Чувство сказочного

Человеком первобытным владеет чувство сказочного. В радости бытия или в испуге свершающегося, он видит все кругом слитным, взаимопереливаю-щимся, грани разнородного сплетаются в один узор, и этот узор причудлив. Так рождаются на земле сказки, сказания, легенды и мифы.

Чувство сказочного сопровождает ребенка и наших дней, все время его детства. Для ребенка вещи - живые, и, вообразив что-нибудь о чем-нибудь, он чем-нибудь своего воображения заменяет, оживляет и расцвечает неживое и нецветное что-нибудь окружающей его действительности. Так мир, видимый ребенком, весь переливается жизнью, красками, звуками, сказками, неожиданностью.

Высоко одаренный поэт весь во власти такой творческой способности, он ведом по путям восприятия чувством сказочного. Один из самых творческих поэтов современной Чехии, проживший менее четверти века и угасший 24-х лет, нес - воплощение этого чувства, расплавляющего неподвижный, твердый металл и создающего брызги и целые потоки текучего серебра и золота.

 Вещи

Люблю я вещи, молчаливых друзей-сотоварищей,
Потому что все так с ними обходятся,
Как будто они не живут,
А они-то живут и глядят на нас,
Как верные псы, сосредоточенным оком,
И страдают,
Что ни один человек не молвит им слова.
Стесняются первые речь начать,
Молчат, и ждут, и молчат,
А однако же,
Хотелось бы им поговорить немножко.

За это люблю я вещи,
А также и целый мир.

 (Сб. Гость на порог, 1921)

 Это - верный подход к вещам мира сего. Подходя так к миру и входя в его запутанности, загораешься часто и огнем красивым.

В одном из самых ранних своих стихов Волькер говорит:

 Предчувствие солнца там в дымах кровавых.
Вы мыслите, здесь не сверкнем мы огнем?
Ах, верьте, лишь верьте, без страхов, без ржавых
Мы верой и солнце с собой унесем!

Возьмем, унесем, похитим, принесем, всюду с собою клад, самопроизвольно размножающихся в числе сокровищ, если мы так начинаем свое раннее утро, ибо тогда: 

Покой в нас и радость, и бродим мы, босы,
Студеной травою в росистых лугах.
Серебряны всходы, в них ранние росы,
Мы плакали прежде, теперь в нас - размах! 

(Утренняя песня, Цикл Юношеские стихотворения, 50) 

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Кристальной чистотою сердца лучится великолепный стих Волькера «Смирение». 

Смирение

Стану я меньшим, еще стану меньшим,
Чтоб стать наименьшим на целом свете.

Утром в лугах, в расцветающем лете,
Над цветком наклонюсь наименьшим.
Буду ближе и ближе к нему наклоняться,
Зашепчу, перед тем как с цветочком обняться:
«Малютка босой,
Небо, с тобой разделяя всю власть,
О тебя опирается каплей – росой,-
Чтоб не упасть.»

 (Гость на порог, цикл Мальчик.)

 Чтобы явиться в победительной роскоши своего исполинского лика, воспетого и Ведами, и Авестой, и Библией, безмерная Вселенная опирается на великость наименьшего. Юноша-чех с пастушеской свирелью становится здесь рядом с могучим английским поэтом-символистом, Вильямом Блейком, и они в этом утре - одинакового роста. Оба они повинуются Солнцу, а Солнце нарощает цветы, и колосья, и оно - великий поэт, оно поэт поэтов.

 Жатва

Солнце великий поэт,
Написало красивую песню

Пером золотым
На нашей земле.
Мужчины без сюртука,
Женщины в алых платьях,
Детки на маминой юбке,
День деньской
Только и делают,
Что читают, читают, читают.
На пригорке над полем
Также хочу произнесть эту песню,

Возгласить,
Чтобы старые все на деревне
Вышли скорей на порог,
Услыхали, что солнце для них написало.
Но слова такие большие,
Что никак не проходят моими устами,
Все же чую, что я -
Колос на ниве,
Начертание буквы,
Всклик!

 (Гость на порог, цикл Мальчик)

 Легкая, воздушная сказка, обволакивающая весь зримый кругоем и придающая всему множеству явлений особую прелесть, как одно белое облачко особо чарующим делает в ясное утро всю безбрежную голубую долину неба, приснилась Иржи Волькеру еще в самом начале пути… Нам, русским, создателям бессмертных сказок, снился Конек-Горбунок и Сивка-Бурка = Вещая-Каурка. А Волькеру приснился вещий и нежный Конь Белогривый…

 Дети играют, сочиняя и переживая ежедневную сказку, в мужа и жену, в бабушку и в дедушку. Они иногда говорят при этом удивительнейшие слова, каких сами они, взрослыми и даже старыми, через годы и через десяток лет, не сумеют сказать, а если им повторишь эти их детские слова, их собственные, в измененном своем лике они просто пожмут плечами и скажут: «Как странно!» Юный поэт поизносит одно из таких речений:

 Гай

Я однажды женюсь,
Будет двенадцать сынов у меня,
 Двенадцать сынов, как двенадцать берез.
Исчезнет жена моя, среди них потеряется,
Как белая часовенка в зеленом гае,
А я перед нею скамьею молитвенной буду, мохом обросшей.
Внучки-подружки на мне на коленки станут,
А в сумерки Бог приходить к нам будет на ужин.

 (Гость на порог, цикл Мальчик.)

 Это все еще взаимосогласие и гармония творящего чувства сказочности… К поэту пришли все звезды в гости, и месяц качается в его качалке. Но, когда он спросил их, не видали ли где они его милую, все они встали и пошли искать, где она. Отойти отошли, и ушли до далекого края. Вот их больше и нет. Легко спугнуть небесных гостей и самым простым словом, и самым невинным вопросом. Но звезды и месяц уж очень стары. Им не удастся, пожалуй, дойти туда, где милая. «Пойду-ка за нею я сам», говорит, влекомый влюбленностью, юный поэт.

Но, досягая, можно достигнуть и Неверной. Можно достигнуть, уснуть и спать на любимой груди, на двух белых волнах, где вечный прибой. Но Неверная в этот миг говорит про себя: 

«Хоть спи тут, нет здесь мира,
Не для тебя здесь мост,
О, сердце женщин – небо
Со всем обильем звезд.
И не твое то сердце,
А если - чье оно?
Лишь ночи, только ночи,
Где век и век темно» 

Из такого чувства дали вблизи выросло изумительное песнопение Волькера «Гой!»

 Гой!

Два рога лесные запели, до черного пели покоя,
Белая мчалась борзая вкруг красного сердца.

Гой!

Не знаю, дойду ли до лова, дойду ли до боя,
Знаю только, что должен с собой захватить я заряды, .
Наберу безумных зарядов и дикое диво-ружье,
Острые взгляды
И сердце мое.

Со стены все картины сорву,
Одну только Деву Марию оставлю я тут,
Чей взор в вознесенном воскрылии,
Воззову: -

«Сегодня, быть может, о, Дева, тебя убьют,
Пронзят твою грудь, твои белые лилии,
Раненый, может, я сам возвращусь с бездорожья
Тогда я молю тебя, Матерь Божья,
Сойди со стены и утешь безутешного,
Юношу, может быть, грешного,
Который послушался рога лесного, борзой и глядящего сердца!»

 (Там же)

 Я беру только пригоршню богатств Волькера. Беру только несколько цветков и два-три драгоценных камня, а их гораздо больше в его молодом, не перебродившем творчестве. Он весь обрызган росой, этот клад, и окружен щебетом весенних птиц, и разымянным ласковым овеян воздухом. Может быть, вся природа - Неверная. Может быть, вся жизнь - Неверная. Может быть, неверна и вся Вселенная. Но за всем меняющимся есть и что-то неизменно манящее. Мне дорог тот Волькер, на которого я могу взглянуть чистыми глазами, заглянуть в его красивые, ясные, детские глаза. Блаженны чистые сердцем. Блаженны кроткие. Блаженны нищие духом, с раскрытым над ними и пред ними Царством небесным. В этом Волькер прекрасен, как мало кто.

  Источник: Константин Бальмонт. «Душа Чехии в слове и деле», Брно, 2001.

 В оформлении публикации использованы картины Ирины Бируля с ее Юбилейнй выставки в Доме Актера.

Фото Маргариты Стрелковой