Вырезки

На свадьбу я получила следующие подарки:

— карточку с белыми лилиями на позолоченных стеблях с доклеенными кружевными листьями;

— открытку с английской фразой For my friend, написанной каллиграфическим почерком на обороте,

— китайскую резинку в форме мышки с запахом Дональда,

— два светоотражающие шнурка,

— портрет моей лучшей подруги Зюты, выполненный фломастером на картоне,

— фотографию моего мужа, вырезанную из «Bravo!»

Я собрала подарки и стала их раскладывать так, чтобы показать во всем великолепии: карточку с лилиями положила справа, открытку и портрет — слева, мышку — тут же под открыткой, шнурки красиво обернула вокруг резинки, а в самом центре композиции расположила изображение своего мужа. Отступила на три шага, чтобы с расстояния лучше оценить эту свадебную выставку. Потом смешала все и вновь разложила подарки на поверхности зеленого стола. Повторила еще раз процедуру собирания и раскладывания, а потом еще раз и еще, и всякий раз предметы собирались в новые, интересные конфигурации. Но ни разу я не забыла о том, чтобы фотография мужа была посередине. Это был самый ценный подарок, настолько восхитительный, что я почти не смела его касаться.

Две мои подруги, приглашенные на свадьбу, поднялись с кушетки, поставив тарелки с остатками торта на ковер.

— Мама мне велела вернуться к восьми, — объяснила одна. Через минуту они уже находились в прихожей; надевали свои молодежки и болониевые куртки. Я еще раз поглядела на стол, на фотографию мужа, и отнесла грязные тарелки на кухню. Потом открыла дверь на лестничную площадку. Девушки за порогом притянули меня к себе и зашептали, поглядывая украдкой в глубину комнаты:

— Там еще Коза осталась. Что она себе думает?

— Ей нужно выбрать мужа, а то она испортит нам настроение.

На площадке серое терраццо пола было украшено подтеками грязной воды. Стены до половины покрывал гипс, имитирующий шершавую поверхность известняковой скалы. Двери лифта были  почти полностью, включая промежутки между буквами в надписи «Убедись, что кабина на месте», измазаны черными каракулями: «chuj», «сipa», «AS + PW = BWM». Пластмассовая кнопка для вызова лифта тоже была обрамлена неровными значками. Я нажала ее. Сквозь узкую щель было видно, как толстый трос лифта перемещается вверх, таща за собой тяжеленную кабину. Медленно, с тихим жужжанием лифт остановился на нашем этаже.

За дверцами показались два девичьих лица, и я еще успела помахать им на прощание, прежде чем они исчезли под бетонным полом. Когда свет за металлическими дверями погас, я вернулась в квартиру. Добравшись до стола, вздохнула с облегчением: фотография мужа лежала там же, где я ее оставила. Коза и Зюта сидели рядышком в молчании, присматриваясь ко мне понимающим взглядом.

— Ну вот, теперь он есть, — шепнула Зюта и обняла мня так крепко, что жестким рукавом свитера оцарапала мне лицо.

— Да, — я взглянула отсутствующим взглядом на ее немодную одежду и вновь склонилась к изображению своего мужа. Хоть он и был в моих руках, беспокойство меня все же не оставляло.

Пододвинула его ближе к лицу. Мой муж, Джордж Майкл[1], лежал на деревянном паркете, опираясь головой о локоть. Колечко в левом ухе блестело, словно благодарственная жертва, на фоне загорелой шеи. Ноги, втиснутые в узкие кожаные брюки, были слегка раздвинуты. Я не смела остановить взгляд на том месте, где кожа брюк слегка выпячивалась под давлением изнутри. Стремительно перевела взгляд на его грудную клетку, где наполовину расстегнутая темная рубашка являла густые заросли волос. И снова почувствовала беспокойство. Посмотрела мужу в лицо. Провела ногтем по его двухдневной щетине. Блестящая бумага сморщилась, и я замерла в панике — оттого, что могла бы повредить ценную вырезку. Я держала его на раскрытой ладони, успокаивая ускоренное дыхание. Поглядела на снимок с другой стороны: половина лица девушки с перманентной завивкой, троекратно увеличивающей объем волос, дышала белым дымком, наполненным непонятными немецкими словами. Я снова перевернула снимок и подушечкой пальца погладила старательно уложенную прическу мужа. Наконец, поколебавшись, прижала фотографию к сердцу. Подняла голову и посмотрела на Козу. Та сидела на кушетке по-турецки, держа на коленях ножнички, острия которых всего полчаса назад вырезали из журнала тело моего супруга. Она глядела на меня, как бы пытаясь угадать мои мысли.

— Не знаю, нравится ли мне его новый image – сказала я тихо, хотя иностранное слово выделила более громко, гордясь, что его запомнила. Впервые я услышала его в один из субботних вечеров при перечислении хитов «Тройки»: «Великое come back Джорджа Майкла; поп-идол начинает новую карьеру новой песней и новым image’ем». Но только когда в «Телеэкспрессе» я увидела мельком его видеодиск, то поняла значение слова image. Image означало ритмическое движение кожаных брючек, хореография которых была спланирована так, чтобы мысли подростков задрожали подобно крыльям бабочек, раскрывающимся на мгновенье и в ту же секунду складывающимся вновь. Image — это были низкие звуки, напоминающие икоту, и фраза I want your sex, без конца повторяющаяся, невзирая на то, как неловко она звучала бы при переводе на другие, менее смелые языки. Я знала, что означают по отдельности английские слова: I want и your и sex — но они с трудом складывались в цепочку понятий. Польский перевод крутился у меня в голове с неохотой, уничтожая накопившиеся там более красивые строки. Романтические слова gave, you, my, heart отправлялись в мусорный ящик. Я влюбилась когда-то в золотоволосого мальчика, который в лирических сумерках держался за снасти парусника, горюя об опрометчиво произнесенных нежных словах. Теперь у этого мальчика был новый image.

— Ну, так не бери себе этого снимка, — Коза нацелилась ножничками на голову мужа.

— Не-е-ет! – замахала я рукой, отводя картинку подальше от опасных ножниц. Зюта тоже вскочила с места, вытянув перед собой руки наподобие щита.

— Успокойся, я только пошутила…

Меня била дрожь. Я покачала мужа в ладони, словно в колыбели. Он принадлежал теперь мне – и я не позволю никому его обидеть. И даже готова полюбить этот новый image.

Мы все повыходили замуж за эти блестящие вырезки из журнала «Bravo!». Я и четыре мои подруги. Каждая из нас выбирала своего идола, рассылала приглашения, устраивала небольшой свадебный прием, на котором хиты мужей раздавались из переносных «Грюндигов» настолько громко, насколько нам позволяли родители. Коза приходила на эти встречи с серьезным выражением лица церемониймейстера. Она садилась перед нами, храня молчание, в позе модели, так чтобы мы могли ее рассмотреть и позавидовать новым ужатым брюкам, присланным отцом в посылке из ФРГ. Потом она открывала голубой ранец, украшенный портретами Микки Мауса, и вытаскивала пачку номеров «Bravo!». Их гладкие страницы блестели наподобие водной глади. Снимки отличались разнообразием красок, более выразительных, чем австрийские фломастеры. Они пахли краской всех печатных станков Западной Европы. А потом Коза принималась за вырезание, раскладывая чудесные страницы по всему полу. Достаточно было нескольких взмахов ножниц, и вот уже от страницы отделялась фотография супруга для счастливой невесты. Ненужные обрезки падали на ковер длинными лентами. Коза вырезала только небольшие снимки с тех страниц, где идолы толпились друг возле друга, как святые в крыльях алтаря. Плакаты большего размера она нам только показывала: разворачивала, позволяла посмотреть вблизи, даже прижаться щекой к фигуре в натуральную величину. А потом снова складывала и прятала между гладких страниц. Все они оставались для нее. Плакаты покрывали стены ее маленькой комнаты, точно пестрые обои. Налезали друг на друга и бодались острыми углами. Некоторыми плакатами она оклеивала дверцы шкафов и шкафчиков, другими обертывала книги. У нее были все наши мужья — прибитые, приклеенные и сложенные. На свадебные подарки шли только маленькие плакатики. Почти такие же ценные.

Мой муж был уже вне опасности, за пределом досягаемости острых ножниц Козы. Ее внимание теперь привлекли черно-белые фото-истории подростков, юношей и девушек, с серьезным видом беседовавших на какие-то таинственные темы, целовавшихся, ливших слезы или делавших покупки в магазинах с невероятно полными полками. Крепко сжимая в руке свое серебряное оружие, Коза вырезала сцену за сценой и с насмешливой улыбкой меняла их очередность: вначале героиня выбегает из ресторана и выбрасывает в мусор цветок; потом они ссорятся; потом целуются; потом она накладывает макияж перед выходом на свидание.

Я гладила мужа по его лицу, размером с ноготь мизинца. Вокруг его тела светлые доски паркета зазубривались, превращаясь в симметричные треугольники. Если бы я нашла этот снимок в одной из польских газет, я бы даже не поняла, что это деревянный паркет. Наверное, я бы даже не смогла различить, где кончается рубашка, а где начинается пол. Голова, шея и руки мужа появлялись бы в нем словно привидения из тьмы, кожаные брюки создавали бы кучку пепла рядом с разрезанным на куски телом. Но на снимке из «Bravo!» я отчетливо видела, где проходит обозначенная черной кожей граница между бедрами и деревом. Я видела, где кожа поднимается и опадает, образуя холмистый пейзаж тела. Или скорее ухабистую улицу, покрытую блестящим от дождя черным асфальтом. Я почувствовала щекотание в желудке, как если бы разболтанный лифт, пахнущий кислым запахом пожарища, поднимался вверх в моем горле. Я вздохнула. На стене моей комнаты, в том месте, где теперь сидела Коза, висел плакат моего мужа в натуральную величину, - единственный, которым я обладала. Он был взят из воскресного приложения к газете «Дзенник людовы», я выстояла за ним два часа в очереди в одно субботнее утро. На плакате, в декорациях летней заграничной ночи, Джордж Майкл, нежный и деликатный, с меланхолическим взглядом, держался за снасти парусника со всей горестной силой своей несовершенной любви. Однако качество снимка превратило его золотые волосы в кипу выцветшего сена; кляксы неравномерно нанесенной краски испачкали его первоначально молочно-белую кожу; пальцы слились с морскими канатами, увеличивая их толщину, а бумага была жесткой, шершавой и легко рвалась.

— У тебя дома есть такой же из «Bravo!», верно? – показала я рукой на плакат, глядя на Козу умоляющим взором.

— Да, есть, — она играла с цветными резинками на конце своей светлой косы. Наверное, тоже отец прислал.

— Ты не дашь мне его на пару дней? Только на нашу медовую неделю?

Коза отрицательно качнула головой, даже не взглянув на меня.

— Ну, пожалуйста! Ты ведь знаешь, что его предыдущий image мне больше нравился – голос у меня дрожал. Капли слез заставили выгнуться стены комнаты, смазали лица моих подруг.

Коза покрутила головой. Толстая светлая коса двукратно ударила ее по спине.

— Тебе ведь он даже не нравится, а я так его люблю! — я заглянула ей в глаза с укоризной. Попыталась проглотить горечь во рту. Кончиками пальцев я продолжала гладить фотографию, лежащую на ладони.

Зюта придвинулась и положила мне голову на плечо.

— А мне нравится этот новый image — она осторожно вынула снимок из моей руки. Я почувствовала клубок страха в желудке. Уже лучше. Уже хорошо. Она моя подруга. Ей можно до него дотронуться.

— Что с тобой происходит? — Зюта подняла вырезку так, что солнце просветило бумагу насквозь. Белый пузырь, выдыхаемой молодой немкой на обратной стороне, окружил голову мужа ореолом.

— Не забудь, что у меня есть настоящая проблема. Мой Стинг женился на другой. Можно было бы обвинить его в двоеженстве, — вздохнула она. — Но я не могу, я слишком сильно люблю его.

— А я никогда не выйду замуж. Майкл Джексон[2] — это только мой бойфренд, — захихикала Коза. Она теперь резала полоски блестящей бумаги на кусочки величиной со снежинку. — И он уже начинает мне надоедать. Пожалуй, я брошу его ради Лималя[3]. Или... ради Марека из шестого «а». Он без ума от меня.

Мы с Зютой поглядели на нее с отвращением. Я подняла с дивана несколько кусочков бумаги.

— Ты тут насорила.

— Ну и что с того?

Зюта вернула мне мужа обратно на ладонь. Обняла меня, утешая. Потом нажала Play на «Грюндиге», и из маленького динамика полилась река жемчужной музыки. А за ней сладкий голос мужа: Time can never mend the careless whispers of a good friend.

— Расскажи нам лучше, как вы с ним познакомились.

Всем своим подругам я придумывала в качестве свадебного подарка их личные любовные истории. Теперь я должна была сама себе подарить такую же. Я не сразу начала говорить. С минуту посидела в молчании, заслушавшись голосом мужа, который пел об умирающей музыке, моих глазах и серебряном море. Ангельские звуки успокоили меня. Я накрыла фотографию другой ладонью, пряча мужа под пальцами, как в шкатулке. Призвала отдаленные образы.

...Я сидела в кафе на Trafalgar Square и делала домашнее задание по английскому. Внезапно открылись двери, и в кафе вошел Он. Заказал шарлотку и чай с молоком.

Never without your love.

— Чай с молоком. Уи-и-и! – Коза скривилась и вывалила язык, будто бы ее тошнило.

— В Англии все так пьют, — обернулась я к ней со злостью. — Ты не слышала об этом на занятиях?

— Слышала. Но все равно это гадость.

Я не ответила. Продолжила рассказ.

...Он сидел там, пил чай с молоком и что-то записывал в блокнотике. Красивом, с золотым обрезом. Я подумала, что он, может быть, пишет новую песню. Внезапно он поднял голову, и наши взгляды встретились..

Please stay.

— И что? И что?  — Зюта всматривалась в меня, словно бы творя молитву.

— Я встала и подошла к его столику... Сердце у меня билось, и ноги дрожали. Когда я остановилась перед ним, весь английский вылетел у меня из головы. Но я вспомнила две самые важные фразы: George, I love you. I cannot live without you.

Коза повторила за мной английские слова, хихикая под носом. однако набожный взгляд Зюты придал мне уверенности. Как всегда, я перевела ей все на польский. Ее родители не хотели тратить деньги на внеклассные занятия.

— Конечно, он сразу сориентировался, что я иностранка. Спросил, откуда я приехала. Когда я сказала, что из Польши, это произвело впечатление. Сказал, что это дальний путь, который нужно преодолеть ради любви. А потом заявил, что для польки я говорю по-английски совсем неплохо. Тогда я посмотрела ему прямо в глаза и призналась, что начала учить английский специально для него.

Крaa, тaм тa рaa, рaa.

— Ты же врешь! Ходишь на английский, потому что мама велела. — Козе надоело сидение на кушетке. Он теперь прыгала и танцевала под окном, время от времени подтягиваясь на парапете.

— Неправда. Я записалась ради него! – снимок уже наполнялся теплом моих ладоней. Мне показалось, что эта бумага греет мою кожу. Музыка притихла. Последние волны реки ударяли о стены комнаты. Я была там с ним на яхте. Готовая все ему простить.

— Ну, а что дальше? — Зюта потянула меня за рукав бирюзовой блузки, привезенной из Турции.

— Мы пошли на прогулку, — заговорила я быстрее, потому что муж запел в более быстром темпе, выкрикивая: Bang! Bang! и называя меня своим baby. — Он забрал меня в Вестминстерское аббатство, потом к Биг Бену, к зданиям Парламента и лондонскому Тауэру.

— А вы ходили смотреть на Статую Свободы? — Коза махала руками в ритм музыке и при каждом Go go выбрасывала в окошко горсть нарезанных бумажных снежинок.

— Нет, пожалуй, нет... — сказала я неуверенно, избегая взгляда Козы. Как мне помнилось, название Statue of Liberty промелькнуло передо мной, когда я перелистывала учебник для средне-продвинутых. Но мы еще не дошли до этого уровня. Лучше не вдаваться в эту тему.

— Зато мы гуляли по берегу Темзы. На ее берегах стоят большие здания, гораздо выше, чем наши жилые блоки и даже небоскребы. У них по сто этажей, а стены обложены стеклом, и все в них отражается. Мы вошли в одно и поехали на верхний этаж на лифте. У лифта со всех сторон окна, так что я видела всю панораму ночного Лондона. Когда мы уже были на самом верху, он со мной объяснился.

Hang! Bang!

— А после был секс! — Коза выставила голову в окошко и крикнула «секс!» в сторону соседнего балкона.

— Заткни рот! — Зюта покраснела.

— Но ведь он так поет: Seks, seks, seks. Послушай! — Коза нажала кнопку FWD магнитофона и бросила мне в лицо открытый номер «Bravo!».

Защищаясь, я раскрыла ладони. Фотография мужа упала на текст его первой сольной песни. Я хорошо знала эту песню, но никогда не видела ее слов, напечатанных здесь в двух черных колонках — английская колонка рядом с колонкой по-немецки — на серо-стальном фоне. Кассета вновь заиграла, и внезапно это слово отчетливо зазвучало в моих ушах, а потом выделилось на блестящей бумаге и заплясало на печатных строчках. Оно перебегало с места на место и из одной колонки в другую, нигде не меняясь. Зюта протянула руку, чтобы выключить оскорбительную песню, но Коза ухватила ее под локоть и вывернула назад. Пронзительный писк Зюты смешался с ритмичным дыханием мужа, но я не могла ей помочь. Все внимание я сосредоточила на тексте, лежавшем на полу. Насколько позволяло мое знакомство с английским, я старалась расшифровать послание, лежащее передо мной. Внезапно поднялся занавес, составленный из знаков. Некоторые слова выглядели так же, как польские, у которых ампутировали или которым пересадили некоторые их части: It’s natural. It’s chemical. It’s logical. Удивленная, я задержалась перед словом habitual, и перед моими глазами встало длинное черное одеяние монахини (по-польски habit – прим. переводчика). Sex is something that we should do. Sex is something for me and you. Слова открывались одно за другим, подобно статьям в энциклопедии, а потом объединились в общем неоспоримом значении: Sex is natural. Sex is good.

Зюта и Коза катались по полу, таская друг дружку за волосы и царапаясь как коты. Разноцветные резинки валялись в беспорядке под парапетом. Солнце осветило пышные волосы Козы, украшая их бешеными искрами.

— Выключи это! — кричала Зюта хриплым от бешенства голосом. В глазах у нее были слезы.

— А зачем? — Коза старалась ее перекричать. — Ты лучше послушай! Когда есть муж, то следует заниматься сексом!

...Мы вышли из лифта на сотом этаже. Держались за руки. Вместе глядели вниз, поражаясь панораме ночного Лондона. Он слегка приоткрыл мягкие губы, которые должны были произнести любовное признание. Глубокое чувство было написано на его лице. На небритом лице. У него были темные волосы. Натянутая кожа брюк.

Sex with me
Sex with me
Have sex with me.

— Если вы не прекратите, мама выгонит вас вон! — крикнула я. Вырезка с портретом мужа все еще лежала на открытых страницах «Bravo!». Я подняла ее и прижала к губам, размеры которых почти идеально соответствовали размерам его уменьшенного тела. Страстный поцелуй прикрыл его целиком. Мне захотелось, чтобы он исчез, растворился наподобие облатки для причастия под влиянием моего тепла. Тогда наше прощание было бы не таким болезненным. Но он не исчезал. Так что у меня не оставалось выбора. Не отрывая взгляда от его миниатюрных глаз, я медленно сдавила снимок в ладони.

— Что за глупая забава! — подошла я к подругам, которые все еще пищали и таскали друг дружку за волосы. Решительным жестом я выбросила в окно комок из блестящей бумаги. Коза и Зюта в течение секунды глядели на меня, не понимая, что я, собственно, наделала. Потом бросились к окну. Они еще увидели, как смятый комочек фотографии падает с высоты седьмого этажа, вдоль серых стен моего родного блока, прямо на скрещение дорожек на тротуарах, обсаженных живой изгородью. Вокруг моего блока стояли другие блоки, образуя в плане большую звезду, а за ними еще блоки, а за теми — следующие и так далее, подобно многократным отражениям в зеркалах.

В промежутке между блоками виднелась треугольная башня современного костела, завершающаяся бетонным крестом, от которого отражалось послеполуденное солнце, и он светился подобно неону какого-нибудь будущего торгового центра. На тротуаре группа девочек чертила мелками длинные линии. Двое мальчишек, знакомых мне по школе, постоянно им мешали; они подавали друг другу мяч, а потом позволяли ему упасть так, чтобы мяч отскочил от тщательно выполняемого рисунка. Девочки отложили мелки и старались отогнать мальчишек, а те удирали, вереща и смеясь, далеко за качели и песочницы, в сторону заросшего сорняками газона. Более высокий снял майку и вытер ею лицо и волосы. Потом завязал ее вокруг шеи и стал махать тонкими голыми руками девочкам, которые остановились, запыхавшиеся, перед газоном на краю травы. Ритмичный стук трамвая на соседней улице смешался с их смехом, пес залаял на балконе несколькими этажами выше, а из соседней квартиры донеслось рычание пылесоса. А мне показалось, что я ясно вижу эту измятую фотографию западного идола, лежащую в семи этажах от меня на неровном бетоне, словно вырезка из чего-то, что прилетело из невесть какого мира.

Примечания

[1]  Джордж Майкл (1963-2016) — британский певец, поэт и композитор. За время музыкальной карьеры было продано около 100 миллионов экз. его записей, что сделало Майкла одним из самых успешных поп-певцов