: «А почему бы вам, Верочка Иванна, не попроситься в дом для престарелых? Там ведь пре­красные условия».

Это ей-то — в дом для престарелых? Слава богу, она пережила здесь в Ленинграде самые тяжелые годы. И работала, не отлеживалась дома. Да и теперь у нее сил хватает. И к сыну она могла бы поехать. Что он, не принял бы мать? Правда, не очень-то хорошие отноше­ния сложились у нее с невесткой. Ну и что? Стерпится — слюбится.

Вера Ивановна догадывается, почему Чепикова спит и видит, когда она умрет или съедет с квартиры — комнатушку ее сразу приспособят под ванну.

Хлопнула входная дверь. Это ушел на работу Кирилл. Он всегда уходит первым. Ехать ему далеко, к Нарвским воротам. Кирилл хоть и грубоват, но к нему Вера Ива­новна относится с уважением. Вот уж работяга. Уже к семидесяти, а все таскается на свой завод. И пенсию хо­рошую мог бы получать. Живет один. Три года, как похоронил жену.

Вслед за Кириллом ушла Чепикова. Тихонько притво­рила за собой дверь, подергала для верности. Эта рабо­тает директором диетической столовой. Денег у нее, как считает Вера Ивановна, куры не клюют, а жить по-человечески не умеет. Одевается кое-как, только все пальцы в золотых кольцах. Кольца массивные, с большими кам­нями. Моветон. Куда она это копит? Ни мужа, ни детей. С собой ведь не заберешь! И питается дома кое-как. Раньше, пока кофе еще не подорожал, Вера Ивановна варила себе по воскресеньям. Понемногу, по чашечке. Так Чепикова сказала:

— Как это вы, Верочка Иванна, со своей скромной пенсией умудряетесь натуральный кофе пить? Наверное, еще бабушкины драгоценности продаете?

Никаких драгоценностей, кроме изящного колечка с крошечным бриллиантом — подарка мужа,— у Веры Ивановны и в жизни не было. Все только самое необходимое. И никогда никому не завидовала, не изводила себя оттого, что кто-то из знакомых купил новую шубу или красивую мебель. «Поэтому, наверное, и здоровье у меня до сих пор еще приличное,— думала Вера Ива­новна,— а ведь семьдесят семь уже». Чепикова же всему завидует — увидала как-то у Веры Ивановны колеч­ко на пальце, пристала — продайте. И потом два месяца проходу не давала. Потому-то она и похожа на воблу. Все ей хочется иметь, всем завидует. Висели у Веры Ива­новны в комнате две маленькие старинные акварели — марины. Так тоже просила продать. Но Вера Ивановна, когда пришла нужда — собралась однажды к сыну на день рождения съездить,— в комиссионный отнесла ак­варели, а Чепиковой не продала. Красивые вещи нельзя в плохие руки отдавать. Правда, дали за акварели гро­ши, еле-еле на дорогу хватило. Сын потом ругался, ска­зал, что просто-напросто обманул оценщик мать, что ак­варелям этим цены нет. «Хотела приехать — написала бы,— сказал он.— Выслал бы деньги». Ну а чего же пи­сать? Ей хотелось сюрприз сыну сделать. И опять же, просить у него деньги — стыдно.

После того как ушла Чепикова, в квартире минут на двадцать установилась тишина. Вера Ивановна лежала в теплой постели, думала о разном. Она любила эти утренние часы, когда никуда не надо было спешить, когда можно побаловать себя, поваляться всласть. Всю жизнь Вера Ивановна вставала рано. Когда сын был малень­кий, надо было успеть отнести его в ясли, потом в дет­ский садик и успеть к восьми в магазин, где она рабо­тала кассиршей. Эту работу она не любила — все на нервах, все в спешке. Вечные очереди. Да и с деньгами не очень приятно иметь дело — то недостача, то оста­нутся несколько лишних рублей. Как открыли в Ленин­граде метро, она ушла работать дежурной. Сидела у эс­калатора на сквозняках. Но здесь платили побольше, да и время свободное было. Последние пятнадцать лет пе­ред пенсией Вера Ивановна проработала в театре. Би­летершей.

Уже совсем рассвело. Кусочек неба, который виднел­ся Вере Ивановне с дивана, на котором она лежала, был холодно-голубым. Потом утерял свой льдистый оттенок и чуть позолотился. Вставало солнце. «Наверное, будет хорошая погода,— подумала Вера Ивановна.— Наконец-то. Надоели дожди. И голова у меня с вечера раз­болелась не зря. К перемене погоды». Она вспомнила, что сегодня у них посиделки в парке. «У них» - это зна­чит у таких же пенсионеров, как и она. Лет пять назад они познакомились в парке. И с тех пор встречаются раза два в неделю. А если погода хорошая, то и каж­дый день. Познакомились они, конечно, не все сразу. Сначала Вера Ивановна с Лилей Трофимовной. Потом к ним на скамеечку как-то подсела Аня Удальцова. Аня Удальцова была у них самая молодая. Веселая, энер­гичная. С ней всегда было интересно. А как быстро сго­рела. И года не прошло со дня их знакомства. Шестьде­сят два года стукнуло Анне. За месяц до смерти они побывали у нее на дне рождения. Дома. Такой Аня на­полеон испекла! И наливки малиновой выпили. Разго­ворились старухи, раскраснелись. И попели, и поплака­ли. Анина квартира произвела на всех впечатление. Две комнаты огромные, рояль, книг много, красивые безде­лушки повсюду. По стенам картины. И все так нена­зойливо, не напоказ. Все с большим вкусом и тактом. Теперь этого не умеют. Красивые вещи расставят так, чтобы они сразу в глаза бросались, кричали: вот мы какие красивые и дорогие! «Мало осталось интеллиген­тов,—тоит Лиля Трофимовна.— Даже в Ленингра­де их раз-два, и обчелся». И Вера Ивановна с нею со­гласна.

Хорошо они отпраздновали Анин день рождения, ду­шевно. Тем более что в гости-то они друг к другу почти не '^ходят. Соберутся в парке, поговорят, редко когда в театр вместе сходят—и все. Это у Анны такая хоро­шая квартира была — она вдова профессорская. Сама когда-то в университете преподавала — а другим гостей и пригласить некуда. Живут все тесновато. Когда соби­раются вместе да разговоры ведут про свое житье — можно подумать, что у каждой хоромы. Но Вера Ива­новна знает, что хоромы не лучше ее комнаты. Понадо­билась ей однажды Татьяна Константиновна Зевельт — в театре дали две контрамарки, хотела ее пригласить на балет,— разыскала ее, так сама не рада была. И Тать­яну Константиновну в неудобное положение поставила. Правду та говорила, что с дочкой и зятем живет в большой трехкомнатной квартире, да только сама-то спит в чуланчике без окон. Наверное, когда-то кладов­ка была. Позвонила Вера Ивановна в квартиру. Долго не открывали. Потом скрипучий мужской голос спро­сил: «Кого надо?» Узнав, что Татьяну Константиновну, мужчина открыл, зажег свет в коридоре и, буркнув: «Она у себя» — скрылся за одной из дверей.

Так и осталась Вера Ивановна в растерянности по­среди коридора одна. Дверей несколько. В которую стучать? Хорошо Татьяна Константиновна услышала, как зять хлопнул дверью, и вышла из своего чуланчика.

А сама она? Разве может пригласить гостей в свою маленькую комнатку? Ведь и посадить негде. Стол крошечный. В буфете четыре чашки с блюдцами. Правда, от хорошего сервиза. Кузнецовский фарфор. Вот этот сервиз ей, и верно, от матери достался. Были и еще кра­сивые вещи, да в блокаду на хлеб сменяли. И не жаль! Слава богу, сами остались живы.

Из кузнецовских чашек она чай не пьет. Бережет. Уже давно сыну сказала:

—    Это тебе хоть маленькая память о матери будет.

Вера Ивановна встала. Долго расчесывала седые

длинные волосы. Потом аккуратно сложила спальное белье, подушку, сунула в шкаф. Поднимать диван и засовывать белье туда ей тяжело. Да и порвать можно, а простыни и наволочки и так штопаны-перештопаны. В это время за стенкой мощно взревела музыка. Низкие негритянские голоса запели там что-то про реки Вави­лона. Проснулся их четвертый сосед — Олег Борзунов, Борзунчик, как звала его Вера Ивановна. Вслед за музыкальной увертюрой сам Олег, напевая себе что-то под нос, прошествовал по коридору. Минуты через две он постучал в дверь.

—    Вера Ивановна! Пора вставать! Сейчас будем пить чай. По-то-ро-питесь!

Вера Ивановна улыбнулась. Олегу она симпатизировала. Во-первых, Олег был похож на ее мужа, а во-вто­рых, он был добрым, веселым, открытым. Когда три го­да назад он въехал к ним в комнату, жильцы которой дождались отдельной квартиры, Вера Ивановна забеспокоилась: молодой разведенный. А вдруг пьяница? Или хулиган? Олег не был ни хулиганом, ни пьяницей. Не­давно закончил институт имени Репина, развелся. Жил тем, что иллюстрировал книги да время от времени получал заказы от художественного фонда. Любил современную музыку, а так как свободного времени у него было хоть отбавляй, то музыка стала звучать в их квар­тире постоянно. Прокручивал Олег свои пластинки и кассеты через какую-то мощную и очень дорогую систе­му, которую он шутя называл «системой си», и Чепико­ва, объединившись с Кириллом, ходила жаловаться на него в домоуправление. Когда пришла комиссия и Веру Ивановну спросили, мешает ли ей музыка, Вера Ива­новна ответила, что нисколько. Ей, и правда, музыка не мешала. Она радовалась, что наконец-то в квартире нет этой гнетущей тишины, которой Вера Ивановна бо­ялась больше всего на свете? Вере Ивановне не очень- то нравились шумные ритмы каких-то диско и рока, за­унывные повизгивания в стиле кантри. Олег все пытал­ся объяснить ей происхождение этих многочисленных стилей, меняющихся чуть ли не каждый божий день, но Вера Ивановна, улыбаясь, махала рукой и говорила:

—   Да ну их, Олежек! Уж коль играют, значит, ко­му-то нравится. Ну и пусть играют.

Иногда она просила поставить пластинку с песнями Мирей Матье или ту, где так ладно и красиво поют две испанские девицы. Название их ансамбля она никак не могла запомнить.

А вообще-то она любила классику. Любила орган­ные концерты Баха. И здесь их вкусы совпадали. И вот эта чудная и даже чуть-чуть таинственная песня про реки Вавилона ей очень нравилась. Она вспоминала го­ды своего замужества, Анатолия, который занимался в аспирантуре и писал диссертацию о памятниках мате­риальной культуры Вавилонского государства.

Комиссия потом приходила еще раз. Чепикова, те­перь уже в одиночестве, пожаловалась на то, что Олег водит к себе молодых женщин.

—   Неужели ваша Чепикова думает, что я буду ухаживать за ней? — смеялся Олег.— Вот вы, Вера Ивановна, немолодая красивая женщина. Да еще вдобавок умная! Не считаете ли вы, что я должен приударить за Чепиковой?

Вера Ивановна не считала. Она, улыбаясь, слушала Олега и только просила его:

—   Вы хоть раскланивайтесь с нею, Борзунчик. Она же приведет еще двадцать две комиссии. Вас выселят и мне не с кем будет пить чай по утрам. И потом, Олег,— вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, ста­руху,— но вам бы надо сделать наконец выбор... Про­шлый раз вы знакомили меня с такой прелестной блон­динкой.

—   А! Вам понравилась Алла? — радовался Олег.— Она мне тоже нравится, а Чепиковой — нет. Она так посмотрела на Аллчку, когда мы встретились на лест­нице, что бедная моя невеста, придя ко мне, расплака­лась.

—   Вам необходим уход, правильное питание,— говорила Борзунову Вера Ивановна.

—   Вот женюсь, Вера Ивановна, все будет — и правильное питание, и уход. Но Алла отпадает. Она сов­сем не умеет готовить.

«Есть в нынешней молодежи что-то хорошее,— ду­мала Вера Ивановна.— Вот какие они все рослые, красивые. И знают куда больше, чем знали мы. И радо­ваться умеют, и не скопидомы. А то, что музыка гре­мит да девчонки ходят... Ну и что? Сама-то Чепикова была молодой или такой сушеной воблой и родилась?»

—   Вера Ивановна! — Олег снова стучал.— Чай готов. Такого вы еще не пили — моя новая невеста работает в Елисеевском.

Под рев каких-то западных цыган они пили чай, бол­тая о всяких пустяках. И Вере Ивановне было легко и свободно разговаривать с Олегом, расспрашивать его о современных художниках. Она чувствовала, что и Олегу интересно слушать о ее молодости, о том, как увлека­лись они, молодые девчонки, имажинистами, бегали слу­шать Блока. Потом осаждали концертные залы, где пел Печковский.

«А вот Володя мой никогда меня об этом не расспрашивал,— думала Вера Ивановна.— Почему? Жизнь то­гда была труднее, что ли?»

—   Вот когда я женюсь,— говорил часто Олег,— я, Вера Ивановна, обязательно напишу ваш портрет. По­шлю на выставку. Пресса его заметит. И напишет, что «Портрет ленинградки Веры Ивановны» работы извест­ного художника Борзунова — гвоздь сезона!

—   Когда вы женитесь, Борзунчик,— грустно отвеча­ла ему всегда Вера Ивановна,— меня уже не будет...

В сентябре,— точнее предугадать трудно,— в Ленин­граде обязательно устоятся несколько чудных солнеч­ных дней. Стихает свежий ветер с Финского залива, пре­кращаются дожди, и Нева застывает между опрокину­тыми в воду и размытыми легкой дымкой берегами. Осо­бенно хорошо в это время на Каменном острове. Обяза­тельно в будний день, обязательно утром. Если сесть на скамейку где-нибудь недалеко от легкого, холодновато­-белого, словно тронутого инеем Летнего театра, то мож­но услышать, как с жестким шорохом падают с кленов желтые листья. Город шумит за деревьями приглушенно, только время от времени резко застонут где-то тормоза автомобиля да, словно дятел, долбит автоматический мо­лот, забивая сваи на набережной.

Туда, на Каменный остров, поехала сегодня Вера Ивановна, радуясь неяркому солнцу, ленивому туману над Невой. Народу в трамвае было немного. Вера Ива­новна удобно села и глядела на мелькавшие за окном серые, давно не крашеные дома Среднего проспекта.

Потом трамвай помчался по Тучкову мосту, мимо речного вокзала, мимо больших пассажирских пароходов. Вера Ивановна с удовольствием вспомнила, как ездили они на пароходике в Петродворец. Это было в прошлом году. Тогда еще к ним на Каменный ходила Тая Викторовна, худая, всегда подтянутая, с большим узлом чер­ных крашеных волос на затылке. Красивые икрастые ноги, а главное — походка — сразу выдавали в ней быв­шую балерину. Одевалась Тая Викторовна со вкусом, и только внимательный взгляд мог заметить, что все ее красивые вещи давным-давно перелицованы, перешиты и кое-где подштопаны. Уж это-то Вера Ивановна видела сразу. Да и не только она — все они, старые ленинград­ки, отводившие душу в разговорах, не слишком были заласканы жизнью. Каждая по себе знала, с каким трудом удается дотянуть от пенсии до пенсии. Но говорить об этом никто не говорил. Даже наоборот! С каким неподдельным восторгом рассказывала какая-нибудь из подруг на очередных посиделках в парке, что на днях получила письмо от дочери или сына и пере­вод.

—    Немного, конечно. Но к моей пенсии это такая при­бавка...

И в доказательство вытаскивала из сумки или обыкновенной авоськи белую коробочку с пирожными.

—    Конечно, от Норда! И, конечно, самые свежие.

Это могли быть и маленькие бутерброды с сервела­том. А сервелат непременно из Елисеевского.

Все восторгались, хвалили заботливую дочку или сына, с удовольствием ели пирожные, запивая их кофе из маленьких стаканчиков.

Кофе — это была традиция. Они приносили его по очереди в большом китайском термосе, который подарила им покойница Аня Удальцова.

И Тая Викторовна приносила пирожные от Норда,— они обязательно называли Норд, а не Север,— прино­сила и расхваливала своего сына, который жил с нею вместе и был очень заботлив и внимателен. Но однаж­ды Тая Викторовна не пришла к ним на скамеечку, хо­тя и погода стояла прекрасная и ее очередь была при­нести кофе. Не пришла она и в следующий раз. А когда Татьяна Константиновна Зевельт заглянула к ней домой на Староневский, то сын сказал, что Таю Викторовну удалось поселить в Дом ветеранов сцены, она очень до­вольна.

Дом такой фешенебельный, живется там славно. И отдал Татьяне Константиновне китайский тер­мос.

В один из дней подруги сговорились встретиться не на Каменном острове, а в парке около стадиона Ки­рова. Дом ветеранов был там рядом. Но Таю Викторов­ну они повидать не смогли. Дежурная сходила за ней, но вернулась одна:

—   Тая Викторовна неважно себя чувствует. Она не сможет с вами встретиться.

Всем было грустно. Они шли по пустынным аллеям парка и молчали, стараясь не глядеть друг другу в гла­за. Они хорошо понимали Таю Викторовну.

—   Она ведь там не одна,— сказала после долгого молчания Вера Ивановна.— Найдет себе подруг.

Одиночество. Больше всего они боялись одиночества, одинокой старости. Потому и собирались, однажды раз­говорившись случайно в парке, потому и держались друг за друга. И вели нескончаемые разговоры о детях, живших своей, особой, конечно же, интересной жизнью. И счастье детей было для них главным, наполняло их сердца радостью и чувством исполненного долга. Ну и что из того, что к этой радости примешиваются капель­ки горечи? Это ведь их горечь, горечь, которой они не де­лятся ни с кем, и она даже помогает им жить, чувство­вать, что они еще сильны. Иначе ведь эта горечь могла бы отравить все последние годы их жизни. А они еще раду­ются жизни, радуются хорошим погожим дням, красоте осеннего парка, веселому смеху играющих детей, чуд­ным ритмам песенки «Реки Вавилона».

Трамвай все мчался и мчался по своему маршруту, входили и выходили люди, от остановки к остановке, и по  мере того, как трамвай приближался к кольцу, к своей конечной станции, людей становилось все меньше и меньше. Веру Ивановну утомило мелькание домов, улиц, автомашин. У нее слегка закружилась голова, и она прикрыла глаза. Ей вдруг показалось, что она, совсем  молодая и легкая, едет на этом же трамвае, на тот же самый Каменный остров, на гребную базу, где ждет ее Анатолий. Они сядут вдвоем на остроносую, поблескивающую коричневатыми лаковыми боками двойку и легко заскользят по невской глади...

На кольце молодая вагоновожатая, взяв свой марш­рутный лист, пошла к диспетчеру, тоже молодой и сим­патичной. Минуты три,— расписание позволяло,— они поболтали о каких-то своих мелких делах. О том, что в магазинах пропали хорошие колготки, что в модной парикмахерской при Октябрьской гостинице насидишься в очереди, прежде чем попадешь к хорошему мастеру.

— Ну, мне пора! — поднялась со стула вагоновожатая.— Теперь еще два круга — и пересменка.

Она вышла из диспетчерской и пошла к своему трамваю. И тут заметила, что во втором вагоне сидит какая-то женщина. «Заснула, что ли?» — подумала вагоновожатая.

— Гражданка! — тронула она за плечо седенькую, аккуратную старушку в шляпе из черной соломки. — Гражданка, мы уж давно приехали!

Но Вера Ивановна уже ничего не слышала.

 1980

 Исочник: Сергей Высоцкий. "Реки Вавилона".М., Советская Россия 1984

От редакции:

Вавилонские реки — это Тигр и Евфрат. Месопотамию, территорию, расположенную между Тигром и Евфратом, называют колыбелью современной цивилизации.
Реки Вавилона (Rivers of Babylon)  — суперхит диско-группы Болни М (1978).Группа была создана в 1975 году в ФРГ (продюсер – Фрэнк Фабиан). Все участники группы ародились за пределами Германии, на Карибских островах. Они перебрались в Западную Европу в подростковом возрасте. Главный состав группы — Лиз Митчелл, Марсия Баррет, Мэйзи Уильямс, Бобби Фаррелл. В 1978 году Бони М стали первой группой мирового уровня, прорвавшей железный занавес. Побывали они и в России.

Послушайте эту композицию. https://youtu.be/kGsJ6fvAGI0   

 А вот перевод этой песни на русский язык:

У ВАВИЛОНСКИХ РЕК

У вавилонских рек сидели мы тогда.
и слезы лили, наш Сион воспоминая.
У вавилонских рек сидели мы тогда
и слезы лили, наш Сион воспоминая.

Туда злодеи в плен нас затащили,
вы пойте  пойте песни, говорили.
Но как нам песнь Господню петь в чужой земле?

Туда злодеи в плен нас затащили.
вы пойте, пойте песни, говорили.
Но как нам песнь Господню петь в чужой земле?

Пусть слово наших уст и помыслы сердец
Тебе приятны будут вечером, Творец!
Пусть слово наших уст и помыслы сердец
Тебе пприятны будут вечером, Творец!

У вавилонских рек сидели мы тогда
и слезы лили, о Сионе вспоминая.
У вавилонских рек сидели мы тогда,
и слезы лили, о Сионе вспоминая.

У вавилонских рек (у темных слез рекѝ)
Сидели мы тогда (вам песни нужно петь!)
и слезы лили (пойте песню о любви),
Сион свой вспоминая (да, да, да, да, да!)

У вавилонских рек (ты слышишь, Вавилон?)
сидели мы тогда (ты слышишь плач людей?)
И слезы лили (нам поможет только Бог),
Сион свой вспоминая (славься мощь Твоя!)

У вавилонских рек (о да, о да, о да)
сидели мы... (да, да)

Перевод Анатолия Нехая